Георгий Леонидзе - Сталин. Детство и отрочество

• Название: Сталин. Детство и отрочество
• Автор: Георгий Леонидзе
• Издательство: Заря Востока
• Жанр: Поэзия
• Год: 1944

Много проникновенных стихов посвятили советские поэты городу Гори и маленькому скромному домику, где родился товарищ Сталин.

О детских и отроческих годах Сталина поэт Георгий Леонидзе создал замечательную поэму. В поэме Леонидзе «Сталин» (1939), как и в поэме Маяковского о Ленине, повествованию о великом человеке предшествует развернутое вступление, в котором раскрывается историческая необходимость появления вождя революции.

---

ВИСЕЛИЦА

Моя залетная касатка,
Скажи, где Индия твоя?
Ты поздравляешь нас с весною,
Покинув южные края,

И в дни поры благоуханной
Вновь прилетаешь в наши страны.
Твою коричневую грудку
Не Инд ли выкупал в волне?
Тебя сынок мастерового
Ласкал глазами в вышине.

Теплом дохнуло слишком ранним,
Пригрело солнце февраля,
Весна замешкалась в воротах,
А в Картли ждет ее земля.

Вдали на улице раздался
Нежданный рокот барабана,
Затем — тяжелый шаг конвойных,
Оков однообразный звон;
И мальчик смотрит с тайной дрожью,
Суровым зрелищем смущен.

С распятием в руках священник,
За ним — процессии ряды,
Палач, готовый по уставу
Сегодня понести труды.

Конвоя круг. В кругу — пиралы
С поникшей тяжко головой.
Они не раз врагов сражали,
Избегнув пули роковой.

В нагорьях выросшие, оба —
Сыны носивших траур жен;
Один идет с улыбкой слабой,
Другой же, мнится, оглушен.

Какая им владеет дума
Пред наступающим концом?
Он жив еще, но словно распят,
С застывшим, восковым лицом.

А дробный грохот барабана
Сердца пронзает, как кинжал.
И немоты такой и гула
Сосело в жизни не слыхал.

Он пенью птиц внимал недавно,
Гонял задорного телка…
А день февральский, как весенний,
Глядит светло сквозь облака.

Откуда гул, растущий грозно,
Могущий сдвинуть глыбы скал?
Откуда сборище такое?
Толпу такую кто собрал?

На площади — помост высокий,
Три наспех врытые столба…
Народ раздвинулся пред теми,
Чья решена уже судьба.

В толпе — любители такие,
Что сами вздернут, муку для;
И ждут они нетерпеливо:
Когда ж затянется петля?

Народ теснится любопытный
От самых от ворот тюрьмы…
Кто знает, как сжигает пламя
Перед приходом вечной тьмы?!

И мальчик, ужасом объятый,
Глядит, как бы оледенев.
О, как топтал бы этих праздных
Его неутолимый гнев!

А те у места казни стали.
Уже мешки трясет палач.
— О, подарите юным юность! —
То повеленье или плач?

А грудь — как печь, где дышит известь,
Огнем сжигающим горит.
И гул кругом, и дых стесненный,
И разве есть отныне стыд?!

И вот пиралы — под петлею.
Скрипит под ними табурет.
Ужели отняты навеки
Земля, и жизиь, и этот свет?!

* * *

А мальчик сдерживает слезы,
Готовые упасть из глаз,
И он невольно вспоминает
От старших слышанный рассказ:

— Жил некогда добряк безвестный —
Друг злакам и земным плодам.
Он ниву попирать не стал бы,
Хотя б ковры постлали там.

Добряк жалел и каждый колос,
Склонивший стебель перед ним,
Но, кем-то злобно оклеветан,
Добряк был схвачен и судим.

И привели его к помосту,
И вздернули веревкой ввысь,
Но меж столбами чудодейно
Колосья густо поднялись.

И был колосьями поддержан
Простой и добрый человек,—
Так незаслуженных страданий
Чудак неведомый избег.

Под ним колосья не сгибались,
Снопом поднявшись золотым,
Невидимы зевакам праздным,
Жестокосердым и глухим.

И жертву вынули из петли.
На мир беззлобно он глядел
И зажил заново, невинный,
И светлым стал его удел.

* * *

Где же вы теперь, колосья,
Золотевшие в полях?
Трудно стало бедным парням
Одолеть предсмертный страх.

Ведь они пахали землю.
Может, зерен жемчуга,
Ставши стеблями на поле,
Их не выдадут врагам?

Где же, где же вы, колосья?
Надо парням жизнь сберечь!
Не видать златоголовых,
А петля у самых плеч!

— Боже, боже! Мать родная!
Искры слез. Возросший гул.
— Так его! — и кто-то шубу
Деловито застегнул.

— Ну и время! Капитала
Не сберечь для черных дней!
Для таких и петли мало!
Я бы их штыком, ей-ей!

