Анатоль Костенко - ЛЕСЯ УКРАИНКА

• Название: ЛЕСЯ УКРАИНКА
• Автор: Анатоль Костенко
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1971

Во многих ее стихах часто повторяются два слова: «крылья» и «песня». Может быть, оттого, что самой сильной мечтой ее всегда было взлететь, преодолевая оковы слабого тела, а строки ее стихов, наполнены мягкими и печальными напевами родной земли, где бы она не находилась: под жарким солнцем Египта, серым и дождливым небом Германии или у берегов Средиземного моря в Греции…

Документально-художественная книга Анатолия Костенко «Леся Украинка», предлагаемая ныне читателю, на основании большого мемуарного, эпистолярного и архивного материала раскрывает обаятельный образ гениальной украинской поэтессы.

---

Диагноз — костный туберкулез. Выход один — операция — таков приговор врачей. В октябре Петр Антонович привез дочь в хирургическую клинику Киевского университета. Профессор Ринек, который осмотрел Лесю, не вызвал у нее симпатии. Как свидетельствует один из современников, он напоминал кондора из иллюстраций к книге Жюля Верна «Дети капитана Гранта». Поседевшая голова крепко сидела на длинной красной шее, чисто выбритое лицо с горбатым носом, и впрямь напоминавшим клюв. После разговора с Петром Антоновичем профессор подошел к Лесе. Его глаза, еле заметные из-под тяжелых век и мохнатых бровей, внимательно всматривались в удрученную пациентку. Затем он спросил:

— Как зовут тебя и сколько тебе лет?

— Двенадцать с половиной. Зовут Леся.

— Мы решили оперировать твою руку. Может быть, придется удалить одну-две маленькие косточки. Боишься?

— Боюсь.

— Но ведь не оперировать нельзя — под угрозой вся рука. И не только… Не надо бояться, больно не будет. Позже немного будет болеть… Сделаю все, что смогу, чтоб было хорошо дочери и племяннице моих друзей по университету. Ты помнишь своего дядю — Михаила Драгоманова?

— А как же. Часто его вспоминаю.

— Пишешь?

— Нет. Не смею. Может, у него времени нет возиться с моими письмами.

— Напрасно. Вот вылечим тебя — и пиши. Не забудь передать ему мой привет — скажешь, от шулявского Гиппократа, он догадается.

Леся поблагодарила профессора, теперь он стал ей ближе и симпатичнее.

Операция прошла удачно. Рука зажила. А пальцы так и остались искалеченными. Теперь пришлось навсегда распроститься с мечтой о музыкальном творчестве. Но хотя Леся уже не в силах заниматься композицией, музыка сыграла огромную роль в ее литературных опытах, всегда была верной сестрой-советчицей. В тяжкие минуты жизни музыка утешала, гасила отчаяние, разгоняла тоску.

Обращаясь к своему фортепиано, как к живому, близкому другу, поэтесса писала:

С тобой делилась я своей тоскою,
Тебе вверяла горе и печаль.

В нем находила отраду, когда плакала и рыдала, когда «горе предугадала, что тучей встанет на пути моем!». Фортепиано помогало рассеять «тяжелый туман», и тогда

Прекрасный мир рождался предо мной,
И мне надежды радугой сияли,
Летел далеко дум крылатый рой…
Мой друг! Минут с тобою светлых, чистых
Я больше знала средь тревог своих.
От этих струн — любимых, голосистых —
Рождалось много лучших дум моих.

Заглушённая, стреноженная стихия все же давала о себе знать. Она, как эхо, время от времени звучала в ее поэтическом литературном творчестве. Мечта, не осуществившаяся в нотах и партитурах, возрождалась в гибкости, пластичности и музыкальности поэтических строк.

ПУТЕШЕСТВИЕ К МОРЮ

Кроме операции, Леся тяжело переживала еще одно событие: разлуку с ближайшим и преданным другом — старшим братом Михаилом. До сих пор, сколько она себя помнила, вся ее жизнь протекала в едином русле с братом — сердечным и добрым, советчиком и защитником. Но всему приходит конец. Успешно выдержав вступительные экзамены за пятый класс гимназии, Михась покинул Колодяжное. Нежная, трогательная дружба продолжалась, но это была уже дружба на расстоянии.

Навсегда закончилась и учеба с учителями-репетиторами. Сестры и братья (всего их у Леси было пятеро) закончили гимназию, высшие учебные заведения. Лишь она одна самостоятельно, практически без посторонней помощи, получала образование. Источником знаний были книги и только книги.

После операции руки Леся круглый год оставалась в Колодяжном. Михась уехал в гимназию, и теперь Леся была старшей среди детей. Помимо чтения, увлекалась вышиванием, нередко рисовала, проявляя при этом недюжинные способности. А с приходом весны, когда боль в руке приутихла, Леся занялась одним из самых любимых дел — выращиванием цветов. Рыхлить почву, высевать семена, поливать, приобщать ко всему этому малышей — «майских жуков», как их называли в семье, — все это привлекало и поглощало Лесю.

