Феликс Кандель - Врата исхода нашего (девять страниц истории)

• Название: Врата исхода нашего (девять страниц истории)
• Автор: Феликс Кандель
• Издательство: Effect Publications
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1980

---

Мы, российские евреи, все отдаем прожорливому времени, все почти уж отдали: историю свою, предков своих, общую память. С чем же мы останемся? С кем останемся?…

Как голые, посреди голого поля, в окружении безжалостного зверья…

Слезы и молитвы поколений имеют право на память, на уважение, на благодарность в нашей необремененной обязательствами жизни.

Нам нечего ждать, что кто-то позаботится о нас, повесит на зданиях наши мемориальные доски, издаст за нас наши книги с журналами, сохранит нашу историю и передаст ее нашим потомкам, — нет, этого мы не дождемся.

Что же тогда остается?

А остается нам одно.

Спросим отцов своих, спросим еще живых дедов своих: с ними уходит наша память, память российского еврейства, наше прошлое, наша связь с поколениями, наша теперешняя связь друг с другом. Спросим отцов своих. Сохраним малые крохи. Передадим дальше, детям и внукам.

Пусть каждый расскажет, что помнит. Пусть каждый сбережет, что сможет. Пусть хотя бы назовет детям имена дедов своих и прадедов: мы и того не знаем. Мы ничего не знаем. И начать надо с малого. Главное в этом деле — начать! Поторопиться! Уцепиться за факт, за нерв сегодняшний! Пусть потом придут старательные, дотошные, архивно-музейные, что осмыслят и объяснят, не спеша, — пусть!

Мы, евреи, небольшой народ в этом мире. Нам — держаться сообща, помогать, облегчать, советовать. И история наша, традиции — единственное, что спаяет, что способно спаять.

А без этого: голые, посреди голого поля, в окружении прожорливого зверья…

4

И вот теперь, сейчас, еженедельно, каждую субботу сходятся евреи к московской синагоге: в любую погоду, в любое время года, всегда.

В Москве, на улице Архипова, совсем рядышком с самыми главными государственными и партийными учреждениями стоят по субботам толпы евреев и спорят, и беседуют, и сватают, и знакомят, и просят помощи, и решают в который уж раз кардинальный вопрос века: ехать или не ехать?

— Что тут такое? — спросит случайный прохожий.

— Бейт-кнесет.

— Что, что?

— Синагога, вот что. Си-на-го-га…

И покачают головами одни. И поспешно уйдут другие. И пробурчат что-то третьи, малолестное, а то и нецензурное. А четвертые, остановившись, долго будут глядеть с изумлением на здание с колоннами, на толпу вокруг, будто удивительнее зрелища и не видывали: евреи у синагоги…

Тихо здесь в будние дни. Тихо и пустынно…

В будние дни тихонько пройдут поутру старики-евреи, шаркая подошвами, кашляя и задыхаясь, спустятся сверху, с Маросейки, или с трудом взберутся снизу, с Солянки, — и опять пустынно, и транспорта немного, только пробежит мимо шустрый корреспондент из «Советского спорта», чье здание рядом, вплотную к синагоге, да выедет машина из гаража напротив, да встанет столбом случайный зевака на узком тротуаре, с удивлением разглядывая незнакомые письмена над входом: что это? откуда это? персидское, египетское или, может, бушменское?…

А то еще подъедет одинокий катафалк, и внесут внутрь гроб, и войдут плачущие родственники, а через малое время и они уедут, тихо, медленно, почти шагом, а старики из синагоги пойдут следом, до поворота, провожая раз за разом, одного за другим…

Так здесь в будние дни. В обычные дни. В дни непраздничные. Даже агентам нечего делать тут. Даже милиции…

Но вот приходит день, особый день, издавна ожидаемый, и заранее уже сговариваются евреи, созваниваются, отменяют на этот вечер всякие кино и театры, футболы и хоккей.

И милиция уже готовится, продувая заранее свистки и мегафоны. И агенты готовятся, проверяя фотоаппараты и магнитофоны. И дружинники, выделенные для этой цели, получают инструкции. И спецмашины занимают посты в окрестных дворах. И автобусы. И «воронки» — на всякий случай…

И засветло еще перегораживают улицу понизу и поверху, чтобы не ходил транспорт…

И засветло еще густеет поток евреев от метро к синагоге…

И засветло еще надо пройти внутрь, потому что потом не пробьешься, не влезешь, не увидишь, как понесут Тору, не услышишь кантора…

А поток все густеет… А народ все прибывает… И улица Архипова уже, кажется, не может вместить всех желающих… И зажигается первая звезда…

Это — удивительный день в году.

