Ян Гамильтон - Записная книжка штабного офицера во время русско-японской войны

• Название: Записная книжка штабного офицера во время русско-японской войны
• Автор: Ян Гамильтон
• Жанр: Биографии и Мемуары

Аннотация издательства: Русско-японская война (1904–1905) за господство в Северо-Восточном Китае и Корее не обойдена вниманием исследователей. Ей посвящены сотни научных трудов и книг. В этом море военно-исторической литературы затерялись оригинальные записки британского военного агента при Первой японской армии генерал-майора сэра Яна Гамильтона. Ему удалось нарисовать обобщающие портреты как японского, так и русского солдата, описать их морально-боевые качества, вытекающие из национального характера. В этом неувядающая ценность мемуаров английского, генерала, ставших библиографической редкостью. Печатаются по изданию 1906 года.

---

Внезапно, как раз в самый критический момент, с валов цитадели загремели орудия, и их снаряды, падая среди первых рядов китайцев, сразу изменили обстановку в пользу японцев, и противник был отброшен. Никто не был более удивлен этим вмешательством провидения, как сам полковник, начальник отряда. Как оказалось, в цитадели имелись 4 орудия, оставленные там китайцами. В госпитале лежал больной артиллерийский унтер-офицер. Когда бой разгорелся, он встал с постели, показал нескольким раненым пехотинцам, как зарядить орудия, прицелиться и выстрелить по противнику. По китайскому обыкновению, снаряды были снаряжены песком вместо дорогостоящего взрывчатого материала, но, несмотря на это, они оказались все-таки вполне пригодны в этом случае. Во время этой отчаянной небольшой стычки Порт-Артур был взят приступом, и таким образом резервной колонне из батальона и эскадрона не пришлось принять участие в бою, вознаградившем бы ее за все ее передвижения.

Чтобы дополнить эту историю, следует упомянуть, что Ойяма посадил в Кинчжоу вишневое дерево в память боя и приказал каждому офицеру своего штаба написать поэму в честь этого события. Древняя идея соединения двух искусств, войны и поэзии, еще до сих пор не исчезла в японской армии. У нас же совсем наоборот. Если сказать, что кто-либо пишет стихи, это все равно что присудить ему такую ничтожную похвалу, которая нисколько не отличается от насмешливого презрения. На отдаленнейшем же Востоке преобладает совершенно противоположное мнение, мнение вполне естественно выраженное в только что приведенном случае с Ойямой. Маркиз Ойяма большой любитель старинного фарфора и имеет все средства, чтобы удовлетворить свою страсть. Он искусный старый воин, но он на десять лет старше, чем был, когда взял Порт-Артур. Все-таки, быть может, японцы правы, что не отстранили его от дела. Так, один из японских офицеров сказал мне:

— «У нас имеются сотни более образованных, совершенных и знающих офицеров, которые бы могли занять место Ойямы, но они не будут Ойямой! Его репутация очень высока, его любит народ, и, кроме того, мы не увольняем старых вождей, раз они желают продолжать служить нам».

Генерал-лейтенант барон Кодама напоминает своей наружностью английского генерала сэра Михаила Биддульфа (Sir Michael Biddulph) в миниатюре. Многие из британских офицеров заметили это сходство. Он говорит только по-японски и не ведет роскошной общественной жизни, как Ойяма, и его редко приходится видеть на собраниях высшего токийского общества. Однако благодаря исключительно счастливым обстоятельствам я имел высокую честь быть приглашенным к обеду в его частном доме, что в Японии служит более редкой формой любезности, чем банкет в официальном помещении хозяина. Банкеты аккредитованным в Японии иностранцам даются очень часто. Пожалуй, даже слишком часто для людей, любящих покой. Банкеты эти совершенно то же, что мы в Индии называем burra khanas, очень утонченные, но и очень официальные. Я предполагаю, что правительство платит за еду, напитки и музыку. Приглашенные размещаются по рангам самым строжайшим образом. Естественно, что гостю на этих торжествах представляется очень мало вероятия завязать новую дружбу, влюбиться или сделать что-либо помимо еды, питья и курения, совершенно так же, как если бы он присутствовал на парадном обеде под председательством лорд-мэра Лондона.

Если иностранцу, постоянному жителю Японии или путешественнику, удается проникнуть за пределы официальных банкетов или клубных обедов[10], то он может назвать себя особенно счастливым.

Еда, напитки и курение, по моему собственному опыту, не оставляют желать ничего лучшего; но во всех других отношениях щедрое и общее для всех гостеприимство официальных торжеств не может быть сравнимо, по моему мнению, с очаровательной любезностью частного лица. Как в данном случае, так и всегда, когда мне приходилось встречать генерал-лейтенанта барона Кодаму, он поражал меня своим сильным чувством юмора, быстротой и находчивостью возражений и самым заразительнейшим сердечным смехом. В то же время я не могу отрешиться от мысли, что, разговаривая и восхищаясь блестяще воспитанным современным человеком, я нахожусь лицом к лицу с самым ярким представителем Востока, азиатом из азиатов. Я не поместил бы этого даже в своем дневнике, если бы я думал, что подобная оценка может быть принята близко к сердцу или вызвать возражения. Я думаю, что она только доставит удовольствие. Действительно, я могу утверждать, что японские идеалы, в особенности же их взгляды, настолько отличаются от европейских и американских, что иностранец имеет право личной критики или описания, не опасаясь причинить этим неприятность, конечно в том случае, если критика не явно злонамеренна.

