Дзиро Осараги - Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах

• Название: Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах
• Автор: Дзиро Осараги
• Издательство: Гиперион
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-89332-122-7 (1-й том), 5-89332-124-3 (2-й том)

This book has been selected by the Japanese Literature Publishing Project (JLPP), which is run by the Japanese Literature Publishing and Promotion Center (J-Lit Center) on behalf of the Agency for Cultural Affairs of Japan

Перед Вами первый перевод на европейский язык знаменитой исторической эпопеи Дзиро Осараги «Ронины из Ако».

Эта книга, написанная почти сто лет назад по мотивам героического предания о сорока семи ронинах, навсегда завоевала сердца японских читателей и стала популярнейшим народным романом. Тиражи бесчисленных изданий «Ронинов из Ако» в общей сложности составили десятки миллионов экземпляров, намного опережая даже такой бестселлер, как «Миямото Мусаси». На основе романа в разное время было создано три художественных фильма, четыре телесериала так называемой «самурайской драмы», радиопостановки, электронные игры, мультфильмы и комиксы. Увлекательность самурайского боевика сочетается в романе с детальной проработкой исторического сюжета, красочностью лирических описаний и рельефностью портретов. Реальные исторические персонажи — сёгун и вельможи двора, прославленные художники, поэты, философы, мастера чайной церемонии и воинских искусств — воскресают под пером Осараги.

Герои эпопеи, ценою жизни мстящие за смерть своего сюзерена, воплощают благородные идеалы самурайского кодекса чести Бусидо: справедливость, гуманность, верность долгу и презрение к смерти.

На русском языке публикуется впервые.

Перевод с японского Александра Долина.

---

— Да, напрасно она так, не стоило умирать! — искренне посочувствовал Сёдзаэмон. — Наверное, в деньгах у нее была нужда?

— Не знаю. Но вообще деньги у нее водились — не бедствовала.

Может быть, тогда здесь замешано что-то, связанное с вопросом чести? Сёдзаэмон задумчиво смотрел на колеблющееся пламя светильника. В его душе, объятой безысходным мраком одиночества, словно белый цветок, вдруг явившийся взору в дальнем уголке сада, воскрес образ Сати Ходзуми.

Вернувшись из Киото в Эдо, он уже не раз в нерешительности бродил вокруг своего прежнего пристанища в Ёцуе, вновь и вновь убеждаясь, что изгнать из памяти образ трагически ушедшей из жизни девушки по-прежнему не в силах, что Сати действительно умерла и сам он оттого безвозвратно изменился. Он пристрастился к вину, стал напропалую развлекаться в веселых кварталах, будто стремясь доказать себе, что стал совсем другим человеком. Он хотел, чтобы в этом чаду все в нем перегорело, совесть онемела и чувства вконец огрубели, но каждый раз, стоило ему только вспомнить Сати, как сердце захлестывала черная тоска.

Если бы он дал себе волю и разрыдался, наверное, тяжесть спала бы с сердца, но гордость самурая не позволяла ему проявить подобную слабость. Его преследовала мысль, что это постыдное и смехотворное бабье слабодушие. Надо просто гнать от себя все эти переживания — тогда наверняка полегчает. Или же наоборот, пуститься во все тяжкие и растоптать все какие ни есть чувства, чтобы от них ничего не осталось. «Ну что для меня слезы или пусть даже и смерть какой-то девушки?..» — рассуждал он. Нет, надо было держать себя в руках, как подобает истинному самураю. Никаких других способов, кроме этих двух, быть не могло. И тем не менее, все понимая, Сёдзаэмон маялся в жизни, не в силах до конца осуществить ни то, ни другое…

Кодекс чести самурая сурово взывал к слабому сердцу Сёдзаэмона. Между тем сердце его, задыхаясь в муках, скорбно вещало, понуждая его сбросить окостеневшую оболочку, именуемую Самураем, и остаться нагим Человеком. Оказавшись перед непосильным выбором, Сёдзаэмон топил тоску в вине, пытался забыться в объятиях продажных девиц. Их тела, всего лишь теплые сгустки плоти, помогали ему скорее опьянеть и мало отличались от лишней порции сакэ.

Но вот сегодня ночью одна из этих девиц умерла — рассталась с молодой жизнью вместе со своим возлюбленным. Печальное событие не только вновь всколыхнуло в груди Сёдзаэмона воспоминания о незабвенной Сати, но и заставило его задуматься о бренности человеческой жизни, повергнув в мрачное унынье.

— Бедняжка! — с чувством сказал он, и в этих словах была не только жалость к несчастной Хана-Оги, которую поглотила сегодня пучина небытия. Он со всей остротой почувствовал, что мрак сгущается и в конце того пути, которым следует он сам.

— Они закололись кинжалом? — спросил Сёдзаэмон.

— Нет, выпили какого-то яду. С виду совсем такие же, как были при жизни, только глаза закрыты… Губы приоткрыты, будто сейчас вздох послышится… Они так крепко обнялись… Велели их разъединить… — рассказывала девица глотая слезы — и вдруг, словно в ужасном испуге, бросившись к Сёдзаэмону, прильнула к нему и уткнула голову ему в колени.

