Ричард Хьюз - Деревянная пастушка

• Название: Деревянная пастушка
• Автор: Ричард Хьюз
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1981

---

Словом, страшились они лишь освобождения.

Лишь в июле (в июле 1924 года, когда Огастин уже обосновался в лесах Новой Англии) Франц с большим опозданием навестил наконец Тони. Они говорили о чем угодно, только не о Гитлере. Впечатление, произведенное на Франца его речами на суде, давно прошло. К тому же разве этого малого не засадили в тюрьму на ближайшие пять лет и не задвинули за ним засов? Франц (как и большинство других) считал, что это — конец, конец бесповоротный.

Но дня через два после посещения Ландсберга Франц случайно встретил доктора Рейнхольда на Мариенплац, и Рейнхольд потащил своего молодого друга выпить. Знаменитый юрист отнюдь не был так уж уверен в том, что это конец.

— Вы говорите, пять лет?! Да это же не приговор, а фарс, разыгранный в угоду Берлину. Редвиц считает, что Гитлер уже к августу выйдет, а как только он избавится от этих безумных расистских идей Розенберга, он далеко пойдет… Но смотрите-ка! Ведь это Карл там брешет — мозгов у него, конечно, не больше, чем у курицы, но он один из приближенных Гитлера. Давайте позовем его и узнаем последние новости. — Рейнхольд сложил руки рупором и приставил ко рту. — Эй, Карл! Приятель! — крикнул он, как окликают извозчика, и, пока тот к ним шел, шепнул Францу: — Вечно меня так и подмывает поддразнить Карла. Если я зайду слишком далеко, толкните меня ногой под столом.

Франц сразу узнал Карла. Всего два дня назад они приятно провели время, шагая из Ландсбергской крепости на поезд. Оба были в восторге от прелестного маленького городка в стиле барокко, раскинувшегося на лесистых берегах реки Лех, и оба единодушно осудили возмутительное творение Губерта Геркомера «Mutter-Turm»[21]. Но лишь только они сели в поезд, малый этот уже ни о чем, кроме Гитлера, не мог говорить. И как они с Гитлером близки — точно два боба в стручке, — и как Гитлер ценит его, Карла, советы. Когда они подъехали к станции Кауферинг, он до того надоел Францу, что тот пересел в другой вагон.

Однако поначалу из Карла трудно было что-либо вытянуть.

— Никакой нацистской партии не существует: вы же прекрасно знаете, что решением суда она распущена, — угрюмо заявил он и умолк, кусая ногти.

— Так-то оно так. Ну, а эта новая группа «Nazionalsozialistische Deutsche Freiheits-Bewegung»[22], столь удачно прошедшая на весенних выборах, — разве всем не ясно, что это одно и то же? Старое нацистское ядро, накрепко спаянное, кстати, узами, которые, как ни странно, выковало для них неблагоприятное стечение обстоятельств!

Эта фраза задела Карла за живое.

— Нечего сказать, «накрепко спаянное»! — воскликнул он. — Да они дерутся, как дикие кошки. — И из предосторожности добавил: — Я вовсе не выдаю никаких секретов: вся беда в том, что это происходит у всех на глазах!

— Я слышал, будто Розенберг грозит подать в суд на Штрейхера и Эссера за диффамацию, — сказал Рейнхольд. — А на чьей вы стороне во всех этих играх?

Карл суховато поджал губы.

— Дело тут не в разных сторонах, а в разных уровнях. Розенберг — возвышенный мыслитель: он вместе со Штрассером и Ремом отстаивает высочайшие идеалы нацизма. А Штрейхер и Эссер — это чудовища, калибаны, недочеловеки, им обоим надо дать пинка под зад и выставить из нашего движения, — такого дать пинка, чтоб почувствовали, другого языка они не понимают.

И Карл одним духом допил свой стакан, а Рейнхольд шепнул Францу:

— Но Штрейхер с Эссером… Заметьте: у них ведь тоже сапоги с металлическими подковками. — И уже громко продолжал, обращаясь к Карлу: — Должно быть, это ужасно для таких приличных людей, как вы и Розенберг, — ведь вы оба интеллигентнейшие люди! — общаться со сбродом вроде Штрейхера и Эссера… Кстати, — как бы невзначай добавил он, — мне сказали, что беднягу Геринга уже сбросили со счетов! С чего бы это? Правда, страдальца Геринга вывела из строя его рана: он ведь лечится сейчас где-то за границей? — (В противоположность Эссеру и Штрейхеру, которые сидят тут на месте, подумал он, но не произнес этого вслух.) — Но что же натворил Красавчик?

— Да, я знаю, знаю… Но видите ли, Рему нужна полная свобода действий, чтобы воссоздать военную ветвь партии, а Геринг может попытаться снова прибрать все к рукам.

Рейнхольд так на него посмотрел, что бедняга Карл даже заерзал на стуле и смутился…

— Но что он-то говорит обо всем этом, сам лидер, да благословит его бог? — спросил Рейнхольд, подняв указательный палец как бы в подражание фашистскому приветствию. — Вы же наверняка часто бываете у него!