Генерал Кодама обладает необыкновенно большим тактом, которым он широко пользуется. Несмотря на его добродушие и непринужденные шутки и манеры, он был всегда настолько осторожен и серьезен, что про него никогда не сплетничали. Это должно служить особенной похвалой для выдающегося человека в Японии, стране, где пресса превзошла даже американский журнализм в старании посвятить публику в подробности частной жизни и готова к инсинуациям даже при самом малейшем к тому поводе. Его постоянная должность — губернатор Формозы, где он казнил несметное число разбойников и дикарей и установил в конце концов финансовое равновесие. Рассказывая мне об этом, он, казалось, с большим удовольствием вспоминал, как он рубил головы, чем о приведении в порядок финансов страны. Он принадлежит к древнему феодальному клану Чиозу (Chiosu), который даже в современные демократические дни приносит свою пользу.

Я чувствую, что описание моих впечатлений от новых знакомств было бы неполным, если бы я не остановился на генерал-майоре Я. Фукушиме, кавалере ордена Бани и начальнике второго отделения генерального штаба. Его карьера служит подтверждением, насколько важно удачно начать службу. В бытность его еще только майором и военным агентом в Берлине на одном из банкетов зашел разговор о том, какое расстояние способна пройти лошадь под всадником при ежедневной работе и при определенной скорости. Фукушима заявил, что его лошадь в состоянии перенести его из Берлина прямо во Владивосток. Его подняли на смех, и этим только укрепили его в намерении сделать этот опыт. Он пустился в путь и действительно доехал до Владивостока, проехав все это расстояние верхом, но не на одной и той же лошади. Что замечательно в этой истории, то это не его поездка, которую может совершить всякий, пользующийся хорошим здоровьем, имеющий паспорт и помощь банкира, а то впечатление, которое произвела эта поездка в Японии. Публика и пресса прямо сошли с ума по этому поводу. Обыкновенный человек, уронив свечу в Темзу, тушит ее, баловню же фортуны удается уронить ее как раз в то время, когда поток нефти течет вниз по реке. Высшее военное начальство присоединилось к энтузиазму толпы, может быть, против его желания, однако ему пришлось так поступить. Фукушима был произведен из майоров в подполковники. Ему была устроена публичная встреча в Токио. Лихой генеральный штаб, среди которого находился по меньшей мере один ревнивый соперник, принял участие в почетной встрече сибирского героя, театрально красовавшегося в своем изношенном дорожном костюме, с хлыстом в руках, истрепанным нарочно для этого случая, как говорили его враги. Впоследствии этот костюм и эмблематический хлыст благоговейно были помещены в музей.

Я записал эту историю так, как мне передал ее один японский офицер. Я всегда был того мнения, что самым лучшим пробным камнем будущего победителя служит самое тщательное наблюдение за последствиями его первого успеха. Приходит ли улыбка фортуны в виде неожиданной удачи или же она служит наградой за умелую работу, большинство этих удачников склонны видеть в их успехе подходящий случай, чтобы как бы опуститься и дать себе отдых, праздник или что-либо в этом роде. Для честолюбивых же даже удача служит как бы ударом шпор или хлыста. Успех не ослабляет их ни на мгновение, наоборот, дает им новые силы идти вперед с удвоенной энергией. Генерал-майор Фукушима принадлежит к этой немногочисленной категории. Со времени его знаменитой поездки он удвоил свои старания держаться впереди всех, и в общем ему это удалось. Нередко, однако, успех ставит своего избранника в такое странное положение, что в то время, когда все его современники полны зависти к нему, сам он желает быть чем-либо другим в великом мире — монахом, священником, незаметным рыбаком или даже птицей, беззаботно распевающей на ветвях. Подобные чувства, я воображаю, должны были теперь овладеть Фукушимой, единственной обязанностью которого было вводить в заблуждение и противодействовать всем иностранцам, бывшим в сношениях с ним; в то же время для того, чтобы дать ему возможность наиболее успешно выполнить свое назначение, его официально назначили их руководителем и помощником. В действительности же, как я более чем подозреваю, он для военных агентов и корреспондентов настоящий волк в овечьей шкуре. Однако он так искусно блеет, что большинство из них все-таки видит в нем своего рода справочное бюро и лучшего приятеля и самого полезного человека в Токио. Некоторые из них признавались мне, что они получили от него очень важные сведения, не известные никому другому. Если припомнить, что он не сообщил ни одному-единственному лицу ни одного-единственного факта ценностью в медный грош, нужно признать, что генерал-майор Фукушима был необыкновенно ловок.