Люсьен Лаказ - Приключения французского разведчика в годы первой мировой войны

• Название: Приключения французского разведчика в годы первой мировой войны
• Автор: Люсьен Лаказ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007

В. Крюков (переводчик): Воспоминания офицера, который в годы Первой мировой войны в качестве секретного агента играл довольно активную роль в операциях французской военной разведки, проводимых вдоль восточной границы Франции, а позднее в нейтральной Швейцарии. Автор, зажиточный эльзасский землевладелец, француз по происхождению, прекрасно знавший немецкий язык и регионы Вогез и Юра смог в исключительных условиях провести успешно многочисленные разведывательные миссии. За свои военные заслуги Люсьен Лаказ получил звание капитана и стал кавалером Почетного легиона. Книга уже издавалась на русском языке в 1937 году под названием «Четыре года разведывательной работы 1914–1918», но в другом, сильно сокращенном переводе (108 страниц из 280 оригинала).

---

Во время нескончаемой поездки назад, несмотря на длительные стоянки в чистом поле и на самых маленьких вокзалах, несмотря на толчки, торможения, свистки, внезапные остановки, еще более резкие толчки при отъездах, меня убаюкивали приятные мысли. Я уже долго не носил формы, а сейчас страстно желал чего-то настоящего, так как весна жизни была, без сомнения, более счастливой, чем осень, в сочетании с этими оживляющими воинственными красками. Но ведь лучше поздно, чем никогда, говорил я себе, и на этот раз это будет что-то другое, чем у выпускника военной школы в Сен-Сире или у офицера в мирное время.

Справедливо ли сказать, что мы разделяем с немцами эту любовь к форме, к военным зрелищам, к музыке горна и фанфар? Тут нужно различать: немец страстно увлекается всем военным; он обожает силу и всем и всеми, кто применяет силу. Я видел, как в Марокко до безумия восхищаются нашими африканскими войсками, с другой стороны в Южной Америке, например, шумно возмущаются часовыми, которые небрежно выполняют ружейные приемы. У немца душа солдафона и рейтара; он не понимает иного права, кроме права сильного, «Faustrecht»[5].

Но эльзасец, я полагаю, любил другое — французскую форму. Самые безукоризненные немецкие парады, выровненные под линейку, блестящие белые и черные каски, перья, самые воинственные марши и строевой шаг никогда не привлекали людей, которых я знал, но зато они со слезами умиления на глазах следили за каждым маленьким солдатом-пехотинцем, французским «турлуру» в брюках цвета марены.

Что я говорил еще сам себе в ту ночь между Безансоном и M…куром? Что я приобрел отныне, в силу моего обязательства, французское гражданство, и что я остался бы французом независимо от исхода войны.

И еще, что это зачисление на службу в будущем могло бы принести мне настоящий дворянский титул. Я, конечно, не мог предвидеть, что десятью годами позже люди едва ли не станут извиняться за то, что носили оружие, и что ветераны посчитают элегантным носить ленту или розетку Почетного легиона без ленты Креста за боевые заслуги, вероятно, чтобы другие думали, что они служили не Франции, а лишь некоему политику…

На следующий день я снова был в M…куре, уже как официальный сотрудник Разведывательной службы.

— Я не хочу навязывать еще и вам то бюрократическое существование, которое мы ведем здесь, — заявил мне капитан Саже. Я понял, что вначале вам следует вести у нас, скажем так, разгульную жизнь. Поэтому вы присоединитесь к вашим двум товарищам, так как вы предпочитаете приключения. Но вам, несмотря ни на что, придется пройти стажировку здесь, чтобы приобретать необходимые теоретические знания… это мы оставим на зиму.

По моему возвращению в долину С. стрелки оставили деревню без боя. Они удерживали только подступы к ней вверх по течению, местность там лучше, чем та, что вниз по течению, подходила для обороны. Немцы остались на своих прежних позициях, а деревня оставалась нейтральной с частью ее жителей; мы отправлялись гулять туда время от времени на свой страх и риск.

Мы обычно питались вместе с командиром самой передовой роты. Спали мы тоже там, в укрытиях пастухов, в шалашах лесорубов или сыроваров, а иногда под открытым небом; но ночи были уже прохладными, и я напрасно старался вырыть мою нору в куче соломы или сена. На рассвете следующего дня я просыпался с ощущением холода и влажности в костном мозгу, пожалуй, самым неприятным ощущением в мире.

Мы — Рауль, Валери и я — составляли странную команду: два жеребенка, полные огня, запрягшиеся в одну повозку со старым конем, к счастью, не чересчур старым в душе. Но мы прекрасно ладили, и это было чудесно, когда мы в этих диких условиях жизни и природы, в нищете, достойной монахов-францисканцев, целыми часами спорили о религии, истории и философии. Благодаря своей учебе и парижскими знакомствами Рауль считался среди нас «интеллектуалом» и с двадцати шагов источал богемный аромат «Café d´Harcourt» и «La Source». Но он приводил меня в замешательство чем-то смелым и новым, чего я не знал в годы своей молодости.

