Игорь Шелест - С крыла на крыло

• Название: С крыла на крыло
• Автор: Игорь Шелест
• Издательство: М., «Молодая гвардия»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1969

И.Шелест сам летчик-испытатель первого класса, планерист-рекордсмен, мастер спорта. В своей новой повести он рисует основные моменты становления советской авиации, рассказывает о делах энтузиастов воздушного флота, их интересных судьбах и удивительных характерах. Будучи тонким психологом, исподволь, но точно приводит нас к мысли, что источником мужества, сильной воли летчика-испытателя являются его высокие нравственные качества

---

 - Вторую ночь пришлось работать, Александр Васильевич.

 - Ну покажите, что вы там насчитали.

 Внутренне досадуя, Молочаев подал папку с отчетом. Чесалов наморщил нос и стал подробно просматривать отчет. Потом достал из кармана линейку и, попросив у Молочаева несколько исходных цифр, принялся считать. По мере того как он все больше вникал в суть дела, лицо его становилось светлее.

 Макс Аркадьевич Тайц, заместитель начальника института по научной части, негромко сказал:

 - Разрешите, Василий Яковлевич, взглянуть на материалы испытаний.

 Тот подал. Тайц просмотрел все полетные записи самописцев. Наметив несколько точек из графиков максимальных скоростей, тщательно просчитал точку за точкой и, наконец, произнес:

 - Все верно. Даже в некоторых точках у меня получается больше на один-два километра. Так что, я полагаю, можно утвердить, Александр Васильевич.

 - Да, как будто сомнений нет. Расскажите, Василий Яковлевич, о ваших впечатлениях о самолете, - дружелюбно попросил он.

 Разговорились. Тайц со свойственной ему живостью сыпал вопросы один за другим.

 Вскоре раздался звонок, и секретарь сказала:

 - Товарищи, проходите, вас ждет Алексей Иванович.

 За промышленными испытаниями вновь последовали госиспытания. Проводить их приехал на завод известный летчик-испытатель инженер-полковник Алексей Иванович Никашин.

 Почти такого же небольшого роста, как и Молочаев, Никашин был худощав, строен и застенчиво скромен. Дело свое он знал в совершенстве и летал безукоризненно на всех самолетах. Он приехал как летчик-испытатель и ведущий инженер.

 После полета Никашин закрывал свой планшет с записями, забирал ленты самописцев и, уединившись в комнате военпредов, долго обрабатывал результаты полетов. Тем временем самолет готовили к следующему полету.

 Вечером они встречались с Молочаевым в заводской гостинице. Жили в одной комнате - койки напротив. Никашин - ни слова о своих полетах. И на вопросы Молочаева только отшучивался, не желая говорить на эту тему.

 Василий Яковлевич мучился. И хотя он был уверен в своей работе, все же поведение Никашина взвинчивало его. "Будь их двое, - думал он, - глядишь, один что-нибудь и сказал бы, а тут сам в двух лицах, надо же! И молчит как рыба!"

 Прошло более двух недель. Никашин сделал много полетов. Как обычно, в тот день он закрыл свой планшет после завершенного полета, а вечером заказал по телефону институт.

 Василий Яковлевич, лежа на кровати, невольно слышал разговор.

 - Товарищ генерал, докладывает инженер-полковник Никашин. Я сегодня закончил программу. Материалы подтвердились... Да, полностью... Так что все в порядке. Завтра вылетаю.

 Молочаев с облегчением вздохнул, продолжая с равнодушным видом рассматривать потолок.

 Никашин подошел к нему и, улыбаясь, протянул руку.

 - Все верно, Василий Яковлевич, поздравляю с окончанием!

 - Ну и силен ты, Алексей Иванович! - ответил Молочаев, пожимая руку Никашину, но все же досадуя на него за скрытность.

 - Ладно, будет вам дуться, - догадываясь, сказал Никашин, - пошли в клуб, там сегодня концерт, - и он, насвистывая, взял щетку и вышел в коридор почистить сапоги.

 Молочаев смотрел в окно. Чувство досады уступало место восхищенному раздумью. Он вспомнил целый ряд сложнейших испытаний, которые в разное время блестяще провел Никашин.

 Да, это талант. Талант испытателя. Как много такие одаренные люди могут сделать в одном полете! Мыслящий летчик-испытатель - это клад! Таким запомнился и Юрий Константинович Станкевич.

 Шел конец 1941 года. Вместе со Станкевичем Молочаев испытывал опытный вариант ЛАГГ-3 с совершенно тогда "сырым" мотором М-107.

 Двигатель был перефорсирован значительным увеличением оборотов и имел колоссальную отдачу тепла. Как ни комбинировали конструкторы систему охлаждения, остудить мотор было невозможно.

 К испытанию самолета привлекли заводских летчиков, но каждый из них привычно взлетал, прекрасно зная серийную машину ЛАГГ-3 с мотором М-105, но сразу же после взлета поспешно прекращал подъем и, развернувшись обратным курсом, шел срочно на посадку вне всяких правил - на полосу против движения. Вынужденная посадка!

