Василий Шукшин - Киноповести

• Название: Киноповести
• Автор: Василий Шукшин
• Издательство: Исскуство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988

Киноповести В. М. Шукшина, известного писателя, кинорежиссера и актера, помимо уже известных широкому читателю произведений «Живет такой парень», «Позови меня в даль светлую...», «Брат мой...», «Печки-лавочки» и «Калина красная» включают ранее не публиковавшиеся сценарии: «Ваш сын и брат», «Странные люди» и «Я пришел дать вам волю». Написанная ярким, образным языком, книга рассчитана на самые широкие круги читателей.

---

— Объявился злодей!— воскликнул царь, багровея.— Откудова пишут?

— Из Тарков.

— Писать в Астрахань, к князю Ивану Прозоровскому: остановить! Оружия, припас, грабленое — отнять! Воров расспросить, выговорить им вины ихние и раздать всех по московским стрелецким приказам!

Случившийся рядом окольничий Бутурлин напомнил:

— Государь, мы в прошлом годе писали в Астрахань прощальную Стеньке. Понадеется князь Иван на ту грамоту…

— Ту грамоту изодрать! Успеть надо, чтоб Стенька на Дон не уволокся. Успеть надо!.. Не мешкайте! Ах, злодей!..

Три царедворца с гонцом поскакали в Москву.

Разинские струги сгрудились в устье речки Болды (повыше Астрахани).

На носу атаманьего струга появился Разин.

— Гуляй, братцы!— крикнул он. И махнул рукой.

Нимало тысяча казаков сыпанула на берег. И пошло дело.

По всему побережью развернулась нешуточная торговля. Скорые люди уже поспели сюда из Астрахани — с посадов, из Белого города, даже из кремля. Много иностранных купцов, послов и всякого рода «жонок». В треть цены, а то и того меньше переходили из щедрых казачьих рук в торопливые, ловкие руки покупателей саженной широты дороги, сафьян, дорогие персидские ковры, от которых глаза разбегались, куски кармазина, кумача, курпех бухарский (каракуль), узорочный золотой товар: кольца, серьги, бусы, цепи, сулеи, чаши.

Наступил тот самый момент, ради которого казак терпит голод, холод, заглядывает в глаза смерти...

Трясут, бросают на землю цветастые тряпки, ходят по ним в знак высочайшего к ним презрения. Казак особенно почему-то охоч поспорить в торговом деле с татарином, калмыком и... с бабой.

Вот наш знакомый Кондрат. Раскатал на траве перед бабами драгоценный ковер, нахваливает. Орет:

— Я какой? Вона!— Показал свой рост.— А я на ем два раза укладываюсь. Глянь: раз.— Лег.— Замечай, вертихвостые, а то омману!— Вскочил, улегся второй раз, раскинул ноги.— Два. Из-под самого шаха взял.

— Да рази ж на ем спят?— заметила одна.— Его весют!

Разворачиваются дороги, мнут в руках сафьян...

— Эття сафян! Карош?

— А ты что, оглазел?

— Эття скур сипка блеха — толстим...

— Это у тебя шкура толстая, харя! Могу обтесать!

— Посьто ругался? Сацем?

Оборотистые астраханцы не забыли про сивуху. Местами виночерпии орудуют прямо с возов. Появились первые «ласточки». Прошелся для пробы завеселевший казачок:

—«Ох,
Бедный еж,
Горемышный еж!
Ты куды ползешь?
Куды ежисся?
Ох,
Я ползу, ползу
Ко боярскому двору,
К высокому терему...» 

Иван Черноярец, собираясь куда-то, наказывает сотникам:

— За караулом глядеть крепко! А то учинят нам другой Монастырский Яр. Я тут ни одной собаке не верю...

Разноцветное человеческое море, охваченное радостью первого опьянения, наживы, свободы, торга — всем, что именуется ПРАЗДНИК,— колышется, бурлит, гогочет. Радешеньки все — и кто обманывает и кто позволяет себя обманывать.

«Ох,
Бедный еж,
Горемышный еж!
Ты куды ползешь?
Куды ежисся?..».

В приказной палате, в Кремле,— верховная власть Астрахани: князь, боярин, воевода Иван Семенович Прозоровский, князь, стольник, товарищ воеводы Семен Иванович Львов, князь, стольник, товарищ воеводы Михаил Семенович Прозоровский (брат Ивана Семеновича), митрополит Иосиф, подьячий, стрелецкий голова Иван Красулин. Думали-гадали.

— Что привел ты их — хорошо,— говорил князь Иван Семенович, высокий, дородный боярин с простодушным, открытым лицом.— А чего дале делать?

— Дело наше малое, князь,— заметил Львов,— у нас царская грамота: спроводим их на Дон, и все на том.

— Грамота-то она грамота... А учнут они, воры, дорогой дурно творить, с нас жа и спрос: куды глядели? Дума моя такая: отправить их на Дон неоружных. Перепись им учинить, припас весь побрать...

— Эка, князь!— воскликнул митрополит, сухой, длинный старик с трясущейся головой.— Размахался ты — «побрать»! Не знаешь ты их — и не приведи, господи! разбойники! Анчихристы!.. Они весь город раскатают по бревнышку.

