Павло Загребельный - Капитан Шопот

• Название: Капитан Шопот
• Автор: Павло Загребельный
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1967

Павел Архипович Загребельный пришел в литературу после войны. Очевидно, война и дала тот необходимый толчок, после которого в душе двадцатилетнего юноши появилось решение взяться за перо.

Первые книги П. А. Загребельного — это рассказы о современности, повести для детей, приключенческая повесть «Марево». Затем появляется его повесть «Дума о бессмертном», посвященная героизму наших юношей в Великой Отечественной войне. Выходят романы «Европа. 45» и «Европа. Запад», в которых на большом историческом материале автор дает художественную панораму второй мировой войны. Далее П. А. Загребельный публикует романы «Зной» и «День для грядущего» — произведения о насущных проблемах нашей жизни. И, наконец, роман «Капитан Шопот» — книга о пограничниках и о тех, кто стремится тайно проникнуть в нашу страну, навредить нам.

В первой части романа подробно рассказывается о том, как крестьянский паренек вырастает в мужественного офицера-пограничника капитана Шопота. Рассказывается о первых встречах и стычках Шопота со своими врагами Яремой Стиглым и штабсарцтом Кемпером, которые уже были на нашей земле: сперва — в рядах гитлеровцев, затем — в националистических бандах. Каждый готовится к решающей схватке, готовится, не зная и не видя своего противника, — и от этого еще в большей степени нарастает ожидание, напряженность, которая взрывается здесь, в предлагаемых читателю главах.

Сейчас П. А. Загребельный закончил еще один роман о пограничниках — «Добрый дьявол». Это история о подвиге советского пограничника Яковенко, о величии души советского человека, его превосходстве над пришельцами из-за рубежа, пришельцами недобрыми, коварными.

---

Осторожно выглядывая из-за деревьев, Ярема видел, как внизу монтируется этот огромный человеческий заслон. Вот реденькая цепочка солдат побежала вдоль того участка шоссе, который был ближе всего к Яреме, цепь растягивалась и растягивалась, словно кто-то всемогущий сеял этих солдат и они под действием невидимых чар мгновенно вырастали на пустом еще миг назад месте; солдаты стояли плотно, проскользнуть сквозь их цепь не могла, вероятно, даже ящерица. А раз так, то он будет действовать совершенно неожиданно. Он преодолеет две горные вершины и выйдет к шоссе в совершенно другом месте, далеко отсюда, так далеко, что мало кто сможет подумать о вероятности столь безумного поступка. И уж тогда он посмеется над солдатами, которые торчат где-то, и над тем первым своим противником на этой земле, который пытается поймать его в тенета. Ярема попытался представить своего неизвестного противника, предельно напрягая волю, заставил мозг работать четко, точно и быстро и обрадовался, ощутив, как и самом деле четко и точно работает его мозг. И уже теперь разум противника показался Яреме ограниченным, неуклюжим, бессильным и немощным. Это даже и не разум, а простейший рефлекс, примитивная способность отвечать на раздражение. Как у того ребенка, который, ожегшись о печку, обходит ее подальше, но обжигается о стекло лампы.

Несколько часов потратил Ярема на то, чтобы перескочить в совершенно другое место, шел по известным с давних пор звериным тропам своих побратимов — налетчиков, легко шел, кичился каждой мышцей своего совершенного, натренированного, упругого тела, которое не только не утратило молодецкой силы, а, наоборот, наливалось этой силой здесь, в диких горах, где начиналась когда-то его жизнь и где осталась его молодость. Он знал: стоит ему наклониться вон над тем листиком, и он найдет под ним оставленную когда-то на сохранение частицу своего молодого упрямства, и он наклонялся, и в самом деле находил, и дальше уже не шел, а почти бежал вприпрыжку, а потом велел себе наклониться над старинным корнем и взять у него на дорогу немного своей давнишней приподнятости и неколебимости. Когда добрался до крутого спуска, заросшею густым лесом, где весело журчал ручеек, вовсе не чувствовал себя усталым, лишь немного шумело в голове от непривычки к горному воздуху и дышал, казалось, чуточку учащенно, видимо, в предчувствии близкой своей победы. Оказавшись на выступе, с которого было видно далеко вниз, Ярема посмотрел туда. От горького ощущения вздрогнул. Почувствовал вдруг, как он неуклюж, утомлен, как отяжелело все его тело. Мозг лежал в голове тяжелым серым камнем и не в состоянии был родить хотя бы крохотную мыслишку. Только и мог дать силу глазам (лучше б уж они не глядели!), и глаза видели, как далеко-далеко внизу выкатываются из села (если бы мозг Яремы работал интенсивнее, он мог бы вспомнить, как пятнадцать лет назад в селе они праздновали рождество, как пили синеватый самогон и обнимали хотя и непокорных, но зато дьявольски упругих девчат) машины, полные людей, и как потом сворачивают на обочину шоссе, и люди выпрыгивают на землю и растягиваются цепочкой среди деревьев и скал, точно так, как это делали солдаты по ту сторону гор. Только здесь были не солдаты, а крестьяне, но ведь это ничего не меняло в его положении!

Яреме стало жаль себя. Пробраться из такой дали только для того, чтобы тебя поймали, как мокрую мышь! Потратить целые годы, чтобы теперь метаться между горами, натыкаясь на живую стену людей, которые его ненавидят и которых он тоже ненавидит, преступником слоняться по клочку родной земли, которая не хочет принять блудного сына в свои уютные жилища, а выталкивает туда, где полтора десятка лет он уже испытывал ужасающие ощущения коица всех концов?