— Не простим!
                  Запомним это,
Затаивши в сердце гнев!—
Молвил парень в черной блузе,
Боль и ужас одолев.

* * *

Не мальца ль желанье сбылось,
Чтоб герой не погибал?
Смертник, в саван облаченный,
Оборвался и упал.

— Он, видать, невинен, люди! —
Загудел кругом народ.
— Пощадить! Неправы судьи,
Раз могила не берет!

Но палач опять за дело,
И народ теснится зло.
Зреет ярость.
                Грудь Сосело
Снова дышит тяжело…

— Этак даже псов не душат
Или брошенных котят!
Если то царя веленье,
Он не меньше виноват!

И подавлен мальчик думой.
Сверстников объемлет страх.
И домой бегут ребята
С первым ужасом в глазах.

* * *

Едва вздремнув, проснулся мальчик
И в гневе он клянет царя.
Учителей тревожит в школе,
Негодованием горя.

— Нас наставляет катехизис,
Что вечен справедливый бог,
Что вездесущ и неизменен,
Непостигаем и высок.

Твердим, что с дней первоначальных,
Неизмерим, неповторим,
Он, всеблагой и всемогущий,
Дарит добро сынам своим.

— Ты прав, дитя!
                 — Тогда чего же
Людей лишает он щедрот?
Ужель не знает, что пирала
Обида и нужда гнетет?!

— Он знает все!
                  — Тогда зачем же,
Когда любимцев одарял,
Забыл создатель всемогущий,
Что счастья жаждет и пирал?!

— Дитя! Господь великодушен,
Но он испытывает нас,
Нам предназначив эту землю,
Следя за нами каждый час.

И по заслугам в этом мире
За гробом одаряет он…
— Но ведь создатель мудр от века
И не как смертные рожден.

Зачем всезнающему богу
Людей напрасно искушать?
Раз он дает дыханье грешным,
Ведь им греха не избежать!

А потому…
            — Ты, Джугашвили,
Побойся бога! Меру знай!
Чего ты затеваешь споры?
Вопросов праздных избегай!

Учи прилежней катехизис!
Не по годам ты, братец, смел!
Все, сказанное в этой книге,
Вписать создатель повелел…

И мальчик сел, смущен, за парту;
Сомнений не унять ему.
И в возмущенном юном сердце
Звучат слова: — А потому…

ДУМЫ И ПРЕДВЕСТЬЯ

Слушал малыш поученья.
Что это? Голос могил?
Слушал, но детской мечтою
Где-то высоко парил.

Слушает, но не сдается.
Думает тайно: «Не то!»
Чудятся дальние страны,
Где не страдает никто.

Понял, что в школе готовят
Преданных трону навек,
Чтобы льстецы выживали
И погибал человек.

Знает, что, множа напасти,
Мир расколола вражда.
Боль обжигает крапивой
И не пройдет никогда!

Ярость в младенческом сердце,
Гневом пылают глаза;
Ждет он, чтоб толпы восстали
И грохотала гроза.

Парус упругий натянут,
Тучами небо грозит.
Сердце уже пламенеет
И не прощает обид.

И, недовольная жизнью,
Неукротима душа.
Что же Сосело подскажут
Книги — друзья малыша?

* * *

— Чего не спишь еще, мой голубь?
— Другой, как эта, книги нет!
Хотел бы до последней строчки
Прочесть, пока блеснет рассвет.

Стихов певуче-звонких сладость
Впивает мальчик, опьянев.
Он любит древние сказанья
И руставелевский напев.

— О, хевисбер, могучий Гоча,
Моя мечта всегда с тобой!
— Рожденный раз лишь раз погибнет! —
Звучит его ответ простой.

— Но умирать героем должно,
Во имя ближних, мой сынок,
Чтоб весь народ, скорбя о жертве,
Итти за гробом гордо мог.

— Отец! Поверь, что так и будет!
Мне умирать не тяжело! —
И в урагане знамя Гоча
Горит, взметнувшись, как крыло.

— О, хевисбер, народом чтимый,
Скажу, сходя навек во тьму:
— Земли, где кости предков тлеют,
Не отдавайте никому!

Здесь кровь издавна обагрила
Народа страдные пути…
Служа мечом родному краю,
Отчизну жизни предпочти!

* * *

В горах не дрогнет знамя рода,
Потоком движется народ.
То Гоча, обнажив седины,
В поход воителей ведет.

— Пускай погибнет тот мохевец,
Что, словно раб, в пыли падет.
Смерть не страшна! Лишь древо жизни
Цвело б опять из года в год!

— Веди нас за собою, Гоча!
Ворвись, как вихрь, во вражий стан! —
К груди прижал Сосело книгу,
Восторгом пылким обуян.

ЗА ВАМИ СЛОВО, МОЛОДЫЕ!