Владимир Набоков - Комментарий к роману "Евгений Онегин"

• Название: Комментарий к роману "Евгений Онегин"
• Автор: Владимир Набоков
• Издательство: Искусство-СПб / Набоковский фонд
• Жанр: Критика
• Год: 1998
• ISBN: 5-210-01490-8

Это первая публикация русского перевода знаменитого «Комментария» В В Набокова к пушкинскому роману. Издание на английском языке увидело свет еще в 1964 г. и с тех пор неоднократно переиздавалось.

Набоков выступает здесь как филолог и литературовед, человек огромной эрудиции, великолепный знаток быта и культуры пушкинской эпохи. Набоков-комментатор полон неожиданностей: он то язвительно-насмешлив, то восторженно-эмоционален, то рассудителен и предельно точен.

В качестве приложения в книгу включены статьи Набокова «Абрам Ганнибал», «Заметки о просодии» и «Заметки переводчика». В книге представлено факсимильное воспроизведение прижизненного пушкинского издания «Евгения Онегина» (1837) с примечаниями самого поэта.

Издание представляет интерес для специалистов — филологов, литературоведов, переводчиков, преподавателей, а также всех почитателей творчества Пушкина и Набокова.

---

«У нас довольно трудно самому автору узнать впечатление, произведенное в публике сочинением его. От журналов узнает он только мнение издателей, на которое положиться невозможно по многим причинам. Мнение друзей, разумеется, пристрастно, а незнакомые конечно не станут ему в глаза бранить его произведение — хотя бы оно того и стоило.

При появлении VII песни Онег<ина> журналы вообще отозвались об ней весьма неблагосклонно. Я бы охотно им поверил, если бы их приговор не слишком уж противоречил тому, что говорили они о прежних главах моего Романа. После неумеренных и незаслуженных похвал, коими осыпали 6 частей одного и того же сочинения, странно было мне читать, например, следующий отзыв».

Судя по двум сноскам в той же рукописи, имеется в виду критический обзор Булгарина в «Северной пчеле» от 22 марта 1830 г.; текст его Пушкин не воспроизвел, но я привожу его здесь, как предполагалось Пушкиным{168} (для сравнения см. сноску к «Вступлению переводчика»: «Публикация ЕО» № 13, медоточивое примечание Булгарина к строкам о Москве — гл. 7, XXXV–LIII, — которые он напечатал за два года до этого):

«Можно ли требовать внимания публики к таким произведениям, какова, например, глава VII Евгения Онегина? Мы сперва подумали, что это мистификация, просто шутка или пародия и не прежде уверились, что эта глава VII есть произведение сочинителя Руслана и Людмилы, пока книгопродавцы нас не убедили в этом. Эта глава VII — два маленькие печатные листика — испещрена такими стихами и балагурством, что в сравнении с ними даже Евгений Вельский[793] кажется похожим на дело».

Следующие строки, идущие после «критики», задумывались Пушкиным как сноска:

«Прошу извинения у неизвестного мне поэта, если принужден повторить здесь эту грубость. Судя по отрывкам его поэмы, я ничуть не полагаю для себя обидным, если находят Евгения Онегина ниже Евгения Вельского».

Булгарин продолжает:

«Ни одной мысли в этой водянистой VII главе, ни одного чувствования, ии одной картины, достойной воззрения! Совершенное падение, chute complète… Читатели наши спросят, каково же содержание этой VII главы в 57 страничек? Стихи Онегина увлекают нас и заставляют отвечать стихами на этот вопрос:

Ну, как рассеять горе Тани?
Вот как посадят деву в сани.
И повезут из милых мест
В Москву на ярманку невест!
Мать плачется, скучает дочка.
Конец седьмой главе — и точка.

Точно так, любезные читатели, все содержание этой главы в том, что Таню везут в Москву из деревни!»

Пушкин хотел дать здесь вторую сноску:

«Стихи эти очень хороши, но в них заключающаяся критика неосновательна. Самый ничтожный предмет может быть избран стихотворцем; критике нет нужды разбирать, что стихотворец описывает, но как описывает.

В одном из наших журналов сказано было, что VII глава не могла иметь никакого успеху, ибо Век и Россия идут вперед, а стихотворец остается на прежнем месте. Решение несправедливое (то есть в его заключении). Если Век может идти себе вперед, науки, философия и гражданственность могут усовершенствоваться и изменяться, — то поэзия остается на одном месте, не стареет и не изменяется. Цель ее одна, средства те же. И между тем как понятия, труды, открытия великих представителей старинной Астрономии, Физики, Медицины и Философии состарелись и каждый день заменяются другими — произведения истинных поэтов остаются свежи и вечно юны.

Поэтическое произведение может быть слабо, неудачно, ошибочно — виновато уж, верно, дарование стихотворца, а не Век, ушедший от него вперед.

Вероятно, критик хотел сказать, что Евгений Онегин и весь его причет уже не новость для публики, и что ои надоел и ей, как журналистам.

