Эдмон Поньон - Повседневная жизнь Европы в 1000 году

• Название: Повседневная жизнь Европы в 1000 году
• Автор: Эдмон Поньон
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 1999
• ISBN: 5-235-02367-6

Ожидали ли люди тысячу лет назад конца света? Действительно ли "ужасы тысячного года" – массовые бедствия и страшные природные катаклизмы – приводили жителей европейских стран в раскаяние и трепет, заставляя их прекращать войны и покидать дома прощаясь с жизнью? Ответ на эти вопросы читатель найдет в предлагаемой книге. Ее автор, крупнейший французский историк-медиевист, воссоздает жизнь Европы – во всем ее многообразии – в один из действительно переломных моментов мировой истории.

---

Роберт Благочестивый, ученик Герберта, прославился благодаря своему биографу Эльго, ученику Аббона, как человек, умевший петь у аналоя не хуже монаха хора. Естественно, что в Реймсе он научился и многому другому. Если бы это было не так, то Асцелин в своей уже многократно цитировавшейся нами поэме не изобразил бы свой диспут с ним следующим образом:    

«Король. Вполне ясно, что твоя побелевшая голова может соперничать в белизне с лебедиными перьями. Ясно, что именно твоя натура старца заставляет тебя говорить таким языком; именно она заставляет тебя говорить вздор.    

Епископ. Другая натура вдохновляет меня сейчас, и эту натуру старость не ослабляет.    

Король. Скажи мне, сколько натур у человека?    

Епископ. Думаю, их две. Однако ты знаешь, что у этих двух натур, при всем том, много аспектов.    

Король. Которая из двух говорит в тебе? От которой исходят твои слова?

Епископ. Я всего лишь простой книжник, а не изощренный диалектик.

Король. Так попытайся собрать воедино остатки твоих прошлых знаний.

Епископ. Как бы мало ни осталось в памяти, всего все равно не забудешь.

Король. Это твоя старость не позволяет тебе сейчас определить, которая натура вдохновляет тебя?

Епископ. Ты дразнишь меня, король <...> Философы не ограничивают натуру строгой дефиницией. Некоторые мудрецы заявляют, что ее творит огонь. Для других натура есть независимая воля Бога. Однако натура Бога есть сам Бог, а для человека это не так. Если Бог действительно существует, то Он неизменен: Его собственная суть не может изменяться. <…> Но любая сотворенная вещь обретает натуру в то мгновение, когда она обретает существование…»

Далее епископ развивает свою мысль на протяжении нескольких десятков стихов. «В человеке, за счет двойственности его натуры, имеется два вида субстанции. <…> Одна привязана к одной натуре, другая — к другой…» И так далее.    

Очевидно, Асцелин рассчитывал, что его труд прочтет не только Роберт. И потому никто не запрещает представить себе, что многие «благородные молодые люди», обучавшиеся, как и король, в Реймсе, оставались при его дворе и позволяли этому двору блистать не хуже императорского. В конце концов, диалектика могла пригодиться хотя бы для этого.    

Красноречие хороших авторов

Третье по счету искусство, входившее в тривиум, — риторика — вызывает меньше вопросов. Суть ее известна. Это искусство хорошо говорить, и не было другого способа научиться ей, кроме чтения хороших авторов. Существовал, конечно, и теоретический трактат, приписываемый гипотетическому учителю святого Иеронима по имени Викторин. Этим трактатом пользовался Аббон. Герберт же заставлял всех своих учеников читать великих поэтов античности. Ришер перечисляет Вергилия, Стация, Теренция, Ювенала, Персия, которого в поэме Асцелина цитирует Роберт, Горация, Лукана[169]. Поскольку сам он изо всех сил старается подражать Саллюстию, можно предположить, что труды этого прозаика также изучали в Реймсе. И Цицерон не мог не быть там известен, раз Герберт однажды написал Рамнульфу, аббату Сен-Пьер-ле-Виф в Сансе, что заказал для себя копию из трудов знаменитого оратора: «‹…› мы жаждем потока красноречия Марка Туллия». Это было в январе 989 года, в год, когда только что умер архиепископ Адальберон, а Гуго Капет защищал свою корону от опасных конкурентов-каролингов. Потому Герберт добавляет: «Пусть Марк Туллий утешит нас среди моря забот, которое нас обступает».    

По этому замечанию можно судить, какую ценность имели в глазах Герберта рукописи тех трудов, которые он давал для изучения ученикам и сам страстно любил читать. Эта тема занимает огромное место в его переписке, которая является одним из наиболее интересных источников его эпохи. Он обращался во многие аббатства, где работали монахи-переписчики, например, в аббатство святого Мартина в Туре, аббат которого Эберард получил от него следующее очень характерное письмо: «Я всеми силами стремлюсь создать библиотеку. В течение долгого времени я за большие деньги покупал в Риме и других областях Италии, в Германии и в Бельгии рукописи различных авторов. Мне в этом помогали своим благорасположением и рвением мои друзья в каждой из этих провинций. Позвольте просить Вас оказать мне ту же услугу. В конце моего письма перечислены имена авторов, копии чьих произведений я желал бы получить. Я передам для переписчиков пергамент и необходимые деньги, согласно тому, как Вы прикажете, и вечно буду помнить о Вашем благодеянии». У Герберта были корреспонденты в Генте, в Трире, в Риме, в других районах Италии, в Испании — в Жероне и Барселоне. По его просьбе они приказывали переписывать тексты либо разыскивали для него рукописи, которые он хотел купить. Он платил деньгами, а иногда натурой. Монах Реми из Трира попросил у него модель небесной сферы. Герберт ответил: «Мы не посылаем тебе сферу, потому что в настоящий момент ее у нас нет и потому что сделать ее нелегкий труд, что особенно сложно при нынешнем состоянии общественных дел. Впрочем, если ты желаешь иметь такую сферу пришли нам «Ахиллеиду» Стация, добрым образом переписанную: так ты заплатишь за сферу, которую мы не можем предоставить тебе бесплатно». Иногда Герберт долго охотился за нужными рукописями: например, за трактатом по арифметике, принадлежавшим ранее епископу Жероны. Рукописи уже не оказалось в этом городе, но Герберт неизвестно каким образом догадался, что трактат был оставлен в аббатстве Сен-Жеро в Орильяке, и востребовал его у аббата. Иногда он просил кого-нибудь, кто уведомлял его в своем приезде, привезти с собой какую-нибудь книгу, которой не хватало в Реймской библиотеке.    

