Игорь Шелест - С крыла на крыло

• Название: С крыла на крыло
• Автор: Игорь Шелест
• Издательство: М., «Молодая гвардия»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1969

И.Шелест сам летчик-испытатель первого класса, планерист-рекордсмен, мастер спорта. В своей новой повести он рисует основные моменты становления советской авиации, рассказывает о делах энтузиастов воздушного флота, их интересных судьбах и удивительных характерах. Будучи тонким психологом, исподволь, но точно приводит нас к мысли, что источником мужества, сильной воли летчика-испытателя являются его высокие нравственные качества

---

 Я сказал себе: "Если закроет вот этот уголок стекла - нам не сесть. Даже если ничего не отлетит, все равно прыгать!"

 - Пора?

 Вот беда - пока машина еще не падает, как ни решай, трудно сказать себе: пора!

 Снижаемся в масляном тумане - этого явления метеорологи еще не знают. Иной маляр так красит стены, и все вокруг - пол, окна и сам - в краске.

 "Докрасит или нет?"  Считаю про себя: пятьдесят восемь, пятьдесят девять...

 Аэродром под нами, правое крыло в него уперлось. Я стиснул штурвал, хотя он тут и ни при чем. Жму на кнопку и говорю:

 - "Золушка", - я "Кулик-десятый", примите аварийно, на грунт, плохо вижу.

 Ответ не сразу. Восемьдесят пять... восемьдесят шесть... девяносто один... Наконец: "Посадку разрешаю".

 Кирилл сполз ближе ко мне, наклонился, заглядывает в приоткрытую форточку. Мы прекрасно понимаем друг друга и молчим.

 "Едем" к земле, как бывает, когда на автомобиле двигаешься в слякоть за грузовиком и без "дворников": мерзко, окатывает с ног до головы и ни черта не видно! Хочешь не хочешь, крути баранку вправо.

 Вижу лямки парашюта на спине Кирилла - средство надежное. Но как расстаться с самолетом, пусть он и вот такой в твоих руках?

 Затягиваю с решением: "Прыгать - не прыгать?"  Снижаемся; я медлю: еще немного. Еще чуть-чуть. И вот совсем. Теперь одно - нужно садиться!

 Мы зашли с реки по диагонали и, пока я был в правом развороте, обшарил глазами зеленый сектор аэродрома - поле свободно.

 Так с разворота иду к земле.

 Впереди ничего не вижу, смотрю в форточку градусов под сорок вправо.

 Мелькнул песчаный обрыв, скрылась под крылом проволочная ограда.

 - Теперь мы дома, - сказал Кирилл.

 "Не рано ли бубнишь? - подумал я и только успел вывести из крена - потянул на себя штурвал.

 Как будто подвел неплохо. Но вот штурвал на животе, а мы все еще летим - земли-то под нами нет. Теперь я все сделал и жду удара... В бессильной тоске заныло сердце. Показалось, что слышу свой пульс...

 Ахнули на грунт так крепко, что до сих пор не понимаю, как осталась машина в едином целом?

 На удивление - катимся куда-то! Куда? Бог знает!

 Пробую осторожно тормозить... Браво! Целы все ноги - три самолетные, четыре наши!

 И вот все стихло. Ошеломляющая тишина. И мы с Кириллом - ни слова. Сидим.

 Когда я рванул красную ручку и фонарь весь распахнулся, нас обдало светом. Будто в глаза - софиты! Вот оно какое, солнце!.. Что за зелень, как ясно видно все вокруг!..

 А машина?..

 Тут я присвистнул. Мотор, кабина, стекла, винт словно купались в нефти. Текут черные слезы, пачкают траву.

 Остановились метрах в двухстах от взлетной полосы, и жизнь аэродрома идет своим порядком - мы не мешаем.

 К нам мчится "санитарка". На подножке Сувиров, наш старший инженер.

 - Ну что ж, - беззвучно, как он умеет, засмеялся Кирилл, - давай обнимемся.

 Я посмотрел ему в глаза, привстав с сиденья.

 - Кхе, - говорит он, - да ты, малаец, возьми платок, вытри лицо.

 Кирилл забежал вперед.

 - 0-го-го, - кричит, - вот так брешь в картере! Полюбуйся, планетарные шестерни наружу смотрят!

 Этого я никак не ожидал.

 В коническом литом корпусе двигателя вырван кусок металла с полметра в окружности. Из "провала" выглядывает единственным "мохнатым" глазом шестерня, поблескивают грани зубьев.

 - Вот так рвануло, - говорю. - Хорошо, что "играли" втемную, а то страха было бы в два раза больше.

 Кирилл сбросил парашют, смеется:

 - Два - ноль в нашу пользу!

 Подкатила "санитарка". Сувиров спрыгнул, с ним наш механик. Сразу к самолету - развели руками.

 Врач выскочила из машины - и к нам.

 - Как самочувствие?

 - Недурно, - отвечаю.

 - Мне позвонили... Я думала, у вас с глазами...

 - Нет, - я, улыбаясь, кивнул на машину. - Вот ей надо бы промыть глаза. Доктор, нет ли у вас борной кислоты?

 - А сколько?

