Олег Губенко - Отступление от жизни. Записки ермоловца. Чечня 1996 год.

• Название: Отступление от жизни. Записки ермоловца. Чечня 1996 год.
• Автор: Олег Губенко
• Издательство: Сатисъ
• Жанр: О войне
• Год: 2010
• ISBN: 5-7373-0110-9

Олег Вячеславович Губенко — атаман Минераловодского отдела Терского казачьего войска с 1998 по 2009 год. В 1996 году принимал участие в боевых действиях в составе 694-го отдельного мотострелкового батальона имени генерала Ермолова, являвшегося единственным казачьим подразделением в составе современной Российской Армии. История батальона сокрыта за семью печатями, большинству людей в России она неизвестна. Если и имеется какая-либо информация, то очень часто искаженная. Вниманию читателя предлагается сборник рассказов, повествующих о событиях и людях, связанных с Ермоловским батальоном

---

К слову, спирт был хорошего качества, и «погибших» в бою с зелёным змием не было, но временно «раненных» хватало: несколько нестойких подразделений батальона было на два дня выбито из колеи.

Война — это полное пренебрежение материальными ценностями. Оговорюсь: мы видели и тех представителей тыловых подразделений, которые подгоняли к занятым нами руинам «Уралы», и заставляли «срочников» грузить на них всё более или менее ценное. Но среди наших бойцов эти действия всегда вызывали ропот осуждения: «Кому — война, а кому — мать родная». Мы слишком часто находились «на передке», на лезвии пограничья между жизнью и смертью, чтобы так высоко ценить материальное.

Это не значит, что казаки пренебрегали трофеями. Я видел, как рад был один из наших бойцов, нашедший неплохо сохранившееся седло. Кто-то прихватил на память чайник, кто-то — прялку для жены. И всё! Никакой импортной мебели, видеомагнитофонов и телевизоров. Для меня было праздником вытащить из-под завала перемешанные с осколками стекла, кирпича и кусками штукатурки книги, которые я сохранил и привёз домой. Повторюсь, в этом не было никакой системы.

Казаки не ставили для себя целью вывезти найденные в Грозном катушки с серебряной проволокой, несмотря на высокую стоимость этого металла, и использовали её для установки «растяжек». Я помню, как прихваченные Серёгой Николаевым — специалистом по электронике, высокоточные приборы были со вздохом сожаления пожертвованы им для общего дела, и приборы легли в воду у берегов ручья потому, что на них можно было положить доски для прохождения бойцов на позиции.

Я помню, как вечером после взятия Орехово поминали мы погибших при штурме этого села. Это была жуткая в своей мрачной окаменелости аллегория — лицо жизни, искажённое сюрреальностью войны. В потёмках, подсвечиваемых заревом горящих строений, мы сидели в креслах в доме с проваленной от попадания снаряда крышей, за столом, накрытым белой скатертью и пили водку из высоких хрустальных бокалов.

Мы не чувствовали себя германцами-вандалами, попирающими ногами святыни и драгоценности павшего Рима, в знак презрения к побеждённым. Мы по неизвестному нам стечению обстоятельств выжили, а кто-то из наших товарищей из боя не вышел. Осознание этого стучалось в сердце, но осмыслить оставшееся позади испытание ещё не получалось. И кроме этого чувства в душе не было ничего…

Война — это не тот мир, в котором безраздельно властвует животная привязанность к жизни, но острое ощущение присутствия рядом собственной смерти, пришедшее через сопереживание гибели товарищей. Здесь мы научились по-настоящему понимать индейскую фразу: «Сегодня — хороший день для смерти». Это у них присутствовало перевёрнутое в европейском понимании мироощущение, когда ласковый солнечный день считался лучшим сопутствующим элементом для отправляющейся в луга вечной охоты души павшего на поле боя воина. Серёга Семёнов чётко уловил философию этой фразы, и часто повторял её, растянувшись в радостном блаженстве на пробивающейся травке под мягкими лучами весеннего солнца.

Война — это царство кривых зеркал, в котором знакомые предметы искривлялись до неузнаваемости. Я могу только догадываться, почему генерал, прилетевший в наш лагерь, расположенный в холмах над Алхан-Калой, отложил наше наступление на Грозный на несколько часов. Он по определению был отцом-командиром для любого солдата, но отсрочка нашего выхода, произошедшая по его инициативе, дала возможность боевикам подготовить засаду, а значит, генерал этот был предателем сам, или же тупо доводил до нас приказ вышестоящего предателя. Не поверю, что, даже выполняя чью-то волю, он не понимал сути происходящего.

