Василий Голышкин - Красные следопыты (Повести и рассказы)

• Название: Красные следопыты (Повести и рассказы)
• Автор: Василий Голышкин
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Детская проза
• Год: 1970

---

— Я вижу лошадь такой, какой я ее нарисовал, — сказал Лева Наумов.

— Но ведь она синяя, — попытался образумить его член жюри конкурса Мишка-толстый.

— Я вижу ее синей, — стоял на своем Лева Наумов.

— Может быть, у тебя... — Воронок покрутил возле глаз пальцем. — Может, ты заболел?

— Сам ты... — неожиданно огрызнулся тихий Лева Наумов, но тут же взял себя в руки и скромно заметил: — Я вижу ее такой глазами художника.

Воронок присвистнул. Мишка-толстый запыхтел, готовясь к словесной схватке с Левой Наумовым, но тут в пионерскую вошла старшая вожатая Валентина Сергеева и, узнав, в чем дело, примирительно сказала:

— Зачем спорить? Лева нарисовал сказочную лошадь. А сказочных лошадей можно как угодно раскрашивать. Верно, Наумов?

Лева молчал, опустив глаза.

— Верно, Наумов?

Лева качнул головой справа налево.

— Вот как... Значит, ты это серьезно?

Лева кивнул головой сверху вниз.

— Конечно, серьезно, — расшифровал его жест Мишка-толстый. — Он у нас... на абстракциониста учится.

— Что? — Валентина так и села, не успев решить, в шутку или всерьез принять известие.

Лева Наумов побледнел, как человек, чья тайна неожиданно обнаружена другими, и опрометью выбежал из комнаты.

Валентина испытующе посмотрела на Мишку-толстого.

— Рассказывай, — велела она.

Лева Наумов считал себя незаурядной личностью, хотя и хранил это в тайне от других. А те, не догадываясь ни о чем, относились к Леве, как ко всем прочим. В походе заставляли наравне с другими чистить картошку, дежурить по палатке, убирать место привала. В школе — мыть полы, собирать металлический лом, разносить письма, когда Леве случалось дежурить в «почтовом отделении зоны».

Ну что ж, Леве даже нравилась эта роль «инкогнито». То-то будет потеха, с тайной радостью думал он, когда они узнают, кого заставляли чистить картошку и мыть полы! А в том, что такой момент наступит, Лева не сомневался нисколько. Он верил в свою звезду.

Вполне возможно, что его «отберут» в школу одаренных математиков. Ниже четверки по этому предмету он не «отмечался». Или пригласят сниматься в кино. Мама говорит, что у него вполне фотогеничное лицо. А еще может и так случиться. Некто (именно некто, сам он на это ни за что не отважится) пошлет похищенное у него стихотворение в «Пионерскую правду». «Пионерская правда» напечатает, а он потом будет ходить по школе с независимым видом и всячески отказываться от своего авторства. Да разве откажешься, если под стихотворением черным по белому будет напечатано: «Л. Наумов, г. Зарецк, средняя школа»...

Так или иначе, но он будет отмечен как из ряда вон выходящая личность, и все ребята узнают, с кем они имеют дело.

Лева как в воду глядел. Он, действительно, отличился и заслужил славу незаурядной личности, но математика, кино и поэзия тут были ни при чем. Известность Леве принесла синяя лошадь.

Все началось с кружки козьего молока. Лева пришел за ним к соседке — бабе Варе — и не застал ее дома. Вместо нее Леву встретил высокий худой парень в спортивной курточке с невероятным количеством молний и длинным, как шило, носом. Подергав себя за нос, парень спросил:

— Клиент?

— А? — опешил Лева.

— Клиент, спрашиваю? За молоком?

— Ага, — сказал Лева и показал кружку.

— Ясно, — кивнул парень и протянул Леве руку. — Виктор Викторович Сапожников.

— Лев...

— Звучит, — усмехнулся парень. — Бабка просила подождать. А я бабкин внук. Погостить приехал, порисовать. Интересуетесь?

— Ага, — кивнул Лева.

— Прошу в студию, — сказал Виктор Викторович, и они вошли в дом.

— Что это? — спросил Лева, уставившись на одно из полотен, украшавших стены дома. По наивности, он решил, что полотно служило некоей мишенью для опытного яйцеметателя.

— Колокольный звон, — ответил Виктор Викторович.

— Колокольный... что? — спросил Лева, подозревая розыгрыш.

— Колокольный звон, — повторил Виктор Викторович. — Когда я писал эту картину, мне чудился колокольный звон.

Звон так звон, Лева спорить не стал, решив в простоте душевной, что Виктор Викторович человек со странностями, а с людьми такого сорта спорить не принято.

— Знаешь, сколько стоит такая картина? — Виктор Викторович снисходительно посмотрел на Леву Наумова.

