Люсьен Лаказ - Приключения французского разведчика в годы первой мировой войны

• Название: Приключения французского разведчика в годы первой мировой войны
• Автор: Люсьен Лаказ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007

В. Крюков (переводчик): Воспоминания офицера, который в годы Первой мировой войны в качестве секретного агента играл довольно активную роль в операциях французской военной разведки, проводимых вдоль восточной границы Франции, а позднее в нейтральной Швейцарии. Автор, зажиточный эльзасский землевладелец, француз по происхождению, прекрасно знавший немецкий язык и регионы Вогез и Юра смог в исключительных условиях провести успешно многочисленные разведывательные миссии. За свои военные заслуги Люсьен Лаказ получил звание капитана и стал кавалером Почетного легиона. Книга уже издавалась на русском языке в 1937 году под названием «Четыре года разведывательной работы 1914–1918», но в другом, сильно сокращенном переводе (108 страниц из 280 оригинала).

---

Во время моего первого опыта я уже научился осторожности и понял, что война полна опасностей.

— Ну, буду ждать вас снова, — сказал я. — Тут все в порядке, а что толку куда-то ввязываться? Ты знаешь, я вполне доволен, да и я хотел бы оставаться на своем месте, если смогу.

Эти приятные теплые дни проходили в атмосфере необычайного спокойствия; мы слышали грохот пушек, но очень далеко! Все дни мимо проезжали военные машины, одиночные офицеры, а у въезда в наше поместье на главной дороге появилось заграждение, охраняемое конным патрулем. Я и мои работники вернулись к нашим обычным делам, хотя число наших упряжек уменьшилось наполовину.

Но и хозяину, и рабочим в душе было не до работы.

Увы! В один мерзкий день, 24 или 25 августа, конный патруль исчез. Никто ничего не знал, ни в деревне, ни в Иксхейме. Я пошел разыскивать мэра, бывшего врага нашей семьи, с которым я заключил мир. Мэр уже знал, что когда в нашей местности расквартировался 1-й батальон, я дал его командиру самые доброжелательные сведения о нем. Он сказал мне:

— Вы можете положиться на меня, я помню, что в долгу перед вами…

У нас возникло тревожное предчувствие.

— Что вы думаете, господин мэр?

— Я думаю, что и другие тоже исчезнут. Вы заметили? Как только уходят одни, появляются другие. Как актеры на сцене.

— Да, но все решается на других театрах, а мы тут только подвергаемся контрударам.

Вечером следующего дня, около десяти часов, я уже спал. Совершено неожиданно раздался «топот марширующих легионов» и я, как будто пораженный громом, услышал крик у моей двери: «Einquartierung!»[2].

И хриплый командный голос, отчеканивший четыре слога этого слова, показался мне таким же отвратительным, как удар дубиной. Он заставил меня встать, потревожив весь мой мир.

Целая рота их толпилась в аллее под каштанами. Это были уже немолодые, измотанные солдаты под командованием капитана-резервиста и подгоняемые старым фельдфебелем.

— Два офицера, — сказал мне капитан, — и сто восемьдесят солдат! В риге, в хлеву, все равно где, но побыстрее! Они уже не выдерживают…

Они с наслаждением укладывались на солому, на которой раньше спали французские стрелки. Капитан попросил у меня вина, которое я налил ему из ведра, но этот человек не двинулся с места и я никогда не забуду ни усталого жеста, с которым лейтенант и унтер-офицер схватили по креслу, чтобы отнести их в ригу, ни скорбного голоса фельдфебеля, говорившего:

— Это же начиналось так хорошо, господин лейтенант! Нет, я никогда не думал, что это будет возможно.

«Это» для этих поседевших на военной службе стариков означало эту войну, в которой не было ни прохлады, ни радости, а лишь уныние солдат и непредвиденные опасности, которые свалились на них.

В это время капитан, прежде чем разместить своих людей, поставил стол, разложив на нем карты, и обратился к лейтенанту:

— Пошлите двенадцать человек под командованием унтер-офицера Фогеля к перекрестку этих двух дорог… Там есть мельница, где они разместятся. Пусть Фогель выставит своих часовых слева и справа, самых лучших, и я прошу вас самим все проверить и сразу же доложить мне. Я не хотел бы посреди ночи никаких сюрпризов от этой банды лентяев, которыми я командую.

Я не мог не отметить, что у альпийских стрелков не было ничего подобного. Пять или шесть сотен солдат спокойно спали в зданиях, разбросанных по всему поместью, не выставляя караулов, кроме одного часового у садовой изгороди. Я вспомнил, как в большом хлеву устроили общую спальню, где мирно спали сотни этих молодых парней при свете нескольких тусклых ламп. Я тогда с тревогой говорил себе: какая великолепная возможность для внезапного удара решительного противника! Эта мысль не давала мне покоя, пока я сам не попросил четырех моих мельников и пильщика приглядывать за местностью и сразу же сообщать мне, если они заметят хоть что-то подозрительное.

Немцы на следующий день без всякого барабанного боя двинулись вглубь долины.