Это — день единственный.

Это — праздник «Симхат-Тора»…

Откуда мы такие жизнерадостные, евреи? Ну, откуда?!

Вот отплясывают на улице Архипова, прямо на мостовой, молодежь со стариками, поют песни, целуются, пьют вино, поздравляют друг друга с праздником — с чего бы это? с какой такой радости?..

Не с достижений же советской власти. Не с бодрых песен советских композиторов: «С каждым днем все радостнее жить…» Не с утверждений отмененных вождей: «Жить стало лучше, жить стало веселей…»

Так откуда это у нас? Неужто не переводилось подобное в нашей истории, в наших традициях, когда народ пел и плясал, несмотря на гонения, убийства, издевательства с притеснениями? Неужто такое не переводилось?…

Каждый год, осенью, приходит этот день, удивительный день, неповторимый день, когда собираются евреи Москвы на улице Абрама Архипова. И если раньше приходили сюда считанные сотни, и вели себя скромно, и пели потихоньку, и расходились быстро, то теперь собираются тут тысячи и тысячи, и поют, и танцуют, и хохочут до ночи. И опять, как прежде, вся улица Архипова нашпигована агентами и переодетой милицией, но теперь это почему-то не страшно, теперь тут не только молодежь, которой терять нечего, но и старики, но и средний возраст: подходят семьями, с бабушками-внуками, встречают знакомых, друзей, родственников, сталкиваются с сослуживцами, а то и с начальством своим — вот уж совсем конфуз!

Этот праздник — «Симхат-Тора» — отдушина.

Это праздник, когда просыпаются от спячки. Вспоминают, кто они, почему они, зачем они…

Сколько было нас таких, что только в этот день шли к синагоге, только на этот праздник?

Сколько еще осталось таких, что в этот день — именно в этот — наиболее остро чувствуют свой страх, обделенность, боязнь прийти на улицу Архипова и присоединиться к другим. И хотя нет их на нашем празднике, но он и для них, потому что тоже заставил задуматься… А там, глядишь, на другой год кто-то из них тоже прийдет к синагоге, сначала стесненно, с оглядкой, а потом и спокойно уже, привычно и гордо…

А внутрь синагоги не пробиться, не протолкнуться даже к ее ступеням.

А в зале — приглядись! — много молодых лиц: помолодела синагога, пустила новые ростки.

Мы-то думали: он уже погиб, этот гигантский ствол с корнями в неизведанную глубину. Мы-то думали: спилить его — и на дрова, в печку, на растопку… Но пришло время, и побежали по стволу свежие соки, и опушилось молодой листвой дерево-великан.

Что-то стронулось, граждане евреи, что-то, видно, стронулось с места…

А праздник шумит, праздник разворачивается и набирает силу!

Гуляет улица Архипова под бдительным оком милиции и агентов.

Поет улица Архипова в двух шагах от главных государственных учреждений.

Танцует улица Архипова в самом центре столицы, позабыв про страх прошлых поколений.

Хохочет улица Архипова молодыми голосами, нашей надеждой и нашим будущим.

Чего нам бояться?

Это наш день.

Это наша радость.

Это наш праздник — «Симхат-Тора»!..

Страница третья Поздравьте меня еще раз!

«Уже в 46 году я окончательно понял, что уеду в Израиль. Тогда еще не было Израиля, была Палестина, и я слушал радио почти каждый день. Я слушал Би-би-си на английском языке: развитие событий…»

«Наши евреи вечно обсуждали два вопроса: будет ли война и будет ли девальвация. И исходя из этого всякий раз решали, что надо отсюда уносить ноги…»

«В 71 году Черновицы уже ехали вовсю, Я был в Черновицах и не проявил к этому никакого интереса. Я даже не знал, что означает слово ОВИР…»

«В шестидневную войну меня волновало одно: утвердят кандидатскую диссертацию или не утвердят…»

«И потом, вдруг, напала на меня тоска. И стало мне тошно при всем моем благополучии. Разговоры, пьянки, работа…»

«Я хочу уехать из этой страны. Я не хочу больше слышать антисемитские упреки: «Вы рисуете еврееобразных людей и животных…»

«Я решаю теперь: или уехать, или перейти в областную партийную газету…»

«У меня было ощущение, что если я этого не сделаю, то мой отец как бы и не жил…»

Все началось с того, что я стал собирать документы.

И сразу ощутил неловкость.

Неловкость, стеснение, унижающее чувство стыда…

Бейте меня, клеймите меня, закидайте камнями за это, но мне неловко было пойти за справкой, за копией, за квитанцией.