Олег Губенко - Отступление от жизни. Записки ермоловца. Чечня 1996 год.

• Название: Отступление от жизни. Записки ермоловца. Чечня 1996 год.
• Автор: Олег Губенко
• Издательство: Сатисъ
• Жанр: О войне
• Год: 2010
• ISBN: 5-7373-0110-9

Олег Вячеславович Губенко — атаман Минераловодского отдела Терского казачьего войска с 1998 по 2009 год. В 1996 году принимал участие в боевых действиях в составе 694-го отдельного мотострелкового батальона имени генерала Ермолова, являвшегося единственным казачьим подразделением в составе современной Российской Армии. История батальона сокрыта за семью печатями, большинству людей в России она неизвестна. Если и имеется какая-либо информация, то очень часто искаженная. Вниманию читателя предлагается сборник рассказов, повествующих о событиях и людях, связанных с Ермоловским батальоном

---

Бойцы засуетились, закричали, и танк медленно начал разворачивать башню, наводя на нас ствол пушки.

— Мы же их от снайпера спасаем, а они нас вот как благодарят, — возмутился один из казаков.

И здесь мы все завертелись с бешеной скоростью — что такое танковая пушка, и что остаётся от попадания снаряда мы знали не понаслышке.

— Нужен «розовый дым»!!! У кого есть «розовый дым»? Быстрее!.. Быстрее!..

Бросаем «дымовуху» (сигнал «свои») на фрагмент крыши, она разгорается, и, к нашей радости, мы наблюдаем замешательство у казаков, находящихся рядом с танком.

В этой суете вопрос присутствия боевиков в доме с мансардой отошёл для нас на второй план, всех охватила тревога в связи с несправедливой перспективой быть убитым своими же бойцами.

Занят делом один только Ворончихин. Он сосредоточен, ловит в прицел бегущую фигуру человека.

Воспользовавшись суматохой, боевики решили покинуть свою позицию и начали по одному выбегать из дома. Ровного незащищенного пространства от двери до находящегося у ограды окопа, выводящего за пределы села, было немного — шагов двадцать, не более.

Вовка бил их «в лёт», как фазанов. Первый боевик рухнул сразу же, второй споткнулся и упал у самого окопа. Третьего пуля пощадила, он нырнул в окоп и исчез.

Это была одна из последних «троек», боевики покидали село, и лишь одиночная стрельба ещё некоторое время слышалась за его пределами. Орехово практически было взято нами, оставалось закрепиться на окраине, выходящей в сторону Старого Ачхоя, что и было сделано в течение ближайшего часа…

За то время, что мы находились в занятом нами селе, Ворончихин не оставил без внимания ни одно подозрительное строение, ни одну выгодную, с точки зрения снайпера, позицию. Уходил он, как правило, без предупреждения, и сделать с этим я не мог ничего. После возвращения Вовки из очередного «похода» я старался объяснить ему, что есть элементарные понятия дисциплины, что он подаёт дурной пример другим бойцам, что небезопасно ходить поодиночке по руинам. Он вздыхал и часто моргал глазами, похожий на школьника, не выучившего урок, искренне не понимая, что же он сделал плохого и за что его ругают.

— Я просто прошёлся здесь недалеко…

Спрашиваю его:

— А если на «растяжку» напорешься?

— Так я же это знаю, их легко найти…

В очередной раз махнув на Ворончихина рукой, прекращаю разговор, понимая, что все мои доводы бесполезны. Казаки смеются:

— Что с него взять? Маньяк…

Ворончихин был хорошим бойцом, но никудышным солдатом. И не смотря на это, мы прошли с ним вместе по всему боевому пути нашего батальона, и он не раз действовал в экстремальных ситуациях чётко и слаженно, проявлял смекалку, в которой часто проглядывался присущий ему юмор.

После почти недельного нашего стояния в Орехово, командование приняло решение вывезти нас из села на помывку в баню в «гарнизон» — так называемый палаточный городок частей и подразделений, раскинутый в поле между Ачхой-Мартаном и Катыр-Юртом. В баню уезжали взводами попеременно, дабы не оголять позиции, но мы приняли решение оставить в занимаемом нами доме двух казаков, одним из которых был Ворончихин, для присмотра за взводным имуществом. Вовка, как настоящий охотник, был готов искупаться на свежем воздухе, нагрев воды на костре.

В этот же день в село заходило подразделение Внутренних войск. Выезжая из Орехово, мы, оборванные и закопчённые, с достоинством, но в тоже время и с некоторой завистью смотрели на новенькую технику и хорошее обмундирование.

Останавливаемся у головной машины, спрашиваю у офицера:

— Где командир?

Офицер неопределённо машет рукой, мы выдвигаемся дальше и вскоре находим командирскую машину. Представляюсь:

— Я - командир взвода…Мы это село уже несколько дней держим, а нас свои же каждый день штурмуют…Будете заходить в село — не стреляйте, там боевиков нет, на позициях — казаки…

Командир в знак согласия кивает головой. Едем дальше, колонна тронулась с места, змеёй вползая на центральную улицу разгромленного села.

