Георгий Иванов - Избранные письма разных лет

• Название: Избранные письма разных лет
• Автор: Георгий Иванов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Более 50 писем разных Георгия Иванова (1894-1958) - первого поэта эмиграции на протяжении многих лет, активного участника и свидетеля событий происходивших в литературной жизни России и зарубежья в разное время. Среди адресатов посланий А. Блок, Н. Гумилев, И. Бунин, Р. Гуль и другие. Значительная часть подборки воссоздает атмосферу последних лет жизни этого замечательного русского поэта. 

---

Благодарю Вас от души за Вашу статью о моей книге. Она доставила мне большое и неподдельное удовольствие.

Еще раз спасибо. Шлю искренний привет.

Ваш

Георгий Иванов.

18. П.М. Бицилли [103]

8 июня

1937

Рига

Многоуважаемый

Петр Михайлович

Надеюсь, Вы получили из Берлина мою новую книгу стихов. Пишу отдельно, чтобы послать Вам привет и благодарность за многие лестные обмолвки обо мне, которые всегда доставляли мне большую радость. Не лукав<лю>: не оттого, что лестно, а оттого, что исходит от Вас. К «технике славы» я равнодушен — да и какая слава в эмиграции. Но мнение человека, понимающего все и в то же время беспристрастного — тем более дорого. В частности, Ваша заметка о хореях («Пляска смерти», кажется) — самое глубокое и верное, что я читал о современной поэзии за много лет[104].

Напишите, если можете, обо мне в следующих «Записках»[105]. Если Вы сейчас же сделаете заявку Рудневу[106], я думаю, не будет возражения. А то отдадут дураку Мочульскому (пишущему очень лестно)[107] или, еще хуже, симпатичному Мише Цетлину[108]. Если Вы скажете Рудневу, что хотите написать побольше, т. е. для «Жизни и культуры», а не рецензию[109], то, думаю, он тоже согласится. Но, конечно, не упоминая, что я Вас просил — иначе будет «кумовство». Т. е. нечто, чего наши «рыцари интеллигенции» боятся хуже Гитлера. Впрочем, Гитлера, конечно, они боятся больше всего на свете — «культура» и есть, по их понятиям, — бессильность добра к всякому «фашизму».

Очень жалею, что не видел Вас в Ваш приезд — когда-то — в Париж. Не теряю надежды познакомиться с Вами: не приедете ли на выставку[110]. Мой постоянный адрес 131, rue du Ranelagh XVI. Здесь я гощу у «бывшего русского моря» ненадолго. К Болгарии отношусь с нежностью: мой брат и сестра родились там. Мой отец был одним из русских офицеров при Батенбергском[111]. Дает ли мне это, кстати, основание получить визу, если я вздумаю съездить в Болгарию?

Не знаю, как Вы относитесь к Солоневичу[112] и видите ли его. Если видите, передайте ему привет: я всегда на здешних собраниях с пиэтетом поминаю его имя и деятельность, что очень невыгодно рисует меня в глазах «российского патриота» Вишняка[113]. Но Солоневич хорош будет тогда, когда можно будет (если можно будет) драться с большевиками. «Культура» его, увы, ужасна. Но ужасно было в культурном отношении все русское прошлое, начиная с Каткова[114]. И «верность традициям», увы, соблюдается в этой области особенно четко и твердо.

Вся эта банальная болтовня имеет только одно значение: послать Вам самый сердечный и искренний привет. Преданный Вам

Георгий Иванов

19. Р. В. Иванову-Разумнику [115]

<18. IV. 1942>

Villa Pamasse,

Anglet (В. P.)

Monsieur Georges Ivanoff.Это адрес.

Многоуважаемый Разумник Васильевич!

Я прочел Ваше объявление в «Новом Слове»[116]. Очень рад, что Вам удалось убежать из советского ада. Мы с Вами мало знакомы, однако Вы, вероятно, помните мое имя — ругали меня когда-то за акмеизм[117]. Я не совсем понимаю, где Вы находитесь, что это за лагерь? Если мое письмо дойдет до Вас, и Вы мне ответите[118], я в свою очередь, с радостью, напишу Вам обо всем, что Вас интересует.

Я в эмиграции с 1922 года. Вы все время были «там». Оба можем сообщить друг другу много, много. Меня, например, очень интересует судьба Ахматовой, Мандельштама, М. Л. Лозинского[119]. Услышать от Вас о той России, к которой принадлежите и Вы и я, и которая двадцать пять лет была в небытии, очень бы хотел. Что–то потустороннее есть в этом письме к Вам: оба мы как призраки, вдруг столкнувшиеся в каких-то стратосферах. То, что Вы спаслись, самое главное, и я был очень взволнован и обрадован, прочтя Ваше имя и адрес. Хотя мы почти не знаем лично друг яруга, я думаю уместно сказать, что я крепко целую Вас[120].

Ваш Георгий Иванов (Владимирович).

20. Р. В. Иванову-Разумнику [121]

26 мая 1942

Многоуважаемый Разумник Васильевич!

Получил Вашу открытку. Немного задержался с ответом, т. к. был я в Париже.

Еще раз испытал чувство большой радости, что Вы спаслись так чудесно. Читал обе Ваши статьи в «Нов<ом> Слове»[122]. О калифе этом правильно сказано — четверть века кошмара, «а спал-то он две минуты»[123]. Но калиф-то вынул голову из воды, стал опять калифом? А мы? А миллионы погибших? А вообще Россия?