Война — это когда понятия «законно» и «незаконно» по отношению к нам становятся неопределённо размытыми. Так по окончанию нашей Чеченской эпопеи все без исключения казаки батальона были уволены по статье 58: «несоблюдение контракта со стороны военнослужащего». Такая формулировка была вписана в личные дела, которые штабные работники отправили в военкоматы по месту жительства. Я об этом с удивлением узнал только спустя три года, когда мне в руки попали личные дела некоторых моих боевых товарищей, оформляющихся на службу по контракту с началом Второй Чеченской войны. А ведь, по сути, батальон был расформирован, и нам это именно так при увольнении объясняли, а на самом деле казаков фактически вышвырнули за порог, «отблагодарив» за верную службу меткой, которую применяют в основном к разгильдяям, ворам и пьяницам. А если разобраться, то всё выходит банально просто: кто из отцов-командиров хотел выплачивать бойцам «лишние» деньги? И ведь много ещё чего из причитающихся сумм было нами недополучено…

И за службу нас благодарили ещё не раз. Боевое знамя батальона более месяца находилось в Нальчике, в МВД Кабардино-Балкарии, и вернуть его смогли только с помощью откровенного шантажа, угрожая массовыми беспорядками. Спустя несколько лет большую часть документации батальона изъяли органы прокуратуры этой же республики, где они «благополучно» испарились. Так 694-й отдельный мотострелковый батальон продолжают поэтапно превращать из реальности в фантом.

Хорошей иллюстрацией к тому, как относятся к боевому казачьему подразделению структуры государственной власти, является и то, что спустя одиннадцать лет, в 2007 году, нас всех, оставшихся в живых, по нескольку раз вызывали следователи военной прокуратуры и задавали один и тот же вопрос: «Где вы находились и что делали 17 марта 1996 года?». Этот день я смог вспомнить только с подсказки следователя: «На фугасе БТР взорвался, на котором подполковник Волошин был».

Мартовские бои в Грозном к этому времени уже закончились, наш батальон стоял в холмах над Алхан-Калой. Неясно, кем и как, но в этот день в Заводском районе города был убит чеченец, и вот теперь, много лет спустя, кто-то посчитал необходимым комок грязи влепить нам в лицо, выискивая виновных в убийстве среди ермоловцев.

На фоне этого возмущённые казаки с благодарностью вспоминают питерскую братву или, говоря официальным языком, представителей преступного мира, которые, узнав о том, что казаки воюют в Чечне, прислали к Пасхе хорошую передачку: для разведки — «комки», берцы и разгрузки, для остального личного состава — сигареты и продукты питания. Для нас, уставших от «Беломора», сухарей, тушёнки и кильки — «братской могилы» внимание этих незнакомых нам людей было действительно подарком.

И после этого нам ещё говорят, что на Руси несправедливо чиновников называют бандитами, а бандитам незаслуженно пририсовывают героический ореол…

Война — это когда жизнь и смерть путаются местами: погибшие в бою становятся бессмертными, а бежавшие от смерти умирают ещё при жизни. Крепкие и здоровые парни, которые клялись отомстить Басаеву за Будённовск, и делали это письменно, начёртывая большие буквы на БТРах, разворачивали свои помыслы и уезжали домой, а их место в строю занимали погибшие. Это утверждение — не аллегория, замешанная на мистике, но врезавшаяся в память чёткой картинкой реальность. Во время штурма Орехово более часа вместе с нами шёл в наступление погибший казак, тело которого не было возможности сразу эвакуировать в тыл. Носилки с убитым бойцом его товарищи поставили на броню МТЛБ, и я какое-то время шёл рядом с ним. До сих пор помню его вытянувшееся, с синевой, лицо…

Война — это когда логика сохранения любыми способами собственной жизни очень часто отступает перед необходимостью сохранения чужой. И здесь я хочу привести не один из многочисленных примеров самопожертвования, когда боец помогает бойцу, испытывая чувство долга и сострадания. Этим случаям нет числа, и каждый из них является вершиной проявления человеческой воли, но и объяснять их научились, ссылаясь на многовековую традицию солдатской взаимовыручки и унаследованную от предков и отложившуюся в подсознании христианскую мораль. Врезался в память совершенно алогичный с точки зрения здравого смысла эпизод, произошедший во время штурма Орехово.

Бой вытолкнул нас из своих объятий на какое-то мгновение в нейтральную плоскость: я с несколькими бойцами оказался во дворе разрушенного дома, стены которого не только прикрывали нас от огня, но и давали иллюзию некоей минутной отрешённости от всего остального мира. По-другому и быть не могло. Война и действительно отошла на какое-то мгновение на второй план. Перед нами открылась совершенно нелепая картина, объяснить которую было невозможно. Посреди двора стоял ослик с простреленной насквозь нижней челюстью.

Мы были ошарашены тем, что в нашей жизни появился эпизод, полностью выпадавший из мрачной логики воюющего мира. Село последовательно в течение нескольких дней перед штурмом «утюжили» гаубицы, орудия самоходных установок и, наконец, авиация, и когда мы с боем вошли в Орехово, то нашему взору предстала картина всеобщей разрухи, которую некоторые казаки назвали «Сталинградом». Я не видел ни одного уцелевшего дома, всё было покрыто пылью, и потому казалось, что Орехово — это труп, и на лице его — маска смерти. Мы не встретили на улицах и во дворах ни одной кошки или собаки. Это был неестественный, ужасный в своей уродливости, но понятный нам мир, в рамки которого не укладывалось что-либо напоминающее о жизни. И вдруг — ослик…