Как бы то ии было решаюсь еще искусить ее терпение. Вот еще две главы Евгения Онегина — последние по крайней мерю для печати… Те, которые стали бы искать в них занимательности происшествий, могут быть уверены, что в них еще менее действия, чем во всех предшествовавших. Осьмую главу [Путешествие Онегина] я хотел бы вовсе уничтожить и заменить одной римской цифрою, но побоялся критики. К тому же многие отрывки из оной были уже напечатаны. Мысль, что шутливую пародию можно принять за неуважение к великой и священной памяти, — также удерживала меня. Но Чайльд Гарольд стоит на такой высоте, что каким бы тоном о нем ни говорили, мысль о возможности оскорбить его ни могла у меня родиться»[794].

Той же осенью Пушкин написал еще одну заметку в этом же роде (черновик в МБ 2387А, л. 64; впервые опубликована в 1841 г.){169}:

«Пропущенные строфы подавали неоднократно повод к порицанию[795]. Что есть строфы в Евгении Онегине, которые я не мог или не хотел напечатать, этому дивиться нечего. Но, будучи выпущены, они прерывают связь рассказа, и поэтому означается место, где быть им надлежало. Лучше было бы заменять эти строфы другими или переправлять и сплавливать мною сохраненные. Но виноват, на это я слишком ленив. Смиренно сознаюсь также, что в Дон Жуане есть 2 выпущенные строфы».

В тексте, переведенном Пишо, пропущено более двух строф, но, видимо, Пушкин имел в виду лишь первую песнь. В первом издании подлинника (1819–1824) были опущены или заменены точками следующие строфы или их фрагменты:

I, XV, упоминание о самоубийстве сэра Самуэля Ромили; С XXIX, 7–8; СХХХ, 1–8 и СXXXI, игра слов по поводу «small-pox»[796] и «great»[797].

V, LXI, дружба царицы Семирамиды с конем.

XI, LVII, 5–8, литературные занятия преподобного Джорджа Кроули; LVIII, Генри Гарт Mилмен.

«Nous ignorons, — говорит Пишо в примеч. 2 к песни I „Дон Жуана“ (1823, vol. 6, р. 477) — si ces lacunes doivent être attribuées à l'éditeur anglais, ou à l'auteur lui-même»[798]. A в примеч. 39 к песни XI, т. VII (1824), с. 383, он развивает эту мысль: «Les points existent dans le texte, ce qu'il est bon de dire depuis que les points sont devenus une spéculation de librairie»[799].

Кстати, в песни I «Дон Жуана» пишотовская нумерация строф после CIX (1820 и 1830) отличается от байроновской: отсутствует СХ — строфа, оканчивающаяся строками о матерн автора. Иначе говоря, у Пишо в I песни 221 строфа, а у Байрона — 222. Я не в силах объяснить, как и отчего это произошло.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Эпиграф

Fare thee well, and if for ever
Still for ever, fare thee well.

Byron

Начало известных и посредственных стансов Байрона «Прости», написанных в связи с семейными обстоятельствами и впервые опубликованных в лондонском «Соревнователе» («Champion») 14 апреля 1816 г.{170}

I

В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
4 А Цицерона не читал,
В те дни в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
8 Являться муза стала мне.
Моя студенческая келья
Вдруг озарилась: муза в ней
Открыла пир младых затей,
12 Воспела детские веселья,
И славу нашей старины,
И сердца трепетные сны.

1 В те дни… — Интересно отметить, что эта первая строфа (точно так же, как и последующие опущенные строфы; см. Ia, b и е), написанная в конце 1829 г., начинается тем же самым оборотом и содержит в себе ту же интонацию, что и стихотворение Пушкина «Демон» (1823), которое я анализирую в комментарии к гл. 8, XII, 7, где оно упоминается.

1 …в садах Лицея… — имеется в виду Александровский Лицей, Lycée de l'Empereur Alexandre I, основанный этим царем 12 августа 1810 г. в Царском Селе (ныне город Пушкин) в двадцати двух верстах от Санкт-Петербурга. В августе 1811 г. Пушкин сдал вступительные экзамены. Лицей открылся 19 октября 1811 г. с первым курсом в тридцать учащихся. Двадцать раз (1817–1836) годовщина этой даты будет благоговейно отмечаться Пушкиным как с друзьями, так и в одиночестве. По современным меркам Лицей представлял собой закрытое учебное заведение для юношей благородного происхождения, программа которого включала три года подготовительной школы и трехгодичный курс средней школы. У каждого из тридцати мальчиков была своя собственная комната. Применение каких бы то ни было телесных наказаний категорически запрещалось, что являлось несомненным прогрессом по сравнению с жестоким обращением, практиковавшимся в лучших школах Англии и континентальной Европы того времени.

Именно в Лицее Пушкин начал сочинять стихи. Первым было опубликовано «К другу стихотворцу» в «Вестнике Европы», который издавал Владимир Измайлов (ч, 76, № 13, 4 июля 1814) за подписью «Александр Н.к.ш.п.». Судя по итоговым оценкам, Пушкин показал «превосходные» успехи в словесности (французской и российской) и фехтовании; «весьма хорошие» в латинской словесности, государственной экономии и финансах; «хорошие» в законе Божием, логике, нравственной философии и российском гражданском и уголовном праве; сверх того «занимался» историей, географией, статистикой, математикой и немецким языком. 9 июня 1817 г, он был выпущен в чине коллежского секретаря (XIV класса в статской службе) и формально прикомандирован к Министерству иностранных дел{171}. Последующие три года в Петербурге он по большей части вел жизнь повесы, поэта и frondeur[800].