— Ах, как было нелегко заставить их подняться, — рассказывал мне позже мой старший скотник. — Фельдфебель буквально тряс их, а они отвечали: «Мы вчера прошли за день пятьдесят километров, для людей в возрасте от сорока пяти до пятидесяти лет! Этого достаточно!» Тогда пришел капитан собственной персоной и заорал: «Встать! Встать! Вчера я проявил терпение, но сегодня враг рядом с нами и я больше не шучу! Иначе вы получите «синюю фасоль»[3] в свои несчастные головы». Тогда один солдат ему ответил: «Французы уже заготовили для нас свою «синюю фасоль»!», а другой крикнул: «Если уж есть фасоль, то я предпочитаю белую и хорошо поджаренную на сале». Тут капитан рассмеялся и сказал им: «Хорошо, решено, я отправляюсь на ферму за салом и фасолью и реквизирую там повозку, на которой все это привезут как раз к полуденному привалу, и погружу туда еще вино, которое вы не в состоянии были пить вчера вечером, вы, чертовы свиньи, черт бы вас побрал!»[4].

Это была 116-я рота вюртембергского Ландвера.

После этого фронт более-менее стабилизировался. Французы отступили в ложбины горных долин, что они не должны были делать, особенно зимой, так как снабжение там могло осуществляться только по редким горным дорогами, по невозможным тропам, которыми могли пробираться лишь груженые мулы, и где долгими годами приходилось драться за каждый участок леса, за каждую ферму, забравшуюся на высоту в восемьсот, а то и тысячу метров, за каждую жалкую деревню в долине с мрачными пейзажами пихтовых лесов где, как и в годы нашей доброй старины, когда мы были маленькими детьми, «весь мир был огорожен дощатым палисадом».

Жизнь продолжалась так где-то до середины сентября, в атмосфере тревожной тишины, с ритмичным грохотом далеких пушек с утра до вечера, и с немецкими газетами, вещавшими о постоянных победах германского оружия. Но я по-прежнему получал «Коррьере делла Сера» (почтовая служба работала безупречно и после ухода французов), я получал и другие сведения и, может быть, я был единственным человеком в Эльзасе, который знал о Марне, где мы, без поддержки союзников, при соотношении сил один против двоих, выиграли самую знаменитую битву в истории. Мэр и кюре, с которыми я делился новостями, были мне благодарны и, об этом постепенно узнали другие. Потому немного позже ко мне пришел почтовый служащий и предупредил, что больше я не смогу получать эту газету. 15 сентября он снова появился у меня, чтобы сообщить, что все мужчины, подлежащие мобилизации, будут призваны и что мне не удастся избежать призыва.

— На вашем месте я попробовал бы вывезти семью в Италию, — предложил мне мэр.

— А кто нам позволит уехать?

— Может быть, все-таки попробуем. Я попробую сделать для вас разрешение на выезд.

И, против всякого ожидания, мадам Х., в сопровождении троих своих детей, отправилась в Италию в принадлежащее ей поместье, для присмотра за сбором винограда, без паспорта и прочих формальностей села в Иксхейме в поезд и проехала через Эльзас в Швейцарию с удивительной легкостью.

Следующим утром я получил открытку из Базеля и узнал, что в тот же час, пока я ее читал, моя семья зашла на нашу розово-белую ухоженную виллу под тяжелой красной черепицей, закрытую с весны, вышла в маленький сад с подстриженным самшитом, с тяжелыми гроздями винограда, чтобы пройти к озеру, голубому как небо, и взглянуть на далекие Альпы.

Что касается меня, то я отныне был свободен в своем праве исполнить «другой долг».

Глава 2. Счастливый побег

16 сентября около пятнадцати крестьян подошли ко мне на ферме.

— Что нам теперь делать? Помощник мэра объявил, что сейчас призывают всех мужчин, подлежащих мобилизации, оставшихся в деревне. Завтра нужно уезжать. Но мы не хотим.

— Давайте разойдемся до ночи. Понадобится пять-шесть часов, чтобы добраться до С., где стоят французы, вы это знаете.

— Но немцы нас всех перестреляют.

— Это возможно, — сказал я, — но вовсе не обязательно. Вы же лучше них знаете дороги, и среди вас Биркель, самый знаменитый браконьер Верхнего Эльзаса. Если он проведет столько же человек, сколько он выловил зайцев, несмотря на лесничих, то все жители деревни уже завтра будут на французских линиях. В этот раз, я, впрочем, беру все на себя.

— Это мы знаем, для этого мы к вам и пришли.

Но они разошлись, так ничего и не решив, и я со своей стороны был действительно уверен, что их всех повезут во Фрейбург как стадо баранов.

Между тем, когда они все вышли из сада, возвратился один только браконьер.

— Скажите откровенно, — настаивал он, — насколько серьезно вы все это говорили?

— Да, — ответил я, — это все серьезно. Я никогда не буду служить немцам.

— Я тоже не буду, — ответил Биркель, — это было бы слишком глупо. Вы правы — действительно перейти линию фронта и попасть к французам это детская забава. Я бывал в С. уже два раза, там живет моя сестра. И завтра утром я снова отправляюсь туда.