Юрий Ижевчанин - Критический эксперимент

• Название: Критический эксперимент
• Автор: Юрий Ижевчанин
• Жанр: Альтернативная история

Наш современник в XVIII веке. Строгое соблюдение правил культурного эмбарго: не используется ничто неизвестное тогда.

---

Славился Яковлев также жестокостью по отношению к изменникам. Их до суда не довозили. А после того, как Яковлев разоблачил генерала Тотлебена, лично повез его в Питер и опять не довез, императрица скорчила ему рожу, назвала <<Мой верный Малюта>>, и дала титул барона Яковлева-Скуратова. Так что офицеры прозвали его Малюта Скуратов, но, как он хвастал опять, подчиненные и солдаты его любят и готовы всегда за него или вместе с ним жизнь отдать.

Мне стало завидно: вот человек нашел свое место в жизни, а я?

На следующей неделе я получил брань за неаккуратно сделанные отчеты о заседаниях и малюсенькую похвалу за их деловитость и стиль. Поручение осталось прежним. Должны были платить жалованье, но его, как всегда, задержали. Чиновники посмеивались надо мной, что меня посадили на такое место, где ничего не возьмешь, разве что ратманы, перепив пива, начнут ругать императрицу. Но немцы типы осторожные, и ничего такого никогда при русских не скажут.

А потом стало хуже. Кто-то подсмотрел мою рекомендацию, и меня начали травить. Все спрашивали, когда же я уязвлю Суворова? Чем же я жил, ежели носов не брал? И так далее.

К счастью, на следующей неделе вернулся князь. Он, весьма довольный, угостил меня и рассказал, что два дня они шли по морю, затем три дня он ждал оказии, дабы передать письмо императрице. Императрица изошла со смеху, но некоторые места были непонятны. Она позвала ближний двор и академика Баркова и велела читать вновь. Барков стоял с ней рядом и по ее знаку на ухо пояснял ей непонятные места. Двор под конец лежал на полу от изнеможения. Перед отъездом императрица велела еще раз прочитать протокол, опять смеялась и оставила Ваньку в нашем распоряжении, с тем, чтобы ей пересылали отчеты о дознании и суде. Князя произвели в штабс-капитаны и наградили деньгами, генерал также получил высочайшую благодарность. А Барков расспросил князя, кто же на самом деле писал протокол, и пригласил меня, ежели я буду в Питере, выпить с ним.

На разводе исключительно довольный губернатор при всех похвалил меня и сдержал слово <<озолотить>>: выдал мне золотой червонец. Эти десять рублей были с его стороны удивительной щедростью. Больше никогда я от него такого не видел. Князь поделился со мной своей наградой более щедро, и на некоторое время я был обеспечен деньгами.

А на следующий день экзекутор объявил мне, что меня произвели в столоначальники и дали мне в подчиненные Пафнутия и еще двух письмоводителей с хорошим почерком. Моя обязанность теперь была составлять протоколы дознаний и отчеты о заседаниях ратуши. Поскольку я уже понимал по-немецки, в застенке пришлось бывать чаще.

Ваньку вновь вздернули на дыбу, требуя рассказать, где его завербовали, кто вербовал, сколько заплатили, что он наделал и помогал ли ему кто-то. Последний пункт меня порадовал: в это время, слава Богу, понимали, что злодей может действовать и без сообщников.

Размякший за время приличного обращения и чувствующий, что выхода уже нет, Ванька вовсю ругал и палача, и меня, и Суворова, но не императрицу. Суворов сначала хотел выкинуть из протокола ругань по его адресу, но затем подумал и решил, что императрицу это повеселит еще больше.

Дознание длилось довольно долго. Размякший Ванька имел глупость признаться, что он разговаривал со многими местными ратманами и помещиками о помощи Фридриху. Губернатор велел не раздувать дела, поэтому на очных ставках мы более всего старались, чтобы показания сошлись, и вздевать Ваньку на дыбу пришлось всего три раза. Почти все обвиняемые, кроме спесивого аристократа с пышной фамилией фон Клюге унд цу Беринг, каялись, что боялись как русской власти, так и мести Фридриха, когда тот вернется, и поэтому слушали Ваньку, но ничего не делали, однако боялись и донести тоже. Нам противно было слушать этих выкручивающихся слизняков. Аристократ прямо сказал, что, когда принимали присягу императрице, он уклонился от этого, и, если бы не раненая нога, давно вернулся бы в армию своего короля.

После этого отчет вновь направили в Питер, а дело в суд. Ванька заорал благим матом, когда суд приговорил его к колесованию. Но приговор надлежало утвердить, поскольку казнить без высочайшей конфирмации было нельзя, и кат <<утешал>> Ваньку:

-- Матушка не казнит никого. Влеплю тебе сто кнутов, ослепят тебя, язык обрежут и сошлют навечно в Сибирь.

