Алексей Писемский - В водовороте

• Название: В водовороте
• Автор: Алексей Писемский
• Жанр: Русская классическая проза

---

В одно утро Елена сидела, по обыкновению, с своим ребенком. Сынишка ее стоял около нее, и она сейчас только восхищенная его понятливостью, расцеловала его в губки, в щечки, в глаза, так что у мальчика все лицо даже покраснело; вдруг вошел человек и доложил, что Миклаков ее спрашивает.

- Ах, проси... очень рада! - воскликнула Елена в самом деле радостным голосом.

Лакей ушел звать гостя.

- Вы решительно являетесь, как молодой месяц! - говорила Елена, встречая Миклакова.

- Да и вас я застаю всякий раз в новых фазисах! - отвечал ей тот не без насмешки; затем он сел и начал пристально смотреть на Елену.

Надобно было иметь не весьма много наблюдательности, чтобы подметить, какие глубокие страдания прошли по моложавому лицу Елены: Миклакову сделалось до души жаль ее.

- Но давно ли, однако, вы вышли замуж? - продолжал он совершенно уже другим тоном.

- Вам, может быть, больше хочется спросить - зачем и для чего, собственно, я вышла замуж? - возразила ему Елена.

- Зачем и для чего вы вышли замуж? - повторил за нею Миклаков.

- От голоду - больше ни от чего другого!.. Пришлось так, что или самой с ребенком надобно было умереть от нищеты, или выйти за Оглоблина... Я предпочла последнее.

- О, ирония жизни!.. Какая страшная ирония!.. - воскликнул Миклаков. Вот вам и могучая воля человека! Все мы Прометеи[68], скованные нуждой по рукам и по ногам!

- Еще как скованы-то! - перебила его Елена, для которой, видимо, тяжел был этот разговор. - Но где вы были все это время?

- Был я в Малороссии, в Киеве, в Одессе, на южном берегу Крыма и на Кавказе.

- Что, как вам там везде понравилось?

- Очень везде не понравилось. Малороссия - природа прекрасная, но это еще дикие степи. Киев наш святой - смесь киево-печерского элемента с польско-шляхетским. Одесса, наш аки бы европейский город, в сущности есть город жидов и греков. В Крыму и на Кавказе опять-таки хороша только природа, а населяющие их восточные человеки, с их длинными носами и бессмысленными черными глазами, - ужас что такое!.. в отчаяние приводящие существа... так что я дошел до твердого убеждения, что человек, который хоть сколько-нибудь дорожит мыслью человеческой, может у нас жить только в Москве и в Петербурге.

- А этого демократического, революционного движения неужели нет в провинциях нисколько? - сказала Елена.

- Подите вы! - воскликнул Миклаков. - Революционные движения какие-то нашли!.. Бьются все, чтобы как-нибудь копейку зашибить, да буянят и болтают иногда вздор какой-то в пьяном виде.

- Странно!.. Я думала совсем другое!.. - произнесла Елена как бы в некотором раздумьи.

- Мало ли что вы думали! - отвечал ей насмешливо Миклаков.

- Ну, а вы теперь постоянно думаете в Москве жить? - спросила его Елена.

- В Москве, - отвечал протяжно Миклаков, - хоть и тут тоже мало как-то хорошего для меня осталось, - продолжал он. - Такие новости услыхал, приехав: князь, с которым я хоть и поразошелся последнее время, но все-таки думал опять с ним сблизиться, говорят, умер, - застрелился!

- Да, застрелился! - повторила Елена, и лицо ее при этом мгновенно вспыхнуло. - Говорят даже, что застрелился от любви ко мне! - прибавила она с усмешкою.

- Говорят! - подтвердил Миклаков.

- Но это пустяки, конечно... - продолжала Елена с какой-то неприятной усмешкой, - просто, я думаю, с ума сошел.

- Да с ума-то сошел, может быть, от любви к вам! - перебил ее Миклаков.

- Это еще страннее и глупее! - продолжала Елена, все более и более краснея в лице. - Впрочем, виновата: вы сами когда-то от любви сходили с ума!

- Нет, я сходил с ума не от любви, а от пьянства и от оскорбленного самолюбия!.. - возразил Миклаков.

- Вот это так вернее и естественнее! - подхватила Елена. - А вы знаете, что княгиня ваша вышла замуж за барона Мингера, и оба, говорят, наслаждаются жизнию?

- Что же мудреного! - подхватил Миклаков (при этом он уже вспыхнул). В жизни по большей части бывает: кто идет по ее течению, тот всегда почти достигнет цветущих и счастливых берегов.

- Но только счастия-то я тут не вижу никакого... В чем оно состоит? подхватила Елена.

- В некотором самодовольстве и спокойствии!.. Стоять вечно в борьбе и в водовороте - вовсе не наслаждение: бейся, пожалуй, сколько хочешь, с этим дурацким напором волн, - их не пересилишь; а они тебя наверняка или совсем под воду кувыркнут, а если и выкинут на какой-нибудь голый утесец, так с такой разбитой ладьей, что далее идти силы нет, как и случилось это, например, со мной, да, кажется, и с вами.