 Причина поспешности была ясна - перегрев двигателя на взлете. Температуры воды и масла за минуту достигали красной черты. Казалось, все перепробовали, но результат не менялся, те же вынужденные посадки сразу же после взлета.

 Как раз в это время на завод прибыл Станкевич, и его попросили облетать самолет.

 Станкевич взлетел и, к общему удивлению, ушел в полет. Делает один, другой, третий круг. Не садится, а продолжает летать! Летчики переминаются в недоумении - как это ему удалось?

 После посадки все стало ясно.

 Чуть оторвавшись от земли, Станкевич тут же затяжелил винт, уменьшая обороты с 3200 в минуту до 2700 оборотов. Убавил газ, понизив наддув так, чтобы было достаточно для хорошей управляемости самолетом, и очень медленно стал набирать высоту. И двигатель работал без напряжения и излишней теплоотдачи - температуры были в пределах допусков.

 Набрав безопасную высоту, Станкевич стал экспериментировать: прибавлять газ в разных комбинациях оборотов и записывать нарастающие температуры. Прямо хоть строй графики!

 Этот полет для диагноза болезни машины дал инженерам и конструкторам больше, чем все предыдущие.

 Проделали работы. Вновь стал летать Станкевич. Он выполнил несколько полетов и сказал:

 - Все! Больше летать на нем нет смысла. С этим двигателем самолет не пойдет. Здесь органический недостаток мотора.

 Представитель моторного завода, естественно, был вне себя.

 - Вы, друзья, летать не умеете, боитесь! - кричал он. Сел сам в самолет и стал в сердцах гонять мотор на полном газу, демонстрируя его работу. Мотор ревел, и самолет трясся, как в ознобе. Вдруг раздался оглушительный удар. Нос самолета охватило паром и брызгами масла. По счастью, мотор тут же заклинило, и винт остановился... Подбежали к двигателю. В картере огромная брешь. Оборвался шатун и пробил картер. Хорошо, что это случилось не в воздухе!..

 В комнату вошел Никашин и сел на койку.

 - Вы все еще лежите, - сказал он. - А мне осталось пришить свежий воротничок к гимнастерке, и я буду готов.

 Пришлось подниматься и Молочаеву.

 - Отпразднуем сегодня славное будущее нашего замечательного ЛА-5 ФН, - весело сказал Алексей Иванович.

 - Не рано ли вы предрешаете?

 - Я уверен в этом. Эта машина скоро заговорит. Нужно обрадовать Семена Алексеевича. Давайте ему позвоним!

 Никашин был прав - "Лавочкин-пятый ФН" действительно "заговорил" с фашистами во весь голос. Много наших летчиков-истребителей завоевали на нем звание Героя Советского Союза, в их числе трижды Герой И. Н. Кожедуб, сбивший в воздушных боях 62 самолета.

 В создании этого самолета участвовало много ученых, конструкторов, инженеров и целая армия рабочих. Большой труд в его доводку вложили и наши летчики-испытатели.

 Сибирский завод

 Зимой 1942 года нас, ведущего инженера Георгия Пояркова, экспериментатора Владимира Александрова и меня, летчика-испытателя, институт командировал по вызову одного из сибирских заводов.

 Мы ночевали в заводской гостинице, когда резкий грохот заставил меня проснуться. Похоже на обвал... Я не сразу сообразил, где нахожусь. Высунул нос из-под меховой куртки, смотрю. Темно и холодно. Вероятно, ниже нуля. За окном дьявольски свистит вьюга. Обвала нет - храпит Володя Александров; это замирающий на низких нотах храп. С ним я уже свыкся, и вряд ли он меня мог разбудить. А!.. Вот другой звук, похоже, что под кроватью... "Что за черт? Мышь! - мелькает в сонном сознании. - Тащит или грызет, наверно, сухарь..."  Пытаюсь вновь заснуть, но шум в углу выводит меня из равновесия.

 В конце концов он вынуждает выбраться из-под горы теплых вещей на мороз, зажечь спичку и лезть под кровать. Там, в углу, опасливо пошарив рукой, обнаруживаю небольшой сухарь, вылезаю и кладу его на стол; вновь зарываюсь в теплый ворох и тут же засыпаю.

 Но как бывает во сне: большое время равно мгновению, и снова меня преследует обвал. С досады я чуть не взвыл, но, зная по опыту, что заснуть все равно не удастся, опять вылезаю на "свежий воздух".

 Сухарь, конечно, на прежнем месте, и глупая мышь старается протащить его в крохотное отверстие. Кладу сухарь под подушку - авось сюда-то не заберется.

 Светает. Толстый слой снега на окнах пропускает слабую синеву света: пора вставать. Окидываю взглядом незатейливую обстановку гостиничной комнаты. В одном из окон торчит подушка, заменяя часть разбитого стекла. Между мной и Поярковым стол. Он пуст. На стуле висит пиджак с туго набитым и оттопыренным карманом. За моей головой койка Александрова.