Всех, кто слушал Ваньку, за недонесение о государственной измене приговорили к высылке в центральные губернии России, но губернатор пообещал походатайствовать перед императрицей о милости. Лишь юнкер фон Клюге унд цу Беринг высокомерно отказался от милости, но губернатор заявил, что и ему будет ходатайствовать милость.

А в промежутках я вновь сидел (но уж далеко не всегда) на заседаниях магистрата, присутствовал на скучнейших допросах немцев по скучнейшими и мелким делам (даже убийство было всего-навсего из-за тяжбы о спорном клочке земли). Было тяжело: прошли уже месяцы, а я еще ничего не сделал. Единственно, что радовало: мой немецкий все улучшался.

Кстати, уже четыре месяца жалованья абсолютно не платили. Я радовался, что не заказал себе нового костюма, ограничившись башмаками и несколькими сменами белья, и что заранее заплатил еще за три месяца вперед за квартиру. Деньги почти кончились. Так что я в душе понимал тех, кто носы берет.

Конец дела Ваньки

Князь Дундуков, вновь посланный в Питер с приговором и материалами дела, в Кенигсберг уже не вернулся. Чтеца императрица уже нашла другого, но князь исхлопотал себе перевод в штаб Апраксина, в действующую армию. Конфирмацию и умягчение доставил поручик Ермилов. Он привез, как сразу же разнеслось по канцелярии, и сундучок с деньгами на жалование. Заодно он передал мне и стихотворный ответ Баркова на мои вирши, которые я переслал ему с князем. Стихотворение было, на мой взгляд, дубовое и неприлично до жути. Но я уже решил поддерживать контакт с академиком, и мы впоследствии также обменивались виршами. Я уже жил на квартире в долг, так что очень надеялся на жалование. Правда, по мелочи удалось кое-что заработать: составить вирши на именины секретарю Суворова Ивашникову, составить пару прошений ратманам, кои русским, конечно же, не владели. Но заработки были ничтожными.

Через несколько дней после приезда гонца (в воскресенье и в церковные праздники казнить не полагалось, да и эшафот надо было возвести) кенигсберские бюргеры, да и русские чиновники тоже, пришли на площадь перед ратушей. Там уже возвышались во всей красе плаха, колесо и растяжка для наказания кнутом. Горел очаг, на нем калились клеймо и щипцы. Я не хотел идти на площадь, но должен был по долгу службы. Гретхен же пошла с охотой в толпе кумушек.

Ваньку везли на позорной телеге в белой рубахе и со свечой в руке. Рядом шел священник и утешал его. Приговоренные по его делу бюргеры и юнкера уныло плелись кучкой за телегой. Секретарь суда коллежский регистратор Егор Пупкин взошел на эшафот, дрожащего Ваньку привязали к колесу, и секретарь начал читать приговор:

-- Вор и изменник Ванька Фролов, по прозванию Подкаинщик, будучи в граде Берлине, продался нашему врагу Фридрихусу, получил у него деньги на подкуп честных прусских бюргеров и юнкеров…

Далее шло длинное перечисление того, с кем он говорил, что лаял и так далее. Потом пошли сентенции суда.

-- Ратман Иоахим фон Рюбецаль, слушавший лаятельные речи, приговорен к высылке в Рязанскую губернию. По ходатайству нашего милостивого губернатора Сенат умягчил приговор, велев сказать сему ратману дурака, и предупредить, дабы больше в такие дела не совался, взыскать с упомянутого ратмана двадцать рублей на нужды армии и губернской власти, а ему самому публично покаяться в дурости.

Иоахима вытолкнули вперед, губернатор сказал ему строгим голосом:

-- Дурак, впредь будь умней!

Переводчик перевел,

Ратман заговорил нечто извиняющееся по-немецки, губернатор махнул рукой, ратман хотел был слинять с площади, но губернатор его удержал, приказав всем осужденным быть на площади до конца.

Так же поступили и с остальными, изменялись лишь суммы штрафа. Остались лишь длиннотитульный юнкер, стоящий с гордым лицом, опираясь на трость, и Ванька, изнемогавший на колесе в ожидании своей участи.

-- Юнкер Иоганн Фридрих Якоб фон Клюге унд цу Беринг благожелательно слушал вора, поддакивал ему, уклонился от присяги, изъявил намерение идти в армию Фридриха. Он приговорен к высылке в Сибирь, но наша милостивая императрица умягчила приговор, заменив его на пять ударов кнута.

Юнкер разразился страшными проклятиями, выхватил шпагу, но солдаты быстро скрутили его, раздели до пояса и привязали к деревянной кобыле.

Кат взял кнут, поиграл им и произнес одно из немногих немецких слов, которые он знал:

-- Доннерветтер!

После этого он размахнулся и изо всей силы нанес первый удар. Показалась кровь. Юнкер даже не вздрогнул и ничего не произнес.