Евгений Воробьев - Высота

• Название: Высота
• Автор: Евгений Воробьев
• Жанр: Советская классическая проза

Воробьёв Евгений Захарович [р. 29.11(12.12).1910, Рига — 1990)], русский советский писатель, журналист, сценарист. Участник Великой Отечественной войны. Окончил Ленинградский институт журналистики (1934). Работал в газете «Комсомольская правда». Награждён 2 орденами, а также медалями

Основная тема его рассказов, повестей и романов — война, ратный подвиг советских людей. Автор книг: «Однополчане» (1947), «Квадрат карты» (1950), «Нет ничего дороже» (6 изд., 1956), «Товарищи с Западного фронта. Очерки» (1964), «Сколько лет, сколько зим. Повести и рассказы» (1964), «Земля, до востребования» (1969-70) и др. В 1952 опубликована наиболее значительная книга Евгения Воробьева — роман «Высота» — о строительстве завода на Южном Урале, по которому поставлена еще более популярная кинокартина «Высота» (1957).

---

Нам нужны кадровые строители. И я рад, что в Каменогорске мы с вами сделали шаг вперед. Опыт «Уралстроя»? — задумчиво спросил себя Дымов, покосился куда-то в сторону и ответил — Но не забывайте, что и сам «Уралстрой» — плод многолетнего опыта тысяч людей… — Дымов обвел теплым взглядом всех сидящих за столом и неожиданно скомандовал — Заднепровцы, встаньте! Все, кто работал со мной в Заднепровье!

И чуть ли не каждый третий встал.

Токмаков пожалел, что не может встать с ними заодно.

Все, все было для того, чтобы Токмаков веселился: друзья вокруг, и рюмка не пустует, и Дымов вновь отметил его в своем слове. А Токмаков скучал без Маши.

Тост Дымова воскресил в памяти дела и встречи на стройках, которые предшествовали Каменогорску. Вокруг слышалось:

— Разве это в Кушве было?

— Одну лебедку крутили с тобой, по одним балкам ползали, одни дожди нас мочили!..

— В Серове лето известное. До тех пор его дожидаешься, пока оно не пройдет. Оглянуться не успели — уже белые мухи летают.

Нежданов наклонился к Терновому и продекламировал:

Бойцы вспоминают минувшие дни
И домны, где вместе трудились они!

— Стихи-то получше, чем у бетонщика Егора! — усмехнулся Терновой.

Терновой отошел от стола. Он уселся с секретарем горкома на диванчике в полукруглой нише.

— Ты пойми, Чекменев, — горячо убеждал Терновой, — эти люди нужны Дымову в Красных Песках. Он берет их с собой не потому, что не доверяет тамошним кадрам, а потому что таких кадров там нет. Ему нужен свой штаб. Постоянный штаб строительства. Слыхал сегодня — «Заднепровцы, встаньте!»? Сегодня это заднепровско-каменогорская дивизия. А завтра станет еще и краснопесчанская.

— Дымов хочет забрать у меня из организации самых ценных людей. Мы еще будем строить и строить Каменогорск… Ты помнишь, что на последнем пленуме было сказано о руководителях, которые при переезде с места на место тянут за собой хвост?

— Там шла речь совсем о другом. О руководителях, которые подбирали на работу приятелей, земляков, своих людей — безотносительно к их политической и деловой пригодности. Таким образом создавалась семейка близких людей, артель, члены которой стараются жить в мире, не обижать друг друга, не выносить сора из избы, восхвалять друг друга. Но разве эти соображения движут Дымовым? Разве на «Уралстрое» есть семейственность? Конечно, нет! Дымов всегда строже и требо-вательнее к тем, в кого верит, кого любит. К своим старым соратникам, к своим любимцам, он беспощаден. А люди, которых Дымов просит у министра, как раз его старые соратники. Это опытнейшие строители. Разведывать на новом месте всегда труднее, чем у нас тут строить.

— Чего ты как хлопочешь, Иван Иванович? Уж не собираешься ли и ты выпорхнуть из родного гнезда?

Терновой вздохнул. Сегодня Дымов сказал ему: «Хоть ты, Иван Иванович, ходок и плохой, а хотелось бы мне походить с тобой вдвоем по Красным Пескам. Пешком. Как разведчики ходят».

— Пока Цека не перебросит меня, ты от меня, Чекменев, не избавишься, — рассмеялся Терновой. — Я к тебе даже с фронта и то дорогу нашел. Но знаешь? Думается, настанет время, когда и мне надо будет разделить долю всех этих кочевников. Токмакова я сам уговорил уехать с «Уралстроя». И считаю, что правильно поступил. Не ставить же его после сварной домны на щитовые дома? Кочевье строителей не вчера началось и не завтра окончится! Нам еще строить и строить. Вот Дымов носится с идеей завода-стройки. Строительная дивизия на колесах. О новых формах работы думать нужно. И писать об этом в Цека надо не кому-нибудь, а нам с тобой…

Дымов посматривал на Тернового, оживленно спорящего, и говорил с Медовцом о Красных Песках.

Закончив разговор, Медовец отошел от Дымова и собрался затянуть «Распрягайте, хлопцы, коней», — он уже кашлянул и набрал воздуху в легкие, уже подал знак Одарке, чтобы подтянула песню, но в этот момент прораб, сидевший по ту сторону стола, за тортом, изображавшим шоколадное подобие домны, закричал:

— Товарищ Медовец! Учтите нашу дополнительную заявку! Еще хотя бы четыре вагона!