Особенно в политике: он полностью оставил либеральные идеи и равнодушие, которое некогда разделял со мной. Он выражал огромное презрение к демократии и республике; я ему говорил, что эльзасец может быть только республиканцем, ведь Эльзас стал действительно французским только после революции. Но он смеялся мне в глаза и цитировал письмо посла Пруссии, сообщавшего своему королю Фридриху II о том, что Эльзас был «очагом горячей любви к Франции и ее королю».

Мы каждый день тщательно изучали маршруты на наших немецких картах в масштабе 1:25000. Когда командир батальона нуждался в информации, он звал Рауля, и мы уходили на задание.

У всех стрелков батальона была в него слепая вера, и наиболее смелые просили иногда разрешения сопровождать нас. В качестве проводника мы часто брали браконьера Биркеля. Кстати, я дважды посылал его в Иксхейм с инструкциями для нашего бухгалтера, который стал, таким образом, одним из наших проверенных информаторов.

Каждый день приносил маленькую жатву сведений и приключений, и шалости Рауля и Валери, так же как их мужество, стали легендарными по всей долине.

Однажды, когда тыловики не подвезли хлеб, Рауль взял велосипед и цинично покатил в соседний города (в пятнадцати километрах позади немецких линий); там он купил пять фунтов разных сортов хлеба и привез их так: один под левой рукой, остальные закрепил на велосипеде. Он отправился по такому случаю в гарнизоне городка и, встретив жандарма, которого знал очень хорошо, приветствовал его весьма любезно. Полицейский был изумлен и слишком поздно вспомнил, что за поимку Рауля была обещана награда в пятьсот марок, о чем оповещали плакаты, развешанные на стенах по всему городу.

В другой раз, который мы проникли в зал школы в С., мы оказались лицом к лицу с немецким патрулем той же численности, под командованием молодого унтер-офицера. Тотчас же мы вскинули винтовки, то же самое проделали и немцы. Мы были в трех метрах друг от друга. В этот момент сержант воскликнул на своем языке: — Ради чего стрелять, мы просто перебьем друг друга, и никто отсюда не выйдет живым.

— Тогда вам остается только сдаться, — ответил Рауль с самым чистым берлинским акцентом, что в сложившихся обстоятельствах было неотразимой потехой.

— Вовсе нет, — возразил унтер-офицер, — я хочу передышки, времени, чтобы и мы и вы ушли из деревни, все, не больше.

— Это все равно, — продолжил Рауль уже на французском языке. Он уже решил про себя, что не вернется с этого задания, не прихватив с собой хотя бы одного пленного. Затем он продолжил снова с берлинским акцентом и прокричал изо всех сил: — Если кому-то из вас все это до смерти осточертело, он может сдаться. Его примут как принца, и другие тоже смогут уехать, если захотят.

Напротив две винтовки из семи опустились книзу.

Dass keiner sich untersteht![6] — завопил маленький унтер, обернувшись к своим подчиненным. Именно этим случаем воспользовался Рауль, чтобы, бросившись как тигр на добычу, схватить его рукой за туловище. С немецкой стороны выстрелили, но промахнулись.

— Не будьте дураками, — прокричал Рауль обоим солдатам, которые, казалось, колебались.

— Нас не расстреляют?

Мой кузен принялся смеяться:

— Нет, но вы сначала попируете по-королевски, а затем уедете во Францию.

Тут оба пехотинца сделали шаг вперед и сдались.

Тогда Рауль отпустил унтер-офицера, показав ему на дверь:

— Теперь бегите с остальными; даю вам честное слово — мы не будем стрелять.

Обоих пленников, как и было обещано, напоили и накормили до отвала, после чего они стали еще более разговорчивыми. К тому же один из них до того, как попал в плен, сопровождал по Лотарингии лошадей одного генерала и узнал там много интересного.

— Другие тоже бы сдались, если бы не унтер, — рассказывал он, — но они женаты, ну, а нам нечего терять.

В другой раз мы снова отправились втроем к немецким позициям и попали в такую переделку, которую смог бы описать разве что Франсуа Рабле. Мы остановились у перевала П., где рос великолепный лес с несколькими дорогами и горными тропами. Это место было нам прекрасно знакомо, мы тут неоднократно бывали еще до войны. Мы были настороже, устроились под деревьями и считали, что не случится ничего опасного, когда мы пройдем по дороге. Но вдруг Рауль тихо толкнул нас:

— Я не слышу совершенно никакого шума, но я чую их запах! А вы оба, разве вы ничего не чувствуете?

Тут и мы заметили неопровержимые следы прохода большого количества войск, которые, очевидно, не раз облегчались именно тут в гуще леса — самые обычные кучки дерьма.

— А вот тут конверт, — сказал Валери и подхватил кончиком палочки скомканный квадратный лист бумаги. — Ну-ну, здесь проходила не 116-я рота. Ладно, друзья, нам предстоит совершить то, что не каждый сделает: стоически собрать тут все бумажки и отобрать из них те, на которых стоят самые поздние даты. Я приношу в жертву мой рюкзак.