К сожалению, лето 1884 года было, пожалуй, последним, когда она могла не очень жаловаться на свое здоровье. Весной следующего года туберкулез снова пошел в атаку — на этот раз обрушился на правую ногу. Боль не давала и шагу ступить. Врачи посоветовали испробовать лечение водами источника Друскеник (Друскининкай, вблизи Гродно). Полуторамесячные соленые ванны нисколько не помогли. Малоэффективными оказались и старания киевских врачей весной 1886 года, когда Леся пролежала в больнице почти два месяца.

Летом 1888 года родители решили свезти Лесю к морю. Чувствовала она себя получше, и как раз кстати пришло письмо из Одессы от Михаила Комарова — хорошего знакомого, который пригласил Косачей в гости.

Июньским утром на Одесском вокзале колодяженских путешественников (мать и дочь) встречало семейство Комаровых: молоденькая, ровесница Леси, Маргарита, одиннадцатилетняя Галинка (впоследствии поэтесса Галина Комарова) и сам Михаил Федорович, нотариус по должности и страстный библиограф и библиофил по призванию. «Лесе он был интересен прежде всего как автор первой прочитанной ею книги — «Беседа о земных силах».

Благодаря неугомонному характеру Комарова Леся буквально за неделю освоилась в незнакомом городе. Комаров жил здесь сравнительно недавно, но ориентировался получше некоторых старожилов. Остановится у какого-нибудь здания, едва заметно улыбнется в свои пышные казацкие усы, слегка прищурит глаза и спрашивает:

— Как вы думаете, кто жил в этой гостинице шестьдесят четыре года назад?

Несколько секунд немая сцена, затем кто-то отвечал:

— Адам Мицкевич.

— А вот и нет. Александр Пушкин. Отсюда он был сослан в село Михайловское.

Вскоре Косачевны, как называли их все знакомые, близко сошлись с семьей Комаровых. В Маргарите Леся нашла подругу, умного, правда, своеобразного собеседника и неизменного спутника в прогулках по морскому берегу.

Когда в первый раз перед Лесей вдруг распростерлось море, ей показалось, что все исчезло: смотри вверх, вниз, прямо — везде небо. Небо, и ничего больше нет. Черное море… Веками воспевали его поэты — от Овидия до Пушкина и Шевченко. Это она хорошо знала. И все же была потрясена таким зрелищем.

Маргарита рассчитывала на подобный эффект (выбрала дорогу к морю, чтобы оно открылось взору неожиданно) и с плохо скрываемым любопытством посматривала на подругу. Но Леся не видела и не слышала ничего, кроме моря. Звенели слова Надсона, как аккомпанемент ее чувствам:

Так вот оно, море… Горит бирюзой,
Жемчужною пеной сверкает!..
На влажную отмель волна за волной
Тревожно и тяжко взбегает…
Взгляни, он живет, этот зыбкий хрусталь,
Он стонет, грозит, негодует…
А даль-то какая…

Под вечер небольшой пароходик с людьми, которые никуда не спешили, прогуливался вдоль одесского побережья. Как и большинство пассажиров, Ольга Петровна устроилась с правой стороны, чтобы видна была приморская окраина Одессы. Леся — на противоположной стороне палубы: хотела видеть море во всей его необъятности, во всей его красе. В тот день оно было удивительно прекрасным: синее-синее, с белыми гребнями и розовыми отсветами, с темно-зелеными тенями, с золотыми искрами при закате солнца.

Опускались сумерки. Пароход пришвартовался к причалу. Пассажиры шумно двинулись к трапу. Одна Леся застыла на том же месте, впилась взглядом в горизонт, полыхавший молниями-пожарами, которых никогда не увидишь на Волыни. Странно — на небе ни облачка до самого горизонта, а вспышки сверкали и сверкали, как сабли в руках рыцарей-великанов…

— Леся, пойдем, — решительный голос «Гретхен» (так «окрестили» Косачевны Маргариту Комарову) возвратил Лесю к действительности.

— Иду, бегу, — она поднялась, в последний раз взглянув туда, где полыхали зарницы, и, слегка прихрамывая на правую ногу, направилась к выходу.

Если от отца Леся унаследовала сдержанность, мягкость, покладистость, то мать она должна благодарить за развившуюся с детства страсть к путешествиям. То, что Ольга Петровна всю свою жизнь, даже в глубокой старости, не могла усидеть на одном месте, видимо, передалось дочери. Как только боль в ноге немного унималась, она тут же стремилась расширить круг своих наблюдений, рвалась в новые, незнакомые края.

Так было и в этот раз. Мать с дочерью осмотрели морской берег на восток и на запад от Одессы на сотню километров: Очаков, устье Буга, Херсон, Днестровский лиман. Наибольшее впечатление произвел на Лесю Аккерман, собственно, турецкая крепость в нем.

Из письма Леси к брату Михаилу. 1888, Колодяжное. «Не знаю, стоит ли описывать нашу поездку… Лучше когда-нибудь расскажу, а теперь — кое-что о турецкой крепости (Аккерман). Вот страшное сооружение, будь оно проклято! Высокие, массивные, толстые стены — такие, что комнаты в них выдолблены, словно келейки; башни круглые, громоздкой архитектуры, в башнях погреба и темницы с железным решетками (верно, тут когда-то наши казаки сидели), а теперь растут дикие травы да цветы. Мама сказала: «Ведь это из наших казаков повырастало». Мы сорвали два цветка на память и поспешила на пароход, прочь от этой крепости; страшно нам стало…»