Во время своего многотрудного пребывания в Боббио он по крайней мере мог вознаградить себя удовольствием работать в богатой библиотеке аббатства. По возвращении в Реймс он вспомнил об этой библиотеке и попросил некоего монаха, не поддержавшего бунт своих братьев и сохранившего верность Герберту, втайне переписать для него некоторые рукописи.    

Таким образом, просматривая переписку Герберта, мы можем живо представить себе, как были спасены от исчезновения античные рукописи: большинство из них дошло до нас в средневековых списках, аналогичных тем, которые он заказывал. Так что не все аббаты сторонились языческих авторов, и слава Богу, ибо нигде, кроме монастырей, в ту эпоху невозможно было найти переписчиков, располагавших для работы временем и терпением.    

После того как ученики хорошо усваивали примеры великих классиков, Герберт знакомил их с правилами риторики, которые изложил в трактате. Поэтому он также удостоился звания «софиста» — хотя Ришеру стоило скорее назвать его за это ритором, или учителем красноречия, — «за то, что заставлял их упражняться вместе с ним в диспутах и учил их искусству приводить доводы так, что искусство само по себе уже не привлекало внимания, что является высшей ступенью совершенства, какого может достичь оратор». Для будущей карьеры его учеников, как духовных лиц, так и мирян, красноречие было по сути необходимо. «Я всегда считал первостепенно важным изучение того, как правильно жить и как правильно говорить», — писал Герберт аббату монастыря святого Юлиана в Туре. «Верно, что при всем том искусство правильно жить, даже взятое само по себе, предпочтительнее, нежели то, что называют умением правильно говорить, и что для человека, не обремененного заботами управления, достаточно первого без второго. Однако если человек, как все мы, участвует в общественных делах, то ему необходимы оба искусства; ибо крайне полезно уметь говорить так, чтобы убедить собеседника или сдержать мягкостью своего красноречия порывы заблудших душ».    

Каким бы хорошим учителем словесности ни был Герберт, больше всего он поражал воображение современников своими познаниями «искусств математических», то есть квадривиума. По правде сказать, нельзя утверждать, что он внес много нового и в эти науки. Но, похоже, он умел хорошо объяснять их своим ученикам.    

Арифметика

Арифметика еще не вышла из детского возраста. Конечно, римские цифры, столь неудобные даже для простых вычислений, постепенно вытеснялись теми, которые, без особого на то основания, стали называть арабскими. Однако нуль, без которого невозможно обозначать круглые десятки, сотни и т. п., не был известен. Боэций в V веке ввел в употребление примитивную счетную машину под названием абак. Около 970 года ученик шпейерской школы по имени Вальтер описал ее в поэме о святом Христофоре. Так что Герберт не изобрел ее, однако, возможно, расширил сферу ее применения. Ришер описывает абак, который Герберт заказал «одному чеканщику». Это была «пластинка, разделенная на отделы. В длину она разделялась на 27 частей, на которые он нанес 9 знаков, обозначавших все числа». Это не вполне понятно. Предположим, что на этой пластине было три колонки, каждая из которых могла включать 9 цифр. Эти цифры были материально воплощены следующим образом: «Он приказал также сделать тысячу знаков из рога, — продолжает Ришер, — благодаря которым можно было производить умножение с такой скоростью, что, принимая во внимание великое множество цифр, их можно было понять быстрее, нежели выразить словами». Очевидно, ученик Герберта хочет этим сказать, что подвижные цифры из рога «производили умножение», будучи правильно размещены в клетках абака. Это позволяет лучше понять «Regula de abaco computi»[170], которые анализирует Оллерис в своей работе «Жизнь Герберта». Не стоит думать, будто применение абака могло быть еще более широким; ведь уже при умножении оно становилось весьма непростым и должно было еще усложниться при переходе к делению. Все же у нас достаточно данных, чтобы представить себе, как ученики Герберта выбирали одну из девяти клеток, каждая из которых содержала значки, изображавшие определенную цифру, как они помещали роговые символы в соответствующую клетку абака и, возможно, затем мысленно производили сложение промежуточных результатов… Учитывая это, можно считать, что они могли оперировать только с целыми числами, а для дробей использовали старую римскую двенадцатиричную систему[171]. Люди, занимавшиеся счетом в 1000 году, были менее искусны в арифметике, чем ученики наших начальных школ.