Александр Потупа - Скрипящее колесо Фортуны

• Название: Скрипящее колесо Фортуны
• Автор: Александр Потупа
• Жанр: Научная Фантастика

---

Открыл верхний ящик стола. Одиннадцать зеленых купюр. Да три отдал Потапычу. Ровно две недели ежедневной вахты под часами. Ни одного нарушения трудовой дисциплины. Совсем неплохо.

В голове мелькают грандиозные планы.

Не то, чтоб остапбендеровские белые штаны на бразильских пляжах, но нечто вполне солнечное и блистательное. Скажем, опять потянет к южному встряхиванию — теперь уже с неспешным достоинством, не краснея перед смуглыми таксистами и северными блондинками. Впрочем, никаких блондинок вдвоем с Наташей, и точка. Будем вжиматься, буквально впечатываться в горячий песок, поедать глазами только горизонт, а все вкусное, что попадется, съедим на самом деле…

Промечтал до полуночи. За работу браться не хочется.

* * *

Исчезает покой из моего тихого дома — суета загоняет его в недоступные мне и моему воображению углы. Блестяще-нелепые прожекты теснят от стола. Жилплощадь моя прихорашивается, как истосковавшаяся по сладкой жизни бабенка. Я ее понимаю и, пожалуй, сочувствую. Остановиться бы нам.

Хотел все обдумать — не слишком ли разгоняюсь. Но заявился Игорь, разумеется, без предупреждения. Заявился немного навеселе — взвинчен, глаза блестят. Какой-то автор затащил в кафе.

Муторно парню, себя ненавидит и свое отражение в зеркале. Стали говорить, точнее он стал. Невмоготу с Раисой — вот лейтмотив. Но мне-то, в конце концов, какое дело? Нравится — пусть живет, не нравится — кто удерживает? По-моему, он какое-то удовольствие получает от этой взвешенности.

— Послушай, — говорит Игорь, — не лезь ты в эту генеральскую кашу. Натали, конечно, Райке не чета, толковая девочка, но куда тебе до Валика. Ты не обеспечишь, получится, как со мной…

— Послушай, — отвечаю, — не лезь ты в мои дела, расскажи лучше о своих.

И он начинает читать стихи. Целый час он носится по комнате, заполняет ее рифмами, а в перерывах, когда рифмы уже не умещаются в прокуренном объеме, убедительно шепчет о находках. Чуть ли не каждое слово у него находка. Потом еще с полчаса он читает лекцию о какой-то своей строчке. Мелькают знакомые и незнакомые имена — Хлебников, Вознесенский, Монтале…

Могу ли я вот так рассказывать о своих уравнениях? Должно быть, могу в них есть то, что не снилось поэтам. Могу, но не стоит.

Литература интересует всех, а уравнения и модели большинству до фонаря. Плевал, скажем, Игорь на мои упражнения с пространством и временем. А ведь я получаю от иной формулы куда больше удовольствия, чем от всех этих аллитераций и ассоциативных спиралей. Во всяком случае, всегда получал, а теперь… А теперь не знаю — удовольствие мое стало слишком легким и неопределимым.

Когда водопад Игорева красноречия иссякает, превращается в тихий равнинный ручеек, задаю ему первый пришедший в голову вопрос:

— Почему самые приличные писатели получаются из самых бездарных чиновников?

Игорь густо краснеет, никто из моих знакомых не умеет так краснеть. Эта атавистическая привычка делает его крайне привлекательным — могу оценить даже со своей мужской колокольни. Он как-то беспомощно улыбается и моргает. Стоит ли отпускать с ним Наташу на литературные вечера?

— Это в мой огород? — сбившись с заоблачных ритмов, спрашивает Игорь.

— Комплимент вымаливаешь? — ухмыляюсь я. — Это только вопрос. Догадываюсь, что быть плохим чиновником лишь необходимо, но вовсе не достаточно. Почти математическая теорема…

— Все верно, именно теорема, — загорается Игорь. — И очень простая. Энергичному человеку не везет на служебном поприще, а может быть, его и не тянет к везению, и втайне он даже боится такого везения, точнее плату за него чрезмерной считает… И тогда он быстро теряет шансы на служебное самопроявление. Ему не хочется притираться к слабостям начальства, а к сильным чертам — тем более, ему дороже самостоятельность суждений, его мало волнует шаг на следующую ступень лестницы. И такой шаг становится маловероятным. Разыгрывается небольшая трагедия. Сначала человек останавливается, потом начинает скатываться вниз — так сказать, падает в глазах начальства, и, конечно, близких. Теряет лицо.