— Конечно… Я каждую неделю какое-то время провожу с ним наедине. — Растерянность исчезла с тупого лица Карла, и он ублаготворенно заулыбался: он не мог долго оставаться серьезным, к тому же улыбка сразу делала его привлекательным. — Надо ведь просвещать его, а то сидит он там в Ландсберге с идиотами вроде Гесса, как же он узнает, что происходит на воле?

— Значит, вы его глаза и уши? Дорогой мой, какую же огромную помощь вы ему оказываете при вашем проницательном уме и умении взвешивать информацию! — Хотя Рейнхольд искренне наслаждался этой игрой, в его медовом голосе не было и намека на издевку. — Ну, и, конечно, лидер раскрывает вам свою душу, так что вы можете поведать нам много интересного. Например, я полагаю, его благородная душа в полном восторге от поразительных успехов Рема по возрождению штурмовых отрядов? Хотя человек менее альтруистический, пожалуй, мог бы убояться: ведь чем сильнее они станут, тем дольше премьер-министр Гельд будет откладывать его освобождение…

Карл отрицательно покачал головой.

— Ну как этот организационный успех может повлиять на освобождение Гитлера? Гельд-то, уж, конечно, знает, что «Фронтбан» не имеет никакого отношения к Гитлеру: Рем требует, чтобы военная ветвь существовала независимо и не контролировалась гражданской ветвью.

— Ого! Значит, у Гитлера сейчас в руках всего лишь политическая ветвь партии? — (Карл кивнул). — И все же поговаривают, что даже при таком положении дел кое-кто в партии очень хотел бы, чтобы Гитлер сверзился с пьедестала.

— Шавки лают, пока дог сидит на цепи. — Карл рассмеялся, хоть и не очень уверенно.

— Значит, Гитлеру, вашему политическому генералиссимусу, по крайней мере придется одобрить это изменение политической линии — борьбу за места в рейхстаге? — (Молчание. Но может быть, Карл был слишком занят, заказывая напитки.) — А тем временем Розенберг, Штрассер и Людендорф теснейшим образом сотрудничают с этой «патриотической» группой на севере?

Карл густо покраснел.

— Это всего лишь тактика… А тактика, конечно же, должна быть предоставлена тому, кто на месте…

— Под этим вы подразумеваете Розенберга — pro tem[23] лидера, — заметил Рейнхольд, и что-то в голосе Знаменитого юриста заставило Карла нехотя взглянуть на него: он почувствовал подвох. Вот тут-то и последовал главный вопрос: — Ну, а как понять все эти публичные оскорбления по адресу Мыслителя Розенберга, по адресу человека, которого Гитлер назначил своим заместителем, — фюрер, несомненно, всегда вступается за своего заместителя и стремится всем своим весом придать больше веса и ему?!

Карлу явно не хотелось говорить на эту тему, так что пришлось Францу нарушить молчание:

— Но по словам моего друга Лотара, Розенберг — это вошь, и надо помочь Гитлеру вытряхнуть ее из волос!

Тут Рейнхольд изо всей силы пнул Франца ногой под столом, но было уже поздно: Карл возмущенно, с отвращением взглянул на юношу, встал и, извинившись, сказал, что ему пора.

Однако Франц, не обращая внимания на полученный пинок, не удержался и выпалил на прощание:

— Все так и зовут его — Вошь. И еще: Толстомордый интеллигент! А вот об Эссере и Штрейхере все очень высокого мнения…

— Вы все испортили! — сказал Рейнхольд, как только они остались вдвоем.

Но Франц лишь насупился.

— Лотар говорит, что в Движении царит полный бедлам; он просто близок к отчаянию. Если бы Гитлер знал, что творится…

— Если бы он «знал»? Да неужели вы думаете, что он получает информацию только от этого тщеславного дурака?! У него глаз не меньше, чем у мухи, и, можете мне поверить, они ничего не упускают из виду.

— Тогда почему же, если Гитлер знает, что остатки нацистского движения разваливаются, раздираемые внутренними междоусобицами, — почему он в Ландсберге занимается пустыми мечтаниями?

— Помилуйте! Неужели вы думаете, что он станет приструнивать ослушников, чтобы потом, выйдя из заточения, обнаружить, что партия объединилась под руководством кого-то другого? — (Франца эта мысль до того потрясла, что он даже онемел.) — Он может сидеть в Ландсберге и мечтать сколько душе угодно: сейчас у него одна забота — сеять рознь между своими друзьями, а этим он может заниматься, даже стоя на голове.

— Вы хотите сказать… По-вашему, он намеренно разрушает дело своей жизни?

— Совершенно верно. Ведь лучше самому сжечь старые туфли, чем дать их кому-то носить? А как только он выйдет из тюрьмы, он снова создаст то, что однажды уже сумел создать. Признаюсь, я прежде недооценивал Гитлера, но сейчас за одно гениальное решение я снимаю перед ним шляпу. Розенберг — ведь надо же было выбрать своим преемником единственного человека, который совершенно для этого не подходит! Представьте себе Гитлера, который скрывается где-то, теряя рассудок от боли в поврежденном плече; и вот за каких-нибудь пять секунд до ареста он успевает написать: «Герр Розенберг, отныне ВЫ — руководитель партии». Если это не гениально, то я не знаю, как это назвать.