Почему судьба к нему столь несправедлива? Почему множество людей обладает хоть каким-нибудь счастьем, а он обречен блуждать всю жизнь, слоняться под чужими небесами, под чужими знаменами, под чужими окнами? Э, почему, почему? Перед кем расплакался?

Стоял, прислонившись к дереву, давал короткий отдых ногам, а более всего — растревоженному мозгу, а потом встрепенулся, как мокрый ястреб, хищным оком взглянул в долину, послал проклятия. Действовать, действовать! Он знает еще один выход на шоссе. Возле серых скал. Через каменные голыши переберется он туда, где ветер не прогоняет даже сухих листьев, и пересечет шоссе, и окажется в безопасном месте по ту сторону дороги, за живым валом человеческих фигур, ждущих его появления. Боже, какой широкий мир был там, по ту сторону шоссе! Пробиться, во что бы то ни стало пробиться туда еще сегодня!

Уже солнце клонилось за скалы, когда Ярема приблизился к обрывистым ущельям, к недоступным обрывам, дьявольским пристанищам, где не было места ничему живому.

...Внизу снова ждали его цепи молодых парней. Студенты вместе с заводскими дружинниками избрали для себя именно эти забытые богом и людьми места: а что если нарушитель попытается прорваться именно здесь?!

Он мог склоняться теперь хоть перед каждой травинкой, поднимать каждый листик, ощупывать каждый корешок, выступавший из земли, — ничто уже не только не прибавляло ему сил, но даже не возвращало тех, которые он израсходовал, мечась по горам. Побрел назад, снова к тому пологому спуску, к далекому селу (быть может, все-таки вспомнил рождественскую ночь и теплое девичье тело под рукой? А как звали ту девушку?).

Сел под елью, так, чтобы не упускать из виду клочок шоссе, прислушивался к ударам сердца. Сумерки спускались на горы, выползали из долин, мрак застилал Яреме глаза, и они постепенно закрывались. Он дремал какую-то минуту, а может, и десяток-другой минут и проснулся от острого сознания того, что делает недозволенное. Испуганно стряхнул сон. С удивлением отметил, что мозг снова работает четко и точно, рассылая сигналы не предостережения, а тревоги. Рядом была опасность. Совсем близко. Ярема даже знал, где именно: вон там, справа. Еще не поворачивал туда головы, а уже ощущал, что оттуда на него смотрят. Хорошо, что держал руки в карманах. Теперь мог стрелять без промедления. Его учили стрелять так же легко, как дышать, и он умел это делать. Еще не двигаясь, прикидываясь сонным, Ярема повел глазом в правую сторону. Испуг ударил ему в глаза черной молнией, пронзил тело, сделал безвольной на короткий миг ту руку, которая держала в кармане пистолет. Только поэтому он не выстрелил, а минуту спустя было уже поздно. Два живых существа смотрели одни на другого, глаз в глаз. Злой глаз человека и круглый, блестящий, словно черный бриллиант, глаз птицы, скворца, который отбился от своей семьи случайно, а может, и нарочно, чтобы поживиться у заблудившегося человека крошкой или зернышком.

Зловещая подозрительность в человеческом глазе сменилась любопытством, смертельная угроза взорвалась вдруг радостью. Птица! Это всего лишь скворец! Глупая птица, которая часто становится жертвой чрезмерного любопытства, вложенного в нее матушкой природой. Никакой это не враг. Не преследователь. Птица. Милая, теплая, чудесное существо, единственный его союзник, заговорщик. Ага! Подожди! Сообщник? Заговорщик? Зловеще-черная птица с языком, словно у бабки-сплетницы. Единственный живой свидетель, а они ему не нужны. Рука, державшая пистолет, выползла из кармана, Ярема схватил палку, швырнул в скворца. Попал! Скворец перевернулся набок, закрыл черное колечко глаза мягким морщинистым веком. Ярема бросился к птичке, сграбастал ее, готов был задушить сразу же, но от прикосновения к мягкому, сухо шелестящему перу, от тепла в руках опомнился.

Подул на скворца, пока тот мигнул черным бриллиантиком, погладил ему перья, осторожно придерживая, чтобы не придавить своими короткими неуклюжими пальцами. Стоял некоторое время, задумчиво смотрел вниз, пока не вспыхнули то в одном, то в другом месте огни. Его преследователи разводили костры. Отгораживались потрескивающей заслонкой желтого огня от черной влажности ночи, от испуга.

Ярема криво улыбнулся. Боятся. Неизвестность всегда страшна и неопределенна. Никто из них не знает, где враг, зато он, Ярема, видит каждого, он знает свои дорога и он пойдет по ним твердо и непоколебимо.

Спокойно пошел вдоль потока по склону, нацеливаясь на один из костров. Шел и гладил теплого скворца.

12.

Полковник Нелютов ни перед кем не хвастался, что владеет даром физиономиста, но когда увидел перед собой задержанного немецкого туриста, чуть было не воскликнул: это же самое лицо видел он совсем недавно! Водянистые глаза, обрюзгшие щеки, искривленные в равнодушном пренебрежении губы. Доктор из бандеровской троицы, сфотографированный когда-то британским корреспондентом в Бескидах!

Полковник с огромным трудом удержался от искушения сразу же приняться расспрашивать туриста, чтобы убедиться в своих предположениях. Хорошо понимал, что преждевременно может спугнуть птичку, что, не имея в руках доказательств, все равно не заставит доктора открыться. Поэтому Нелютов позвонил в штаб, велел прислать людей, которые отконвоировали бы задержанного. Заодно он просил, чтобы по пути на заставу заехали к нему домой и взяли газету, которая у него лежит в определенном месте.