Уже при подъезде к «гарнизону» слышим в Орехово автоматные очереди. Казаки возмущаются:

— Ну попросили же по человечески…Зачем они палят?

— С испугу, не иначе…

Уже потом, со слов Ворончихина, мы узнали все подробности «штурма». Страху у солдат-срочников и впрямь было не мало, продвигались они по улицам в касках, бронежилетах, с оружием на изготовку, и начинали палить на любой подозрительный шум.

Вечером мы от души смеялись над рассказом Маньяка, удивляясь Вовкиной бесшабашности.

— Гляжу, «вованы» крадутся по нашей улице, прячутся за «броню». А мы только что разделись догола. Выхожу им навстречу, как есть, и говорю: «Вы куда, мужики?»

Можно было представить реакцию солдатиков, близкую к шоку, когда они увидели на совершенно пустой улице разбитого в пух и прах села голого человека с тазиком в руке, небольшого роста, щуплого, заросшего щетиной, который не боялся их и шёл им на встречу.

Ещё один случай, характеризующий Вовкин принцип «на авось», случился уже вне Чечни, по пути домой.

После суматошной сдачи техники, оружия и имущества в Прохладном, на базе мотострелковой бригады, ещё раз инструктирую казаков перед отъездом на вокзал:

— С собой не должно быть никакого оружия, никаких боеприпасов. Все междугородные автобусы, электрички проверяются дополнительными силами милиции. Казаков «шмонают», уже есть несколько человек задержанных. Всё понятно?

Казаки-минераловодцы охотно соглашаются.

Добираемся до вокзала, под пристальными взглядами милиционеров закидываем вещи в электричку. Поехали…

Собираю всех наших в кучу, ещё раз предупреждаю:

— Водку до Минеральных Вод не пьём, чтобы не привлекать внимание «ментов», на вопросы не огрызаемся…

Взгляд падает на Вовкин вещмешок, и сердце в предчувствии плохого ёкает. Прощупываю вещи, пальцы хорошо чувствуют контуры винтовочных патронов. Выплёскиваю на Ворончихина весь накопившийся за сегодняшний день негатив, развязываю вещмешок и выкидываю патроны в окно.

Вовка моргает глазами:

— Жалко…Снайперские…Думал, пригодятся…

Казаки успокаивают меня:

— Он же Маньяк…

Мы вернулись из Чечни домой в последних числах апреля, и на какое-то время каждый из наших бойцов окунулся в собственный круговорот жизни, и только спустя месяц я узнал, что Володя стал «добрым селянином», приглашенный на место управляющего крепким крестьянским хозяйством на одном из маленьких хуторов в живописном месте в десяти километрах от Минеральных Вод.

Мы встретились с ним на его подворье, выпили вина на берегу бурной реки, где он с расстановкой, с достоинством рассказывал о своих достижениях в гусиных, свиных и коровьих делах. Было радостно за человека, что он нашёл себя в этом деле, что получается у него — городского человека, управляться с «худобой», что ладит с женщинами, которые доят его коров и сбивают сливки на сметану. Но ещё через месяц пришла другая весть: Вовка бросил хозяйство и ночью укатил на мотоцикле в одну из соседних станиц, где отлёживался несколько дней, коротая время в компании со стаканом в руке.

Он не был приспособлен к размеренной, сытой жизни, где всё было разложено по полкам. Такая жизнь тяготила Вовку, привыкшего к свободе, и, вдобавок ко всему, с избытком хлебнувшего наполненного адреналином ветра войны.

И теперь, спустя годы, становится понятно, что Маньяк всегда тяготился миром, война запала в его душу, звала Ворончихина, манила к себе определенным объяснимым порядком, притягательным своей жуткой правдой. Она цепко ухватила Вовку, бесцеремонно влезла в его судьбу, и ни за что не хотела с ним расставаться. Война шептала на ухо: «Есть проблемы? Плюнь на них, иди ко мне, и я спасу тебя от них». И Володя бежал от себя, спотыкался, падал, и снова бежал…

Да один ли только он?

Уже во Вторую Чеченскую войну, в 1999 году, он, значительно потрёпанный жизнью, вновь ринулся на волшебное замкнутое пространство войны, но, кажется, уже не мог найти спасения. Через три месяца Вовка-Маньяк вернулся домой, и на него было больно смотреть. Он пытался спрятаться от усталости, благополучно проматывая «боевые», но в итоге, загнанный призраками всё той же усталости и грузом накапливающихся личных проблем, разбил купленную по-дешёвке машину и вновь ринулся в объятия Госпожи Войны…

В сентябре 2000 года телефонный звонок ворвался в нашу жизнь трагедией:

— Владимир Ворончихин погиб 31 августа на растяжке в Грозном…

Для многих из наших казаков это было неожиданностью, далеко не все знали, что этим летом он вновь пошёл на «контракт».

Вовка уходил на свою четвёртую и последнюю ходку в Чечню без особой помпы, не афишируя своё решение, как это было раньше, и выглядело это действо и бегством от всего противоречивого мира, и бегством от самого себя, и следствием болезни притяжения войной.