Как ужасно, что Вы сообщили о Манд<ельштаме>[124]. Я всегда надеялся еще увидеть его. Это был упоительный, тихий, никем не оцененный. Знали ли Вы его лично? Напишите, пожалуйста, все, что знаете о его жизни в <С.> С. С. Р. и обстоятельствах смерти. И что же какой-нибудь Пастернак или «орденоносец» Лозинский[125] не могли своему другу никак помочь?

Где жена Гумилева и его дети?[126] Зоргенфрей?[127] Скалдин? (ученик В. Иванова)[128]. Вообще назовите мне имена, какие вспомните, мне все интересно. Официальную сов<етскую> литературу я отлично знаю по всяким «Лит<ературным> Совр<еменникам>» и «Звездам»[129], — но там ведь ни слова о «нашей» литературе, выброшенной так основательно за борт.

Здесь во Франции был одно время «расцвет» эмигрантской поэзии. Критики «богоискательства»[130]. Беру, конечно, в кавычки, но все-таки было в нек<оторых> областях очень недурно. Если Вы можете доставать книги, перечтите первые три-четыре номера «Чисел» — интересно Ваше впечатление. Ну и «Совр<еменные> Записки», «Звено». Но «Числа» любопытны особенно потому, что это эмигрантские «Весы»[131] — и в хронике отчеты, и следы кипевшей и бурлившей, хотя и искусственно, как содовая вода, но все-таки высокого плана литературной жизни.

Мережковский недавно умер[132]. Зинаида[133] жива. Бунин в неоккупиров<анной> зоне[134]. Там же Адамович, сделавший здесь большую карьеру критика. Ирина Одоевцева здесь. Сирин, Алданов в Америке. Бердяев, впадавший перед войной в непозволительное большевизанство, не знаю где, но жив[135]. Вы вообще неверно ставите вопрос: кто уцелел? Более-менее, кроме умерших естественной смертью, уцелели все. Одни жили хуже, другие лучше, но почти каждый сколько-нибудь даровитый писатель мог печатать книги, читать доклады и, конечно, ничего похожего на то, что пережили Вы, никто не видел. Года за два, за три до войны все стало как-то киснуть, снижаться — на собрания, на которые приходило прежде 200 человек, стало приходить 50. Это была смена скоростей, неизбежная вне своей страны и при варке в собственном соку без аудитории в течении четверти века. Несмотря на физически сносную для большинства жизнь — стало мучительно недоставать России. Насчет того, что такое Россия и что там происходит, шли бесконечные споры. Повторяю, постарайтесь достать эмигрантские журналы — получите большое умственное развлечение, вроде путешествия на Марс.

Что Вы думаете делать, когда Вас выпустят из карантина? К тому времени, даст Бог, возьмут Москву, а м. б., и много подальше. Не верю, что большевики могут еще долго держаться. А когда рухнут, то на диком пожарище русской культуры, выискивать черепки и тушить головешки, показывать — вот тут было то-то, а здесь то-то — кто же это может сделать кроме нас — не погибших в сумасшедшем доме, но не ставших и орденоносцами? Вот этого я уже годы как жду. Шлю Вам самый сердечный привет и буду ждать ответа.

Ваш Г. И.

P. S. Правильно ли я пишу Ваше имя <и> отчество?

21. И. А. Бунину [136]

Дорогой Иван Алексеевич,

Меня весь вечер преследовала нелепая картина: такой человек, как Вы, да еще больной, сидит один в паршивой нетопленой комнате[137], не спит, волнуется и сочиняет ответ зазнавшейся стерве…[138]

Посмотрите на себя со стороны. Вы слава русской литературы, этого ни в какие кавычки не поставишь. Если Вы дождетесь России — Вас будут носить на руках. Если не дождетесь — биография Ваша чиста и прекрасна независимо от того, пили Вы водку у полпреда[139] и ушли или нет из дурацкого союза[140].

Состояние Ваших легких или живота (не говоря уж о состоянии Вашей души) в миллион раз важней мнений, претензий да и самого существования ничтожеств — вроде Марии Самойловны или Глеба Струве[141]. Единственное, что Вам следует сделать, — это плюнуть на эти истории и забыть о них навсегда.

Простите за «вмешательство» в Ваши дела, м. б., и неуместное, но, поверьте, очень искреннее.

Ваш Георгий Иванов.

5-I-1948 [142]

22. И. В. Чиннову [143]

22 октября 1950 г.

Дорогой Игорь Владимирович,

Поздравляю Вас с очень большой удачей. Ваши стихи, собранные вместе, чрезвычайно выиграли. А Вы сами знаете, как это важно. Обычно получается наоборот…

Короче говоря, прочтя «Монолог»[144], я убедился, что недостаточно ценил Вашу поэзию. Считаю, что Ваш сборник дает Вам большие «права», — в частности, право на надменность по отношению к «суду глупцов». Я не читал, но слышал, что Вы удостоились уже кислой рецензии[145]. Плюньте и не обращайте внимания. Теперь Вы автор книги такого «класса», какие появляются — и не только в эмиграции — очень нечасто. И которой, одной, достаточно, чтобы Ваше имя «осталось».