Владимир Пистоленко - Крылья беркута

• Название: Крылья беркута
• Автор: Владимир Пистоленко
• Издательство: Изд-во ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия»
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1969

Автор этой книги Владимир Иванович Пистоленко — уроженец города Оренбурга. Он хорошо знает и любит свой край, и потому в большинстве его произведений главные события происходят на Южном Урале.

В. И. Пистоленко известен как прозаик и драматург. Им написаны повести «Товарищи», «У открытых дверей», «Памятное лето Сережки Зотова», несколько сборников рассказов и около тридцати пьес.

В последние годы на телевидении были показаны телевизионная трехсерийная повесть В. Пистоленко «Бегут дороги», пьеса «Счастье Андрея Сторожева» и комедия-шутка «Трефовый король».

Роман «Крылья беркута» — новое произведение В. И. Пистоленко. В этой книге автор как бы возвращается к началу своей жизни, воссоздает бурную эпоху революции с ее сильными характерами и героическими делами.

---

— Ну, кажется, начинается! — тихо сказал комиссару Аистов. — Пожалуй, дадут они нам концерт.

Толпа наводнила двор и, не прекращая пения, медленно двигалась к крыльцу. Женщина поднялась на ступеньку, обернулась к толпе и высоко подняла над головой икону. Пение оборвалось, шум утих.

— Преподобная матушка Мелания говорить будет! — прокричала женщина и опустилась перед юродивой на колени. — Говори, наша заступница перед господом! Отверзи уста свои и скажи правду нечестивым.

И вслед за ней, как по команде, из толпы понеслись возгласы:

— Говори!

— Говори, наша матерь!

— Говори, преподобная...

Юродивая, опираясь на громадную клюку, подалась вперед, стала топтаться на месте и принялась выкрикивать:

— У-у-у! У-у-у! Беси! Беси! Нечистые беси!

Женщину с иконой словно что-то толкнуло.

— Слыхали, комиссары? — завопила она. — Безбожники! Про вас говорит мать Мелания. Беси! Люди добрые, слыхали, что говорит преподобная?.. Вещай! Сказывай, матушка, дальше. Слушайте, люди!

Над толпой нависла тишина.

Юродивая закрыла лицо руками, вскрикнула, запричитала:

— Дитенок! Дитенок махонький... Птенчик. В ямку. В ямку! Дитенок — ам, ам, а его в ямку...

Юродивая бессильно опустила руки, и все близко стоявшие увидели на ее щеках слезы. В толпе зарыдала какая-то женщина.

— Детишков наших в ямку!.. С голоду! Не допусти, господи!

— Сами полезайте в яму, — прогудел чей-то бас, а вслед за ним, словно по команде, загудела, зарычала толпа.

— Сами в яму!

— Головы пооткручивать!..

Юродивая подняла руку и перекрестила толпу.

— Убили птенчика! — выкрикнула она. — И еще убьют! Господу помолимся. — Она поклонилась на все стороны, часто-часто крестясь. — За упокой! За упокой помолимся!.. За невинную душу птенчика. — Юродивая вся содрогнулась, взметнула вверх руки и, закрыв глаза, горестно зарыдала.

Послышался женский безудержный плач, причитания.

— Земля горит! — снова завопила юродивая. — Плачет мать! Плачет над птенчиком! Поклонимся господу!

Она запела протяжную стихиру. Толпа подхватила ее, но юродивая уже позабыла о стихире и, не обращая внимания на толпу, затянула веселую припевку и, приплясывая, пошла по кругу:

Ягодинка, ягодинка, ягодиночка моя...

Потом вдруг остановилась и диковатым голосом прокричала:

— Коршун, бейте коршуна!..

Комиссар Кобзин понял, что дальше он не должен оставаться безучастным зрителем этого, на первый взгляд случайно возникшего, но, по всей видимости, заранее отрепетированного представления.

Опершись о перила крыльца, приподнявшись на носки, он крикнул:

— А ну, хватит спектакля! Тише! Товарищи женщины, говорите: зачем пришли?

Уже знакомый бас из толпы прокричал:

— Степной волк тебе товарищ!

— Хлеба дайте!

— Погибаем!..

— Детишки примирают...

Кобзин сдернул с головы шапку и, подавшись вперед, заговорил:

— Женщины! Знаем о вашем горе! Поверьте мне, нету у нас хлеба. Ни зернышка. Не-ету!

— Так перестреляйте нас всех, чтоб не мучиться! — долетел из толпы голос, полный горя и отчаяния

К крыльцу снова подступила женщина с иконой.

— А ты ответствуй нам, куда вы хлеб дели? Пока был атаман, и хлебушко был!

— Я скажу вам. Хлеб атаман вывез. Заставил купцов попрятать, чтоб с голоду пухли.

Зашевелилась, загудела, закричала, завопила толпа:

— Брешешь, собака! За границу вывезли! Германцу продали! И сами продались...

Юродивая неистово взвизгнула, юлой завертелась на месте, прихлопывая в ладоши и истерично выкрикивая:

— Продались! Продались! Продались...

И снова басовитый голос в толпе:

— Бабы, бей коршуна!

На мгновение толпа замерла. Кобзин напряженно искал глазами, стараясь угадать, кто же это выкрикивает, подстрекая толпу. А людское месиво зашевелилось и пришло в грозное движение, мелькнули лопата, вилы...