Игорь бегает по комнате и размашистыми жестами пытается изобразить процесс потери лица. Он, кажется, всерьез поверил, что доказывает теорему. Приятная иллюзия. Но к теоремам иные требования — из кучи плохо определенных терминов можно вывести что угодно. Например, энергичный человек — кто это? В чем мера человеческой энергии? А главное — как мне оценить собственный запас, если нет охоты проявить его в том деле, которым приходится заниматься? А насчет притирки еще менее определенно. Здесь нежелание — зачастую лишь красивая маскировка для обычного непонимания людей. Все сложней…

— Да-да, начинается падение, — азартно декламирует Игорь. — Но как у вас говорят, есть закон сохранения энергии. Она ведь не исчезает. И человек в такой ситуации не может остаться прежним. Если он падает с открытыми глазами, если не боится осознать правду своего состояния, и у него есть хоть какая-то тяга к перу, появляется некий зародыш. Если же нерастраченная энергия полностью сублимируется в новую форму, есть шанс на рождение настоящего писателя. Видишь сколько всяких «если». Но факт, говоря по-вашему, экспериментальный факт — большинство первых и нередко лучших романов посвящено осмыслению своего ухода от обычных профессий.

Игорь ненадолго смолкает. Камень-то и вправду в его огород. А о себе говорить нелегко. Для себя этих «если» всегда избыток. Иногда их слишком много, чтобы решиться на какой-нибудь настоящий шаг.

Игорь переводит дыхание и продолжает очень тихо:

— Хуже зажмурившимся, они безостановочно катятся ко дну, становятся убийцами своей энергии, а следовательно, и себя и при случае окружающих. Они растворяются в кроссвордах, шашечных этюдах, марках, книгах, садовых участках. И вскоре начинают требовать, чтобы им обеспечили жратву, выпивку, бабу, бесплатную путевку, отгулы, двух тузов в прикупе. Чтобы для них изобрели личные синхрофазотроны, антираковую сыворотку, скатерть-самобранку, самовыбивающийся ковер, бессмертие…

Завелся парень. Любимая его пластинка, мотив его разруганной повести, где «молодой автор увидел жизнь в слишком мрачных тонах и, усердствуя в реализме, неистово атакуя мещанство, скатился в голый или слегка завуалированный натурализм». Формулировочка! Это его походя лягнули в газетном обзоре. Даже я запомнил — целый вечер выслушивал стенания старых Рокотовых по поводу зятя, который даже писать нормально не умеет, который Бог знает до чего докатится, если уже скатился… Надо все-таки дочитать его повесть до конца. Тут не просто война с мещанством или разные дежурные измы. Воевать Игорь, в сущности, ни с кем не способен. Или я ошибаюсь? Или не такой он уж безобидный? Надо как-нибудь разобраться.

— Но куда опасней те, — горячится Игорь, — те, кто катится зажмурившись не вниз, в вверх, не испытывая ни желания управлять, ни страха перед высотой, ибо глаза и уши плотно запечатаны. И бывает, что долетит такой до предельной своей ступени и только тогда приходит в себя, открывает чувства, и охватывает его благодать неописуемая. Взгляд услаждается блеском и благопристойностью, слух — славословием, а обоняние — постоянным курением фимиама. И он начинает любой ценой оберегать мираж, проявляя чудеса ловкости, нередко чудеса подлости — по обстоятельствам…

Это что-то новенькое. Следующая повесть?

Интересно, куда я двигаюсь по его схеме? Свободно падаю или принудительно возношусь к вершинам — куда собственно направлен вектор моей конвертной деятельности? И понимает ли он, что верх и низ — относительны, что скатерть-самобранка и бесплатные путевки — вещи того же ряда, что и фимиамный дымок?

Я устал. Игорь тоже выдохся, но никуда не спешит. Пьем кофе с рижским бальзамом. По-моему, он не прочь здесь остаться. Но где его уложить? Да и заведется с утра на свежую голову, ну его к дьяволу. А я хотел бы встать пораньше и взяться за работу. Пора. Уже третью неделю собираюсь. Надо приступить хотя бы с завтрашнего утра. Воскресение мое начнется в воскресенье (каламбур!). Выжидательно смотрю на Игоря. Он снова краснеет, и словно тройной прыжок с места:

— Слушай, Эдик, такое дело…

Я не слушаю, иду к столу, достаю полусотенную бумажку и протягиваю Игорю. Он краснеет еще сильней, но берет.

— Когда будет, отдашь, — говорю как можно бодрей.

Игорь удивлен — моим новым свитером, бальзамом, свободно выданной банкнотой. В его сознании я соскальзываю со своего раз и навсегда предписанного места. Не уверен, что ему снова захочется читать здесь свои стихи.

Он благодарит, занудливо врет про какой-то костюмчик для сына — всю детскую экипировку, конечно же, покупает мадам Рокотова. Но зато он исчезает минут через пять.

Открываю форточку. Холодный, но уже весенний воздух врывается в комнату. И в самом деле, весна.