— Да ведь и мы не с голыми руками!

— Нет, князь, на стрельцов надежа плоха,— сказал Львов.— Шатнутся. А пушки бы и струги, если б отдали — большое дело. Через Царицын бы бог пронес, а на Дону пускай друг другу глотки режут — не наша забота.

— Что ж, Иван, так плохи стрельцы?— спросил воевода Красулина, стрелецкого голову.

— Хвастать нечем, Иван Семеныч,— признался тот.— Самое безвременье: этих отправлять надо, а сменьщики — когда будут! А скажи им: останьтесь — тотчас мятеж.

Князь Михаил, молчавший до этого, по-молодому взволнованно заговорил:

— Да что же такое-то?.. Разбойники, воры, государевы ослухи!.. А мы с ими ничего поделать не можем. Стыд же головушке! Куры засмеют — с голодранцами не могли управиться! Дума моя такая: привести их к вере божией, отдать по росписям за приставы — до нового царева указа. Грамота не в счет — она годовалой давности.

— Эх, князь, князь...— вздохнул митрополит. Курам, говоришь, на смех? Меня вот как насмешил саблей один такой голодранец Заруцкого, так всю жизнь и смеюсь да головой трясу — вот как насмешил, страмец. Архиепископа Феодосия, царство небесное, как бесчестили!.. Это кара божья! Пронесет ее — и нам спасенье и церкви несть сраму. А мы ее сами на свою голову хочем накликать.

— И то верно,— заметил подьячий,— оставлять-то их тут неохота: зачнут стрельцов зманывать. А тада совсем худо дело. Моя дума такая: спробовать уговорить их утихомириться, оружье покласть и рассеяться кто откудова пришел. Когда они в куче да оружные — лучше их не трогать.

— А к вере их, лиходеев, привесть! По книге. В храме господнем,— сказал митрополит.— И пускай отдадут, что у меня на учуге побрали. Я государю отписал, какой они мне разор учинили...— Митрополит достал из-под полы лист.— «В нынешнем, государь, во 177-м году августа против 7 числа приехали с моря на деловой мой митрополей учуг Басагу воровские казаки Стеньки...».

Вошел стряпчий.

— От казаков посыльщики.

— Вели,— сказал воевода.— Стой. Кто они?

— Два есаулами сказались, два простые.

— Вели.

Вошли Иван Черноярец, Фрол Минаев, Стырь, дед Любим. Поклонились рядовым поклоном.

— От войскового атамана от Степана Тимофеича от Разина есаулы Ивашка и Фрол да казаки донские Стырь да Любим,— представился Иван Черноярец.

Все четверо были заметно навеселе.

— Я такого у вас войскового атамана не знаю,— сказал воевода.— Корнея Яковлева знаю.

— Корней — то для других атаман, у нас свой — Степан Тимофеич,— вылетел с языком Стырь.

— С каких это пор на Дону два войска повелось?

— Ты рази ничего не слыхал?!— воскликнул Стырь.— А мы уж на Хволынь сбегали!

Фрол дернул сзади старика.

— С чем пришли?— спросил старший Прозоровский.

— Кланяется тебе, воевода, батька наш, Степан Тимофеич...

— Ну?..

— Велел передать: завтре сам будет.

— А чего ж не сегодня?

— Сегодня?..— Черноярец посмотрел на астраханцев.— Сегодня мы пришли уговор чинить: как астраханцы стретют его.

Тень изумления пробежала по лицам астраханских властителей.

— Как же он хочет, чтоб его стретили?— спросил воевода.

— Прапоры чтоб выкинули, пушки с раскатов стреляли...

— Ишшо вот,— заговорил Стырь, обращаясь к митрополиту,— надо б молебен отслужить, отче...

— Бешеный пес те отче!— крикнул митрополит и стукнул посохом об пол.— Гнать их, лихоимцев, яко псов смердящих! Нечестивцы, чего удумали — молебен служить!..

— Они пьяные,— брезгливо сказал князь Михаил.

— У вас круг был?— спросил Львов.

— Нет!

— Это вы своевольно затеяли?.. С молебном-то?

— Пошто? Все войско хочет.

Воевода поднялся с места.

— Идите в войско, скажите своему атаману: завтре пусть здесь будет. И скажите ему, чтоб он дурость никакую не затевал. А то такую стречу учиню, что до дома не очухаетесь.

Есаулы вышли, а старики замешкались в дверях.

— А вас-то куды черт понес — на край света?— спросил воевода.— Козлы старые!.. Помирать ведь скоро.

— Чего торописся, боярин? Поживи ишшо,— сказал Стырь участливо.— Али хворь какая?

— Я про вас говорю, пужалы!— воскликнул князь.

— Чего он говорит?— спросил дед Любим Стыря.

Стырь заорал что было силы на ухо Любиму:

— Помирать, говорит, надо!

— Пошто?— тоже во все горло заорал дед Любим.

— Э?! Чего?!

— А-а! У меня тоже в брюхе чего-то забурчало!

Воевода понял, что старики дурака ломают.

— Не погляжу сейчас, что старые: спущу штаны и всыплю хорошенько!