Норбер Кастере - Зов бездны

• Название: Зов бездны
• Автор: Норбер Кастере
• Издательство: Мысль
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 1964

Н. Кастере, знаменитый французский исследователь пещер, известен нашим читателям по книгам «Десять лет под землей» и «Тридцать лет под землей».

В «Зове бездны» рассказывается об экспедициях автора в Пиренеи в 1956–1959 гг. Подземный мир хранит тысячи тайн и всевозможных чудес, раскрыть которые удается только смелым людям. Отважные исследователи встретились с неожиданными опасностями и трудностями, пережили немало интереснейших приключений. Вместе с тем эта книга — итог долголетних раздумий автора об особенностях работы спелеолога — человека, проводящего многие часы своей жизни во мраке, в безмолвии, в уединении. Особый интерес представляет глава «Радио- и телепередачи из-под земли».

Перевод печатается с небольшими сокращениями.

---

Тот, кто слышал грохот подземного потока Рекка под сводами грота Сан-Канциано (Югославия) или шум паводка в пропасти Раймонды, нашествие вод, низвергающихся со стотридцатиметровой высоты, легко может представить себе, как взрывается безмолвие земных недр, как мертвая тишина мгновенно сменяется оглушительным подземным гулом. В недрах все рокочет, вибрирует, и звук стократно усиливает вездесущее пещерное эхо.

Особый характер и необычная интенсивность этих мощных голосов подземной природы, среди которых первое место принадлежит воде, подавляют и приводят в трепет человека, туманят его воображение.

Но не всегда беснуются подземные воды. Их звуки могут и умиротворять исследователя, поглощенного тайнами недр. Под землей порой слышится журчание ручьев и шепот струй — звуки, которые вносят жизнь в кромешную тишину. Время от времени раздаются мелодичные всплески капель, которые сочатся из сводов и, падая на зеркальную поверхность воды или на сталагмиты, испускают кристально чистые прозрачные звуки.

Но в пропастях слышатся не только звуки воды; порой срывается каменная глыба, обваливается шаткий карниз. Столетия разрушительной работы природных сил предшествуют этим обвалам, и в итоге создается тот необозримый и величественный хаос, который так характерен для подземного мира.

Обычно именно спуск спелеологов в пропасти вызывает камнепады, а нередко и огромные, разрушительные обвалы.

Всем, кому пришлось испытать подобную канонаду (а при этом, спасения ради, вы «вжимаетесь» в стену, либо забираетесь под узкий уступ, либо судорожно втягиваете голову в плечи, цепляясь за веревочную лестницу), хорошо известно, какой тяжкий осадок остается затем на душе — долго, порой всю жизнь, вас будут преследовать воспоминания о пережитом, и они особенно горьки для тех, кому падающие обломки нанесли увечья.

Звуки бегущей воды, этой великой нарушительницы подземного безмолвия, сочетаются с разноголосым пением ветра. Он шепчет под высокими сводами, зловеще завывает в каменистых проходах, свистит, прорываясь сквозь трещины и обращаясь в бурю. Ветер гудит и рычит в окнах, названных ветровыми отдушинами, до которых трудно добраться спелеологу, причем вооружившись только электрическими лампами. В ветровых отдушинах в лицо бьют мириады песчинок, вы чувствуете себя как в пустыне во время самума. Все спелеологи знают, как легко принять гул ветра за рокот воды. Эта «классическая» ошибка настолько обычна, что человек, до которого доносится грохот водопада в пещере, невольно спрашивает себя, не ветер ли вызвал такие звуки. Подобной путаницы никогда не бывает на поверхности земли.

Если забыть о каскадах воды, о воздушных потоках и падающих камнях, то можно согласиться с тем, что в подземном мире, как правило, царит полнейшая тишина, и она тягостно отражается на спелеологе-одиночке.

Трудно переносить «молчание камня», и поэтому спелеолог, оставаясь наедине с собой где-нибудь на выступе, нависающем над пустотой, или на перекрестке галерей, почти всегда что-либо напевает или насвистывает; он стремится не «слушать» тишины, ибо в этих глубочайших преддвериях ада особенно четко звучат шумы: биение сердца, хрипы в легких, хруст суставов и шейных позвонков.

В конце концов тишина есть небытие, и никакое описание ее не стоит того благостного чувства, которое наступает, когда она прекращается.

От картин мрака и безмолвия перейдем к описанию трагедии одиночества; сделать это не так просто, ибо в отличие от тьмы и тишины одиночество нельзя счесть природным явлением. Это состояние, которое меняется в зависимости от случая, обстоятельств и внутренней настройки самого человека.

Устраняется ли это чувство журчанием струй пещерного каскада? Думается, что нет; оно, видимо, влияет на душевное состояние не более, чем свет фонаря или шум собственных шагов спелеолога.

Надо сказать, что все подобные шумы более или менее действуют на наш слух, но они в весьма слабой степени помогают избавиться от того чувства отрешенности, которое испытывает человек, оказавшийся в одиночестве.