- Нет, я могу и хочу еще плыть! - воскликнула Елена.

- Интересно было бы знать - куда? - проговорил Миклаков.

- Этого я вам не скажу, потому что вы всякую надежду, всякое предположение сумеете облить таким ядом сомненья, что отравите все и навсегда.

- Сомненье - источник истины! Вот мы с вами поверили Жуквичу на слово, что он человек порядочный, а вышло, что он мошенник!..

Елена при этом немного смутилась.

- Вы, значит, слышали об его проделке со мною? - спросила она.

- С вами?.. Не слыхал. Но что же такое именно?.. - спросил с своей стороны Миклаков.

Елена очень подробно и совершенно откровенно рассказала о своих отношениях к Жуквичу и об его поступке с нею.

Миклаков качал только головой и грустно усмехался.

- Благодарите судьбу, что этот барин в еще худшее что-нибудь вас не запутал! - проговорил он.

- Что же может быть хуже этого? - воскликнула Елена.

- В Одессе он почище этого затеял штуку, - продолжал Миклаков. - Он явился туда с каким-то другом своим юным; сначала, как видно, были при деньгах, жуировали, в карты играли; но потом профершпилились и занялись деланием фальшивых ассигнаций; их накрыли и посадили в тюрьму, где и доныне они обретаются...

- Но скажите: поляк он или нет?

- И не поляк даже, а жид, говорят, перекрещенный.

- Но каким же образом он мог в 48-м году быть повешен?

- Повешен? - воскликнул Миклаков, широко открывая в удивлении свои глаза.

- Да, и только спасся от смерти каким-то случаем. Я сама видела у него шрам на шее от веревки...

Миклаков покатился со смеху.

- Каналья какая! - воскликнул он. - Если у него действительно есть шрам, так, вероятно, его разбитою бутылкой по горлу съездили за какую-нибудь плутню, а с виселиц, сколько я знаю, никто что-то еще не спасался: это он все выдумал, чтобы больше вас пленить.

- Но неужели люди способны даже подобными вещами лгать? - произнесла Елена.

- Люди способны всякими вещами лгать! - подхватил Миклаков.

Разговор этот был прерван появлением Николя.

- Ах, боже мой!.. Как я рад! - воскликнул он, пожимая обеими руками руку Миклакова. - А я сейчас от баронессы Мингер, - продолжал Николя, вовсе забыв, в каких отношениях баронесса Мингер была некогда с Миклаковым, - она родила сына!

- Вот как! - произнесла с усмешкою Елена.

- Да, и барон в восторге, - продолжал Николя. - "Очень, говорит, рад: теперь род Мингеров не прекратится!"

- Ну, этому радоваться еще особенно нечего! - подхватила Елена.

- Тем более, если припомните слова Вольтера, - поддержал ее Миклаков, который говорил, что главный недостаток немцев тот, что их очень много.

- Именно - очень много! - воскликнула Елена.

Миклаков после того вскоре начал собираться домой.

- Я опять как-нибудь к вам невдолге заеду, - сказал он.

- Непременно, непременно! - подхватила Елена.

- И я вас прошу покорнейше о том! - сказал ему Николя.

Миклаков через неделю опять заехал к Елене; но она на этот раз не приняла его, велев ему через горничную сказать, что у ней так разболелся бок, что ей ставят пиявки, и потому она никак не может выйти к нему. Через неделю Миклаков опять к ней заехал. Тут уже вышел к нему Николя с сконфуженным и расстроенным лицом. Он сказал, что жена его очень больна и что к ней никого не пускают и не велят ей ни с кем говорить.

Миклаков ушел, сильно опечаленный этим, а через несколько дней он прочел в газетах, что Николай Гаврилыч Оглоблин с душевным прискорбием извещает своих родных и знакомых о кончине своей возлюбленной супруги Елены Николаевны Оглоблиной и просит пожаловать на отпевание, которое имеет быть там-то.

- Не вытерпела, как ни храбрилась! - произнес Миклаков, откидывая газету в сторону и утирая небольшую слезинку, появившуюся на глазу его, и, обыкновенно не бывая ни на одних похоронах, на похороны к Елене он пошел и даже отправился провожать гроб ее до кладбища пешком.

К нему вдруг пристал Елпидифор Мартыныч, тоже шедший пешком, несмотря на свои семьдесят лет.

- Вы покойницу лечили? - спросил его Миклаков.

- Я-с, и потом целый легион докторов...

- Чем она умерла?

- Чахоткой скоротечной... Простудилась она еще прежде в девицах, когда в бедности жила, потом года с два тому назад была больна, а к нынешней весне болезнь окончательно разыгралась!.. Впрочем, - сказал Елпидифор Мартыныч, помолчав немного, - и слава богу, что она умерла!