Владимир Набоков - Комментарий к роману "Евгений Онегин"

• Название: Комментарий к роману "Евгений Онегин"
• Автор: Владимир Набоков
• Издательство: Искусство-СПб / Набоковский фонд
• Жанр: Критика
• Год: 1998
• ISBN: 5-210-01490-8

Это первая публикация русского перевода знаменитого «Комментария» В В Набокова к пушкинскому роману. Издание на английском языке увидело свет еще в 1964 г. и с тех пор неоднократно переиздавалось.

Набоков выступает здесь как филолог и литературовед, человек огромной эрудиции, великолепный знаток быта и культуры пушкинской эпохи. Набоков-комментатор полон неожиданностей: он то язвительно-насмешлив, то восторженно-эмоционален, то рассудителен и предельно точен.

В качестве приложения в книгу включены статьи Набокова «Абрам Ганнибал», «Заметки о просодии» и «Заметки переводчика». В книге представлено факсимильное воспроизведение прижизненного пушкинского издания «Евгения Онегина» (1837) с примечаниями самого поэта.

Издание представляет интерес для специалистов — филологов, литературоведов, переводчиков, преподавателей, а также всех почитателей творчества Пушкина и Набокова.

---

3 Произведение Гнедича «Рыбаки», о котором Пушкин говорит в примечании 8, — многословная и монотонная эклога (нерифмованный пятистопный амфибрахий), изображающая двух пастухов, рыбачащих с берега одного из невских островов (скорее всего, Крестовского). Пушкин цитирует первое издание части II («Сын отечества», 1822, VIII), которое немного отличается от окончательного текста (1831). Эта нудная цитата была, несомненно, продиктована благодарностью поэта Гнедичу за руководство изданием «Руслана и Людмилы» в 1821 г.

4—6 Вот прелестный пример того, как посредннк-Пишо прокрался наперед Байрона: в магических модуляциях этой строфы есть строчки, где Пушкин с мечтательной печалью вспоминает свои прогулки с Онегиным по Дворцовой набережной.

Ср.: «Чайльд Гарольд», II, XXIV:

Thus bending o'er the vessel's laving side,
To gaze on Dian's wave-reflected sphere,
The Soul forgets her schemes of Hope and Pride,
And flies unconscious o'er each backward year…

(Так, склонясь над бортом омываемого морем судна,
Чтобы смотреть на волною отраженный шар Дианы,
Душа забывает о своих надеждах и гордых планах
И бессознательно улетает к прошедшим годам…)

Жалкий французский пересказ (Пишо, изд. 1822 г.):

«Penchés sur les flancs arrondis du vaisseau pour contempler le disque de Diane, qui se réfléchit dans le miroir de l'Océan [отсюда y Пушкина „вод… стекло“], nous oublions nos espérances et notre orgueil: notre âme se retrace insensiblement le souvenir du passé»[293].

Обратите внимание на этот любопытный и важный случай образ изуродован под влиянием пересказчика, вставшего между двумя поэтами.

XLVIII

С душою, полной сожалений,
И опершися на гранит,
Стоял задумчиво Евгений,
4 Как описал себя пиит.9
Всё было тихо; лишь ночные
Перекликались часовые;
Да дрожек отдаленный стук
8 С Мильонной раздавался вдруг;
Лишь лодка, веслами махая,
Плыла по дремлющей реке:
И нас пленяли вдалеке
12 Рожок и песня удалая…
Но слаще, средь ночных забав,
Напев Торкватовых октав!

1—4 Здесь аллюзия на бездарные ходульные стишки Михаила Муравьева (1757–1807). См. пушкинское примечание 9.

2 гранит — имеется в виду гранитный парапет. В этой строфе Онегин и Пушкин стоят на южном берегу Невы, на Дворцовой набережной, лицом к Петропавловской крепости, которая служила тюрьмой для политических преступников и находилась на так называемом Петербургском острове, около северного берега реки, имеющей 500 метров ширины.

В письме брату Льву (в ноябре 1824 г.) наш поэт, готовивший тогда первое издание первой главы, писал (из Михайловского в Петербург): «Брат, вот тебе картинка для „Онегина“ — найди искусный и быстрый карандаш. Если и будет другая, так чтоб… та же сцена… Это мне нужно непременно».

В книге А. Слонимского и Э. Голлербаха «Пушкин в изобразительном искусстве» (Л., 1937) я нашел неплохую репродукцию этого карандашного наброска (МБ, рукопись 1254, л. 25). На нем нарисованы Пушкин и Онегин, опирающиеся на парапет невской набережной, и пушкинской же рукой надписаны цифры от 1 до 4, относящиеся к различным деталям рисунка. Номер 1 — изображенный со спины Пушкин, судя по всему, любуется Невой; он невысокого роста, на нем шляпа-«боливар» (из-под которой видны густые темные кудри до плеч, штопором вьющиеся на концах, — летом 1819 г. в Михайловском Пушкин обрил голову после тяжелой болезни, о которой чем меньше будет сказано, тем лучше, и пока волосы не отросли, носил кудрявый каштановый парик), модные зауженные у щиколотки панталоны и длинный, сильно приталенный (силуэта «песочные часы») сюртук с двумя пуговицами сзади по линии пояса. Он непринужденно опирается левым локтем о парапет, стоя нога за ногу, левая вольготно отставлена на носок. Номер 2 — Онегин в профиль, одетый примерно так же, минус романтические кудри. Его поза гораздо более сдержанна: на парапет он опирается скованно, как будто сделав большой неловкий шаг. Номер 3 — нечто вроде парусника на Неве. Номер 4 — приблизительные очертания Петропавловской крепости. Под рисунком тем же торопливым карандашом подписано: «1. [Пушкин должен быть] хорош — 2. [Онегин] должен быть — опершися на гранит. 3. Лодка. 4. Крепость, Петропавловская».