 - Николай Петрович, с ведро?

 Всем стало весело. Жмут руки... Сувиров качает головой.

 - Вам крепко повезло - на чем только держался полутонный винт?!

 И верно! А что ж, плакать? Так везет раз в жизни - сесть в масляном тумане! Такого что-то не слыхал.

 Кирилл Макарьев - штурман-испытатель. Казалось бы, достаточно летает: высоко и быстро. Нет, мало. Давай еще на безмоторных крыльях!

 Из всех моих друзей Кирилл последним парил над Коктебелем. В этом смысле он самый молодой из нас.

 В шестьдесят втором году Кирилл поднялся над Узун-Сыртом метров на восемьсот на "бланике" - так назывался его двухместный чехословацкий планер.

 Показывая потом снимки, он мне говорил:

 - Наконец ощутил то, о чем так много слышал, - чары волн над Коктебелем. Поднимался я так быстро, что на колени становились отроги Карадага. Холмы и пена бухты погружались в голубую дымку. Потом, стоя у чебуречной, я тщетно искал эту дымку... Мираж... Спросил соседей: "Кто видел?"  Они переглянулись. "Никто". А ведь это было.

 "Ночные духи" и сверхзвук

 Не раз я задумывался над судьбой первооткрывателей, людей подвига. Какие это люди?.. Особые, рожденные быть такими? Сделавшие себя? Или в силу эмоциональных обстоятельств вдруг, независимо от разума и воли, идущие на подвиг?

 Тот, кто бросился с гранатами под танк, вероятно, до последней минуты еще надеялся на счастье, на удачу, наконец, на чудо. Но танки шли. И вот его мгновение. Что-то взорвалось в нем еще до взрыва гранат. Он крикнул истошно:

 - На-ка, захлебнись!

 А кто последним оставляет тонущий корабль, разве не совершает подвиг? "Последний" остается первым. И вот что важно: к этому он давно готов.

 Тысячи различных подвигов - тысячи людских характеров. Попытка представить героя в обобщенном виде неминуемо приводит к возвышению его над человеком. Можно обобщить одно определение: совершает подвиг Человек.

 Мне могут сказать: "Рассказываете об испытателях, и будто весь их труд состоит из подвигов и приключений. Так ли это?"

 Конечно, нет. Приключения и те довольно редки, не говоря уже о подвигах. Иной так и промечтает о подвиге всю жизнь, как страстный рыбак об очень крупной рыбе.

 Качество наращивается незаметно. Нужно проделать множество непримечательных полетов, чтобы получить крупицу. Такова повседневная работа. В ней бывают всплески. Например, первый вылет опытного, оригинального самолета. Но к подвигу ближе исследования новых явлений в летании. Мы чтим Нестерова за первую петлю, за первый воздушный бой. Арцеулова - за первый сознательный ввод в штопор, за вывод из него, за пример, как это делать. Анохина - за первый флаттер. Бахчиванджи - за первые полеты на ракетоплане. Мы многих чтим.

 Давно рядовые летчики летают на сверхзвуке. ТУ-144 - пассажирский лайнер - способен летать со скоростью в два и тридцать пять сотых раза быстрее скорости звука. А многие ли знают имя того, кто 18 октября 1949 года первым перебрался через звуковой барьер? На ленте самопишущих приборов его полета впервые значилось: одна целая и одна сотая скорости звука.

 В первые послевоенные годы у нас как-то особенно взбурлила жизнь. В людях оставалась еще инерция войны: упорство сделать что-то полезное для фронта, не пропустить хотя бы один день. И в это состояние вплелась радость победы. А с ней в авиацию с первыми реактивными двигателями пришла захватывающая тема обновления.

 Я уже говорил, что в ЦАГИ, да и в нашем институте, все было подчинено идее: найти такую форму крыльев, чтобы с их помощью проторить лазейку в звуковом барьере.

 Сам по себе в это дело проник дух азартного соревнования. Люди спешили на работу, как на спектакль, прерванный вчера на самом интересном месте. Сотрудники, не занятые этой темой, и те болели за нее.

 Периодически устраивались "матчи-поединки" аэродинамиков. На заседаниях научного совета они докладывали критически настроенным коллегам о находках в обтекании крыла в "области трансзвука". Затем каждая сторона очень учтиво критиковала исследования своих соседей. Говорилось сперва о важности проделанной работы, потом тончайшими аргументациями, как скальпелем, работа "потрошилась", не без намерения найти в ней малообнадеживающее ядро.

 Мы, болельщики, только что не кричали, когда "наш" обрушивал на противника остроумные и меткие удары, и покидали зал, как покидают его, когда на ринге пожали перчатки крепкие боксеры.

 Мы расходились, смакуя словесные "нокдауны", и часто в простецкой увлеченности недооценивали смысл важных открытий. На основании их уже создавались первые стреловидные крылья.

 Наш галдеж терялся только на аэродроме в басовитом гуле тяжелых бомбардировщиков, нет-нет да и прорезаемом свистом новорожденной турбины. В этот неуемный, безжалостный оркестр шумов пушечным выстрелом врывалась катапульта. Ее аккорд подавлял все, заставляя вспомнить о войне.