Доктор Бомбар во время бури, когда его лодку швыряли волны Атлантики, испытывал такое же чувство полного одиночества, как и в час отдыха в тихую лунную ночь. А разве проплывавшие мимо него медузы или моллюски смягчали чувство одиночества? Конечно, такой вопрос следовало бы задать непосредственно доктору Бомбару, но мы полагаем, что ответ на него вряд ли был бы положительным. Любой спелеолог, остающийся один на один с неизвестным миром, скажет, что вид летучей мыши или какого-нибудь пещерного насекомого не способен ослабить чувства отрешенности. Но право же, повстречался бы спелеологу медведь — и такое чувство как рукой бы сняло! Очень убедительные соображения на этот счет приводит доктор Бомбар. Помните его рассказ о злонамеренных акулах и меч-рыбе, которые едва не погубили хрупкое суденышко? Чувство одиночества сразу же исчезло у Бомбара; оно уступило место страху. Отсюда следует, что ощущение изолированности обратно пропорционально размерам и намерениям неожиданно появляющегося зверя и его месту в иерархии животного мира.

Как бы то ни было, можно утверждать, что подземное одиночество — это чувство совсем особого рода. Подобных переживаний нельзя испытать на поверхности земли. Над лесами, над горами, над морем, над знойными пустынями и полярными льдами всегда нависает небесный свод с солнцем, звездами или плывущими вдаль облаками; ветер колышет деревья и шумит в траве; снуют и кричат животные; летают, поют и щебечут птицы, стрекочут насекомые. Всепоглощающее подземное одиночество сродни сплошному мраку и безмолвию. Они неразрывны и усиливают друг друга. Мы упоминали, что в пещерах спелеологи обычно говорят, поют. Доктор Бомбар признается, что в многодневном своем плавании, желая нарушить тишину, он вступал в беседу с маленькой куколкой, которую ему подарили друзья накануне отплытия с Канарских островов. «Она превратилась для меня почти в живое существо, — пишет он, — я смотрю на нее и уже заговариваю с ней, сначала односложно, а потом во весь голос, рассказывая ей обо всем, что собираюсь делать. Ответа я не жду: пока это еще не диалог. Отвечать она начнет мне позднее»[22]

Но одиночество вызывает порой не только желание говорить, но и обратную потребность. На некоторых людей уединение оказывает сильное воздействие и порождает страх. Опасаясь заявить о своем существовании, они стремятся избежать любых шумов и пребывают в молчании и оцепенении. Они страшатся звуков собственного голоса.

Как-то раз мне пришлось взять с собой в один большой грот майора английских военно-воздушных сил Арчибальда У. Комбера. Он был страстно влюблен в доисторическое прошлое, но имел слабое представление о пещерном мире. На этого человека, который неоднократно совершал кругосветные путешествия и пережил множество приключений, произвели глубокое впечатление не только доисторические рисунки, высеченные на стенах пещеры, которые я ему показал, но и вся подземная обстановка. Она оказалась для него откровением.

Мы отправились в глубь пещеры. Отойдя приблизительно на полкилометра от входа, мы собрались уж было повернуть обратно, и тут он поведал мне о своем желании провести несколько минут в абсолютной темноте и тишине, чтобы, как он выразился на своем несовершенном французском языке, «знать одиночество». Так и было сделано. Чтобы создать «одиночество», мы отошли друг от друга метров на тридцать и затем, погасив ацетиленовые лампы, начали вслушиваться в полную тишину. Опыт длился минут пять-шесть, после чего майор чиркнул спичкой и вновь зажег свой фонарь. Я сделал то же самое и пошел ему навстречу. Он сидел на камне с таким сосредоточенным видом, что я проникся уважением к его безмолвным размышлениям. Наконец он встал и очень просто, но вместе с тем торжественно и убежденно заявил: «Теперь я понял…» — затем он снова погрузился в размышления.

Мы молча пустились в обратный путь и шли, не говоря ни слова, до тех пор, пока луч света не возвестил о близости выхода. В сущности он мне так и не поведал своих впечатлений, а так как расспрашивать англичанина — задача весьма деликатного свойства, мне не удалось узнать, что же, собственно, он «понял». Некоторое время спустя я снова очутился в том же гроте Лабастид-де-Нест. На этот раз, желая составить репортаж о доисторических гротах Пиренеев, меня сопровождала швейцарская журналистка. Как и майор Комбер, эта молодая швейцарка, обладавшая спортивными навыками, прежде никогда не посещала других гротов, кроме доступных для широкой публики и освещенных электричеством. Она, казалось, с удовольствием осматривала настоящую «дикую» пещеру. Когда, пройдя грот, мы добрались до тупика, я не преминул рассказать своей спутнице об эпизоде с майором и его желании «знать одиночество»; мне показалось, что мое сообщение не заинтересовало журналистку и не внушило ей никаких соблазнов. Однако на обратном пути, проходя через небольшой подземный зал, она внезапно остановилась.