— А ну, ни с места! — пророкотал Аистов и, выхватив из кобуры наган, выстрелил в воздух.

Толпа ойкнула, подалась назад, словно сжалась.

— Маликов, пулемет!

Семен будто ждал этой команды, рывком выкатил на крыльцо пулемет, припал к нему.

— Осторожно, бабоньки, — крикнул он, довольный произведенным впечатлением, — эта штука кусается!..

Толпа отхлынула к воротам. На месте осталась только женщина с иконой. Она подступила еще ближе и, не скрывая всей своей ярости и ненависти, закричала:

— Стреляй! Стреляй, ирод!

— Никто стрелять не будет, — сказал Кобзин и громко, как позволял его не очень зычный голос, заговорил, обращаясь к настороженной и возбужденной толпе: — Граждане, успокойтесь! Никто стрелять в вас не будет. Мы стреляем только в тех, кто поднимает против нас оружие, а вы нам не враги. — И, обернувшись к Маликову, он приказал: — Пулемет обратно!.. Подходите, женщины, ближе, и давайте поговорим.

Матушка Евпраксия за воротами металась от одной группы к другой, пока снова не зазвучали протяжные песнопения и крестный ход не двинулся дальше. Но шли не все, — многие вернулись во двор и несмело подступали к крыльцу.

— Неужто вы могли поверить, — продолжал Кобзин, — что мы прячем хлеб?! Да вы посмотрите, кто в ревкоме и Красной гвардии: ваши соседи, ваша родня, знакомые... Вы знаете, что на днях мы схоронили своих товарищей из продотряда. Где они погибли? Ездили в станицу, чтоб добыть хлеб для вас, для ваших детишек, а кулаки их убили.

Протиснувшись, на крыльцо взбежала Надя.

— Нашла я хлеб, — поспешно зашептала Кобзину в ухо. — В монастыре. Стрюковский хлеб. Там столько зерна, весь город накормить хватит!

Кобзин метнулся к Аистову.

— В монастыре есть хлеб! Вот она, Надя... Понял? Срочно посылай эскадрон, перекрой все ходы и выходы!

Аистова словно ветром сдуло.

В толпе заметили замешательство и перешептывание, возникшие с приходом Нади. Было понятно — речь идет о чем-то большом и важном.

Прислушиваясь и стараясь уловить смысл разговора, люди напряженно ждали, а когда с крыльца ринулся Аистов, перед ним торопливо расступились.

— Граждане, товарищи! — захлебываясь от радости, не заговорил, а закричал Кобзин. — Нашли припрятанный хлеб... Много хлеба!

Семен понял, кто принес эту новость. Он тихонько толкнул Надю локтем и приветливо кивнул ей.

Немного погодя, в кабинете, Кобзин, усадив Надю, опустился на стул рядом.

— Ну, давай рассказывай подробно о своей операции! Как тебе это удалось?

Рассказ получился настолько коротким, что Кобзин удивился.

— Все? — спросил он.

— Да, — ответила Надя.

Кобзин подошел к ней и крепко обнял.

— Молодец, Надя. Ты очень помогла нам. Между прочим, я подозревал, зачем ты ушла в монастырь. И немного удивился, когда Семен рассказал о вашей встрече. Но об этом не стоит.

— А знаете, Петр Алексеевич, что я вам скажу? Ведь я не из-за хлеба ушла в монастырь. О хлебе тогда даже позабыла...

— Как? — удивился Кобзин. — Неужто решила в монахини? Не похоже на тебя.

— Мне было так горько, так обидно...

— Нет, вы только подумайте, ее обидел Козлов, а она рассердилась на весь отряд! Как же тебе не стыдно, Надежда Корнеева?

— Вот и не стыдно, — решительно сказала Надя.

— Надо было драться за себя! Честное слово, не ожидал... Ну, а дальше как собираешься жить? Мы все считаем тебя бойцом отряда. Да, кстати, — спохватился Кобзин, — тебе есть письмецо.

Он достал из ящика стола замызганный самодельный конверт из серой оберточной бумаги.

— Из Урмазыма... От тети! — обрадовалась Надя и торопливо пробежала глазами коротенькое письмо.

— Что там? — спросил Кобзин, заметив, как побелело ее лицо.

— Дядю убили... И Костя, братишка, тяжело болен.

Кобзин взял письмо, осмотрел. Оно было отправлено два месяца назад.

— Я поеду. Туда... — чуть слышно прошептала Надя.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава первая

Во время крестного хода Иван Никитич не выходил из своей комнаты. Спрятавшись за шторой, он напряженно следил за тем, что происходило на улице, а когда толпа ворвалась во двор, он перебежал к другому окну и, радостно потирая руки, зашептал:

— Жми, любезные, жми, православные!

Он не ожидал, что дело может дойти до большого, но его радовало и то, что толпа готова была расправиться с комиссарами и всякими там ревкомовцами; значит, таких, как он, в городе сотни, а может, тысячи; сидят они до поры до времени да помалкивают, а придет час, снова все вокруг закипит, забушует!

Хотя толпа и отступила перед пулеметом, настроение Ивана Никитича не ухудшилось. Само собой понятно, в крестном ходе почти одно бабье; а были бы мужики, тоже вряд ли поперли бы на верную смерть: любой человек спасует перед пулеметом.

Ничего, посидят еще малость с пустыми животами, полезут и на пулемет.