Однако издание 1825 г. вышло без картинки. В конце концов, перерисованная пресловутым Александром Нотбеком, она вошла в серию иллюстраций к ЕО из шести гравюр, которые в январе 1829 г. опубликовал «Невский альманах» Егора Аладьина. Лодка лишилась паруса; с правого краю добавились листва и фрагмент чугунной ограды Летнего сада; Онегин, уже в просторной, отороченной мехом шинели, стоит, едва касаясь парапета рукой; его приятель Пушкин, развернувшись с любезным видом к читателю, скрестил руки на груди.

На все это безобразие Пушкин, в середине марта 1829 г., отреагировал забавным стишком:

Вот перешед чрез мост Кокушкин,
Опершись ж… о гранит,
Сам Александр Сергеич Пушкин;
С мосье Онегиным стоит.

Не удостаивая взглядом
Твердыню власти роковой,
Он к крепости стал гордо задом:
Не плюй в колодец, милый мой!

Мост Кокушкин — это мост через Екатерининский канал. Любопытно отметить, что длинная темная шевелюра, с которой Пушкин себя изобразил на той карандашной картинке, сразу же заставляет нас вспомнить Ленского, чьими единственными портретными характеристиками в романе являются эпитет «красавец» да эти самые кудри. Так и хочется, чтобы во второй главе Онегин ему сказал: «А ведь вы слегка напоминаете молодого Пушкина — я знавал его в Петербурге».

Тогда же (в 1829 г.) Пушкин сочинил и похабный стишок про другие, еще более кошмарные, каракули несчастного Нотбека «Татьяна за письмом к Онегину» (в той же серии). Перед нами предстает дородная особа в облегающей ночной рубашке; одна ее пухлая грудь совершенно обнажена; особа сидит на стуле боком, лицом к читателю, скрестив ноги в зашнурованных туфлях, рука с пером вытянута в сторону вполне канцелярского стола, позади которого кровать с пологом. Я колебался, цитировать ли стихи. Но вот они — какие есть:

Сосок чернеет сквозь рубашку,
Наружу титька — милый вид!
Татьяна мнет в руке бумажку,
Зане живот у ней болит.

Она затем поутру встала
При бледных месяца лучах
И на потирку изорвала
Конечно «Невский альманах».

Но самая смешная — иллюстрация Нотбека к шестой главе (в которой дама во время верховой прогулки останавливается прочесть эпитафию на надгробии Ленского). Там изображен грандиозный мраморный мавзолей и рядом — огромных размеров женщина, невозмутимо, словно на скамейке, восседающая на спине хрупкого белого микроцефала-буцефала, свесив обе ноги на один бок. Вся эта серия из шести гравюр напоминает творчество пациентов психиатрической лечебницы.

5 Все было тихо… — Мне хотелось найти возможность перевести это ямбом, не форсируя ударений и не добавляя от себя «and». Джеймс Томсон, чей язык так удобно близок языку Пушкина и других поэтов, писавших столетием позже, одолжил мне свое «Tis silence all»[294] («Времена года: Весна», стих 161). Во французском переводе (J. Poulin?) «Времена года» («Les Saisons», 1802): «Tout est tranquille»[295].

8 С Мильонной… — Эта улица идет от Дворцовой площади до Марсова поля параллельно южному берегу Невы; от набережной ее отделяет цепочка дворцов, прорезанная несколькими поперечными улочками метров в сто длиной.

9 См. ниже коммент. 9—14.

10Плыла… — Я дал буквальный перевод глагола, прибегнув к английскому архаизму, чтобы, вслед за Пушкиным, сохранить стилистическую связь между лодкой в этой строфе и гондолой в следующей.

12 Рожок… — Думаю, что это валторна, а не пастуший рожок или свирель, вопреки некоторым предположениям (основанным на отвергнутом варианте «свирель» в 2369, л. 18 об.), и уж конечно не целый оркестр — «оркестровая забава русского дворянства» — в бредовой трактовке Бродского. Если бы Пушкин в 1823 г. был знаком с романом Сенанкура, то можно было бы заподозрить, что звуки доносятся с залитого лунным светом озера в Швейцарии, где в одной лодке камердинер Обермана «donnait du cor»[296] (в компании «deux femmes allemandes chantant à l'unisson»[297]), a в другой сидел одиноко, задумавшись, сам Оберман («Оберман», письмо LXI).

Эпитет в словосочетании «песня удалая» (см. коммент. к XLIII, 2) — предательский отзвук характеристики «гребцов» из оды Державина «Фелица» (соч. 1782, опубл. 1783), где есть такие строчки: