Юрий Третьяков - Толстый мальчишка Глеб

• Название: Толстый мальчишка Глеб
• Автор: Юрий Третьяков
• Жанр: Детская проза

---

Они хохотали и хохотали без всякого отдыха и перерыва, будто их кто щекочет там, и мешали вникать в книжку.

Мишаня уж приготовился успокоить их, окатив через форточку водой, но тут в комнату зашла мать и всплеснула руками:

— Ба-тюш-ки!.. Они и взаправду!.. Вот чудо-то!.. Ладно, ладно… Занимайтесь себе, не буду мешать…

Она осторожно прикрыла дверь, и скоро Мишаня с Глебом услышали на дворе ее голос:

— А вы, барышни, ступайте-ка отсюдова!.. Эна — тети какие вымахали, а все бы им малютиться: хиханьки да хаханьки! Делом бы занялись каким: вон ребята сидят, занимаются, нет бы — не мешать… А тебе, Роза, домой небось пора, что ты все по чужим дворам бродишь, как корова непристалая! Дела себе не сыщешь!.. Ну-ка, валите-ка отсюдова, пока я вас…

— Твою прогоняют… — шепнул Глеб.

— И пускай… — шепотом ответил Мишаня. — Надоела она мне… Очень уж бестолковая!..

КАК ГЛЕБА РАЗОБЛАЧИЛИ

Чтобы не осрамиться на докладе, а также доказать матери и всем остальным, какого они неверного мнения о птицах и о нем самом, Мишаня решил досконально изучить все до одной книжки, которые дала ему Галин Петровна.

Да книжки и стоили того.

За вчерашний вечер он порядочно отхватил страничек и в одном месте наткнулся на своих знакомых мельничков: оказывается, они аж в самую Африку зимовать летают!

Сегодня, проснувшись раньше всех, он опять думал про мельничков: такие крошечные, а пожалуйста: летят себе в Африку через все моря и океаны, будто через речку Гусиновку. А там скачут по кустам, покрытым диковинными цветами и фруктами, а с попугаями, слонами и львами водят компанию запросто, как все равно с гусиновскими воробьями. Оттого, выходит, они храбрые такие, что пострашней зверей видали, чем сорока обыкновенная.

А в Африке на них глядит мальчишка, черный и курчавый, может быть, тоже Мишаней звать, только, конечно, на ихнем языке.

Но птенцов все-таки здесь выводят: значит, настоящий их дом на Гусиновке, в Мишаниной смородине, хоть в Африке они будут помнить, какая на Гусиновке удобная дуплянка у них осталась, дожидается, они еще сильней затоскуют, и никакие самые разговорчивые попугаи их не уговорят остаться.

Домашние только вставать начали, а Мишаня уже успел добить эту книжку до конца и тотчас взялся за другую.

Отец, хоть и спешил на работу, а все Мишанины книжки пересмотрел, перечитал заглавия, потом взвесил их на руке и с уважением спросил:

— Все это требуется прорабатывать?

— А то нет! — ответил Мишаня, не отрываясь от книги.

— «Указатель терминов»… — вслух прочел в одном месте отец и хмыкнул: — Ишь ты! Про термины читает!.. Потом надо будет у тебя эту книжечку одолжить для ознакомления.

Через некоторое время он закричал с кухни голосом, не предвещавшим ничего хорошего:

— Мишаня! Ну-ка, иди сюда!

Мишаня вышел на кухню и обомлел: вертя в руках подошвы от бывших галош, отец с удивлением их рассматривал, похлопывал друг о друга, не в силах сообразить, что с ними сделалось, и наконец протянул Мишане со словами:

— Это как понимать?..

В растерянности Мишаня взял их, подержал, осмотрел с той и другой стороны, словно первый раз увидел, и отдал обратно, беспомощно пробормотав:

— Это… давно уж…

Не известно, как отомстил бы отец за погубленные любимые галоши, да спасибо, мать вступилась:

— Делов-то! И давно пора запулить их под буерак, чтоб глаз не мозолили. Нынче в таких и побираться не ходют, а он на работу щеголяет, как Тарапунька какой.

Отец тряхнул головой, в последний раз взглянул на подошвы и швырнул их на загнетку, сказав только:

— Ну и Робинзон Крузо подрастает! Облюбовал!

Тем все и кончилось.

Мишаня вернулся к своим делам, ни капельки не пострадав и показав язык заспанной и растрепанной сестре Верке, которая не поленилась вскочить с постели в одной сорочке и босиком притопать на кухню, только бы потешиться страданиями брата.

Идя мимо Мишани обратно в спальню, она завистливо прошипела:

— Гляньте-ка: профессор кислых щей нашелся!..

— Уйди вон! — сказал Мишаня. — Или ладно, слушай, уж так и быть. Зачитаю тебе одну выдержку…

Чтобы побольше унизить Верку, он прочел вслух:

— «В юрское время существовала промежуточная между пресмыкающимися и птицами древесная форма — ар-хе-оп-те-рикс!» Вот! А ты небось и не знала, дура!

— Подумаешь! — шипела Верка, кривя рот и вертя от злости плечами. — Вы думаете, одни вы с Глебом своим все знаете, а другие так уж ничего и не знают!.. Вы только одни умники, а другие все — пешки необразованные!.. Другие, может, побольше вашего про архитериксов знают, да только помалкивают, не хвалятся, как хвальбуши несчастные!.. И про Глеба твоего тоже кое-что знаем…

— Чего ты знаешь? — продолжал изводить ее Мишаня, — Знаешь, какая у скворца скорость? Семьдесят — восемьдесят километров в час! А у грача? Шестьдесят пять! А у стрижа — сто пятьдесят! Хе-хе!.. Уйди вон!

Верка хлопнула дверью и пошла наговаривать на Мишаню матери:

— Мам, чего Мишаня обзывает дурой… и поденному!..

— А ты к нему не лезь, не мешайся! — справедливо ответила мать.

Мишаня распахнул на улицу окно, пристроился у подоконника и таким образом мог без отрыва от книги дышать прохладным гусиновским ветерком и всех, кто мимо идет, видеть. Его тоже все видели и, наверно, думали: вон сидит Мишаня — занимается… Серьезный стал, не узнать…

За утро он столько интересных штук про птиц вычитал, что просто не терпелось кому-нибудь все это поскорее сообщить. Кое-что он хотел было немедленно рассказать матери, но удержался, решив потерпеть до доклада, который, ясно теперь, будет еще интереснее, чем тот, про таракана, а ведь и тот — не какой-нибудь захудалый докладишка, раз его даже посторонние учителя из других классов знают.

Он радостно помахал Глебу и Огурцу, появившимся под окном, приглашая их войти в комнату, чтобы обсудить все важные вопросы и сделать кое-какие сообщения.

Но у них оказалось сообщение поважнее.

— Ты ничего еще не слыхал? — с порога спросил Огурец.

— Нет, а что? — опять забеспокоился Мишаня, нервы у которого после всех событий слегка расстроились и не полностью пришли в порядок.

— Шибко худо дело есть… — сказал Глеб, почему-то перейдя на таежный язык. — На пост кто-то ночью нападение сделал! Мы только оттуда… Шибко вредный люди…

— Скворечник, что там на дереве вывешен, расколот, — начал рассказывать Огурец. — Вывеска, где написано «Пост коммунистического воспитания № 9», свалена и масляной краской вымазана…

— Про меня там написано… — дополнил Глеб.

— Что? — спросил Мишаня.

— Да так… Глупость одна… Моя думай, это худые люди… Тайга живи не могу, скоро пропади! Совсем лица нету…

— Стих написан, — охотно сообщил Огурец. — «Жирный, конопатый, убил бабушку лопатой»… Череп и кости нарисованы…

Огурец презрительно усмехнулся:

— Череп больше похож на тыкву кривую! Не умеют черепа рисовать, а лезут!

— На меня злятся, — задумчиво проговорил Глеб.

— Почему ты думаешь, что на тебя? — спросил Мишаня.

— А кто же еще такой… ну, как там написано…

Он, конечно, правильно догадался, однако Огурец все-таки попробовал его успокоить:

— Так это просто стих, а не про тебя вовсе. Они, наверно, думали: чего бы такого написать, ничего им в головы больше не пришло, они взяли да и написали это… Хорошо еще, что череп так паршиво нарисован, как я сроду не нарисую, а то б на меня могли подумать.

— Кто бы это мог быть? — ломал голову Мишаня.

— Гусь, конечно, — с уверенностью заявил Огурец. — Кроме него, некому! Он ведь как курица лапой рисует!.. Раз рисовал слона, а вышел — похож на противогаз!.. Я чуть со смеху не помер! Сказал ему, а он: «Это противогаз и есть, я его рисовал!» Главное, краска ихняя: свинцовые белила с синькой, у них и двери ей покрашены.

— Да он и не отказывается! — сказал Глеб. — Мы сейчас видели: красит! Мы говорим: «Эй, Гусь, это ты на посту хозяйничал? Твоя ведь краска?» А он: «Раз краска моя, значит, я, я всегда при своей краске нахожусь! Вы, говорит, все из шайки разбежались, думали, я заплачу, но только я не заплачу, а один буду против вас партизанить: всех дезертиров поодиночке ловить и беспощадно окрашивать с ног до головы!..»

— А потом, — захихикал Огурец, — обмакнул кисть и за нами! Хотел нас красить, но мы не дались — как припустимся. Он и отстал!..

А тут и сам Гусь показался в конце улицы.

— Идет, будто он не он! — возмутился Глеб.

— Давайте возьмем его на испуг! — предложил Мишаня. — Ты, Огурец, бери бумагу и карандаш, садись скорей за стол, а мы с Глебом будто тебе диктуем. Будто это мы про него что-нибудь пишем! Скорей, а то он уже близко!

Гусь шел важно, заложив руки за спину, поводя во все стороны своим горбатым носом и пиная щепки, камушки и прочие мелкие предметы, попадавшиеся под ноги.