— Стоит? — Лева и на этот раз сдержался, решив, что сомневаться больше не приходится: Виктор Викторович, действительно, человек со странностями, и с немалыми. Ну что, в самом деле, может стоить этот яичный пейзаж? Разве что два яйца всмятку.

— Сто долларов, — сказал Виктор Викторович, похлопав Леву по плечу. — Соображаешь?

— Не, — сказал Лева.

— Что не? — спросил Виктор Викторович.

— Не соображаю... Сто? За это? — Лева покачал головой.

— Это копия, — Виктор Викторович усмехнулся и ткнул пальцем под ноги. — Оригинал там...

— Под полом? — спросил Лева.

— Глубже, — сказал Виктор Викторович.

— В погребе, — догадался Лева.

— В Америке, — сказал Виктор Викторович. — На той стороне шарика.

Улыбка хотела и не смела появиться на Левином лице: может, не все, что он слышал, ложь?

— Сомневаешься? — Виктор Викторович полез в стол, заваленный тюбиками с красками, порылся в ящике и достал две бумажки: зелененькую, в которой Лева, не последний в зоне нумизмат, без труда угадал стодолларовую бумажку, и белую, величиной с тетрадный лист, на которой было что-то написано. Что? Виктор Викторович не делал из этого секрета. Бумажка, которую он держал в руках, подтверждала, что некто Аллен Вильсон уплатил Виктору Викторовичу, русскому абстракционисту, за картину под названием «Колокольный звон», приобретенную для национального музея одного из штатов США, сто долларов.

Покончив о «Колокольным звоном», Виктор Викторович перешел к рисунку с фиолетовой звездой с пятью непропорциональными лучами, названному почему-то «Венцом природы».

— Человек — звездный странник, — сказал он. — У него две ноги, две руки, одна голова. Пять лучей одной звезды. Человек венец...

На «венце» он запнулся. Видимо, Леве не удалось спрятать в глубине души сомнение, вызванное рассказом Виктора Викторовича. Хвостик в виде усмешки остался снаружи. И это не ускользнуло от бдительного взгляда Виктора Викторовича.

— Сомневаешься? — спросил он.

— Почему же, — неопределенно ответил Лева.

— Сомневаешься, — подтвердил Виктор Викторович. — А ты знаешь, сколько цветов у радуги?

— Семь, — сказал Лева.

— Восемь, — возразил Виктор Викторович. — И даже больше. Тот, кто видит у радуги только семь цветов, никогда не станет художником...

Зрячий живот

В том, что он внушал Леве, Виктор Викторович, недоучившийся студент педагогического института, не был первооткрывателем. Некогда то же самое ему внушали другие. С этими «другими» он познакомился на одной из иностранных выставок в Москве, где среди прочих картин были выставлены работы иностранных абстракционистов. Впервые увидев одну из них, Виктор Викторович обомлел.

На него в упор смотрел рыбий глаз, принадлежащий... это было скорее смешно, чем страшно... принадлежащий животу безголового человека. Красному животу на черной, как кочерга, ноге. Может быть, это было нарисовано с единственной целью вызвать у зрителя улыбку? Нет, никто из толпившихся возле картины не улыбался. Никто, кроме двух-трех подростков, которые в счет не шли. Лица у всех остальных были серьезны, даже испуганны, и Виктор Викторович, которому при взгляде на картину нестерпимо захотелось хохотнуть, сдержался, проглотив смешок, как пилюлю.

— До́бро пожалова́ть... — К Виктору Викторовичу подошел экскурсовод. — Это модно, — сказал он, кивнув на картину, подписанную «Утро жизни». — Собственность национального музея. Оценена в пятнадцать тысяч долларов.

Цифра оглушила Виктора Викторовича, но не смутила. Заграница! Там все грандиозно. Вот только рыбий глаз — черная клякса на красном фоне... За что, собственно, пятнадцать тысяч? Это ведь всякий может. И он, если взяться...

Шальная мысль мелькнула в голове у Виктора Викторовича. Он прислушался к тому, что говорил экскурсовод.

— Есть язык слов и язык красок. На языке слов разговаривают все. На языке красок избранные. Я смотрю на картину «Утро жизни» и вижу прозревшую природу... Живот... Жизнь... Вам понятно? — обратился он к Виктору Викторовичу.

— Понятно. Я сам... рисую... — Шальная мысль, мелькнувшая в голове у Виктора Викторовича, воплотилась в слова. Интересно, как отнесется к ним американец.

— О, русский абстракционист?

— Да, — важно кивнул Виктор Викторович, — русский.

Экскурсовод выразил желание немедленно познакомиться с творчеством Виктора Викторовича. Тот не возражал, но попросил, сославшись на дела, два дня сроку.