— А ты не делай ход конем. Два вагона.

— Что это значит — два?

— Два — это такая цифра. — Медовец хотел было размашисто начертить в воздухе пальцем двойку, но раздумал и показал кукиш. — Алло! Бачишь? — Медовец, не успев улыбнуться, разразился громовым смехом. — У нас какие цифры приняты? Арабские цифры. Из этого тебе и следует исходить в своей работе.

— Мне не до смеха. Учтите: бетонировка высоких марок требует.

Медовец посмотрел на прораба тем взглядом, каким обычно смотрел на звонящий телефон.

— Меня сейчас только марки вин волнуют. Чуешь? Передай-ка мне коньячок по знакомству. Как это нету? Алло! Направо ты дывишься, а налево не бачишь! То-то же! И давай-ка лучше чокнемся… За отъезд!

— Куда?

— Государственная тайна. Но не дальше, чем поедет Дымов!..

— Посуда любит чистоту, — подал голос Карпухин и тоже потянулся к Медовцу с бокалом.

Медовец осушил бокал, откашлялся, вновь кивнул Одарке и, опасливо покосившись на прораба, поспешно грянул: «Распрягайте, хлопцы, коней…»

Одарка запела стесняясь, вполголоса. Впервые ее пригласили на такой банкет, и она чувствовала себя крайне неуверенно. У рубильников, среди проводов высокого напряжения она робела меньше, чем в присутствии высокого начальства.

Но Медовец дирижировал, навалясь на стол, и понемногу голос Одарки набирал теплую силу, легко перекрывая застольный гул.

Сегодня песня совсем не тронула Карпухина. Он пил больше обычного и был мрачен.

Подошел Терновой.

— Что пригорюнился, Захар Захарыч? Ты еще в рубщиках прославишься!

— Какая теперь слава? Другие мою фирму держат. — Карпухин махнул рукой. — Разве мне за молодыми угнаться? Давай лучше выпьем, Ваня, По третьей?

— Нет.

— Неужели по четвертой? А впрочем, куда ни шло. Уговорил ты меня!..

— А лишку не будет, Захар Захарыч?

— Сроду до дребезга не напивался. Пить, Ваня, можно. Только пить нужно так, чтобы на партийный билет не капало.

— А когда же мы тебя будем в партию рекомендовать-принимать?

— Еще не дорос. Потом старуху свою надо сперва перевоспитать… Религиозная прослойка в семье получается…

Нежданов подсел к Гинзбургу, сидящему в табачном облачке. Глаза у него были полузакрыты. Казалось, Гинзбурга клонит ко сну и он борется с сонливостью.

— Вы читали, Григорий Наумович, мой отчет о митинге?

— Еще не успел.

— Там есть один точный образ: домна — это дот, долговременная огневая точка пятилетки.

— Нам с вами хватит дела не на одну пятилетку. — Гинзбург улыбнулся и принялся выколачивать трубку, не замечая того, что новый темно-синий пиджак уже обсыпан пеплом. — Вот построили мы домну. Все технические новшества будут отражены в отчетах, в специальных журналах, в учебниках. Но разве менее важно описать все новое, что родилось в душах людей? Взяли бы вы, Андрей Данилович, и написали роман.

— У меня материала уйма. Ведь я же всю жизнь веду записные книжки. Еще когда в палатке жил, на горе Мангай, начал. Вся история Каменогорска!.. Да вот руки не доходят…

— Как у меня до диссертации, — тяжело вздохнул Гинзбург. — Опять придется отложить мою деформацию пластических тел на зиму. А то и до весны, если опять подоспеет что-нибудь срочное…

— А у меня каждый день что-нибудь срочное. Очерки, статьи, заметки. Мало ли хлопот! То приветствие надо написать, то жалобу. Вот вчера в Министерство путей сообщения отправили ходатайство. Чтобы ввели прямой вагон Каменогорск — Москва, без пересадки. Завтра нужно письмо в Союз композиторов написать. Ведь просто стыдно — ни одной песни не сложили хорошей о Каменогорске! Неужели мы не заслужили? — Иногда неделями руки до записной книжки не доходят…

— Записи — вещь полезная, — сказал Гинзбург; он все еще возился с трубкой, вертел ее в коричневых пальцах. — Наука всегда познает истину путем опыта, и научный вывод будет тем точнее, чем больше опытов произведет ученый, чем больше он соберет фактов. Тогда вывод ученого приблизился бы к абсолютной истине. Не правда ли?.. Записные книжки и факты, конечно, нужны и писателю. Ведь что такое искусство? Такое же познание истины, как и наука. Но искусство может опираться на меньшее число опытов, чем наука. Искусству нужен характерный факт, пища для больших обобщений. А подобные обобщения под силу только художнику… Обобщение — одна из главных способностей нашего мышления. Но пользоваться этой способностью следует очень осторожно. Наш ум всегда обобщает. Мы должны быть уверены, что обобщения имеют под собой почву, А если достаточных оснований нет? Тогда мы делаем поспешные, поверхностные обобщения, а они неизбежно ведут к заблуждениям…