Этот порыв удивил Сёдзаэмона. То место, где лицо девушки прикасалось к его ногам, было словно в огне: он ощущал ее теплое дыхание и горячие слезы. Он сидел не шевелясь, глядя на копну рассыпавшихся черных волос, вздрагивающую у него на коленях, вдыхая их запах, пока к девушке не вернулись силы. Взяв ее за руку, Сёдзаэмон смутно ощутил все, что она должна была чувствовать в этот момент. Неожиданная смерть подруги оказалась для девушки слишком тяжким потрясением. Сначала то была невыносимая скорбь, а затем испытанное потрясение выплеснулось в какое-то новое, неведомое чувство. В смерти подруги ей почудилось напоминание о том, что и ее, возможно, ожидает та же судьба, и теперь она, в ответ на это, до безумия жаждала одного — наполнить свою жизнь горением. Спустя некоторое время девушка взглянула снизу вверх на Сёдзаэмона. Глаза ее были печально полуприкрыты, но в них угадывалось потаенное жаркое пламя, которым охвачена была вся ее плоть. Руки Сёдзаэмона непроизвольно механически гладили обнаженное тело…

— Я ведь строго-настрого приказал сидеть смирно и не высовываться! — вколачивая слово за словом, будто гвозди, изрек Хёбу Тисака, и на лице его было написано возмущение. Весть о том, что забияки из приставленных к Кире охранников затеяли стычку с ронинами из Ако, сверх ожиданий повергла старого воина в страшное негодование.

Хёбу выглядел изможденным и осунувшимся. Избороздившие лицо глубокие морщины свидетельствовали о нервном напряжении последних месяцев. Будучи отправлен в отставку с поста командора эдоской дружины клана Уэсуги и сдав дела преемнику, Матасиро Иробэ, он занимался приведением в порядок своего хозяйства. До отъезда в Ёнэдзаву оставалось еще несколько дней, а пока что Хёбу, перебравшись на тихое Нижнее подворье в Сироганэ, позволил себе слегка расслабиться после тяжких трудов. Хэйсити Кобаяси, явившийся к нему с докладом, не предполагал, что сообщение так ошеломит и расстроит бывшего командора.

Тишина осенней ночи объяла дом под сенью развесистых деревьев — слышно было лишь, как бьется в закрытую створку сёдзи мотылек, прилетевший на свет фонаря, требуя, чтобы его впустили в комнату. Кошка, как всегда дремавшая на коленях у Хёбу, приподняла голову, прислушалась и, выскользнув из под руки Хёбу, пытавшегося ее удержать, принялась расхаживать вдоль сёдзи, следуя за шумом крылышек.

— Ах ты, непослушная! — проворчал Хёбу, ухватив кошку за загривок. Так и не добравшись до мотылька, она смирилась и свернулась клубочком.

— Я ведь вас просил пожертвовать жизнью. Полагал, что ради нашего клана и жизнь можно отдать — вот потому и просил…

— Можете об этом не напоминать, — от души сказал Хэйсити, взглянув на собеседника исподлобья. — Каждый из нас готов умереть во имя дома Уэсуги. Мы только этого и желаем.

— Да нет же, я не о том, — раздраженно воскликнул Хёбу. — Как ты не понимаешь?!

Кобаяси молчал.

— Нет, ничего ты не можешь понять! — с горечью отрезал Хёбу.

Хэйсити в свою очередь был рассержен и обижен. Хёбу сидел напротив него, обхватив себя скрещенными руками за плечи, будто удерживая, чтобы не метаться от расстройства чувств, и только глаза его горели огнем.

Воцарилось безмолвие. В гнетущей тишине слышно было лишь глухое биение крылышек о бумагу сёдзи. Хэйсити понимал только, что Хёбу тяжко переживает оттого, что хочет ему что-то сказать, но не может. Однако ничего более он уразуметь был не в силах. Одно было ясно: Хёбу и рад бы начистоту высказать все, что у него на сердце, но ему не хватает храбрости сказать все как есть. Яростное пламя в глазах Хёбу вдруг погасло, и сам он, будто силы внезапно покинули его, весь сник и понурился. Хэйсити знал, сколько тревожных мыслей и чувств постоянно обуревало это иссохшее старческое тело, не давая ни минуты покоя.

Закусив губу, Хёбу постарался совладать с собой

— А как ты рассудишь, ежели я тебе вот что предложу?.. Коли ронины из Ако будут штурмовать усадьбу, вам вовсе не надо сопротивляться. Дайте просто себя зарубить — и все тут! Ну, что?

Вопрос застал Хэйсити врасплох. Однако, пожалуй, еще более неожиданным для него было увидеть слезы, навернувшиеся на глаза Хёбу, когда тот стремительно обернулся к собеседнику. Но в глазах, обращенных на Хэйсити, вновь горело пламя — отражение могучей силы духа и сконцентрированной воли. Что-то страшное послышалось Хэйсити в этих словах, которые прозвучали как удар. Будто Хёбу наконец коснулся того запретного, о чем так хотел и все не решался поведать.

— Как вы сказали? Если ронины ворвутся в усадьбу, мы просто должны дать себя зарубить?!.. — медленно проговаривая слова, переспросил Хэйсити.

Хёбу в подтверждение кивнул, будто говоря: «Вот именно!» Руки его, лежавшие на коленях, были крепко сжаты в кулаки, так что, казалось, пот проступал на ладонях. Он сам понимал, что в его вопросе нет логики. Вместо того чтобы приказать страже в случае нападения ронинов биться насмерть и держаться до последнего, он предлагает им не оказывать сопротивления и беспрепятственно дать себя зарубить. Вероятно, Хэйсити Кобаяси должен будет передать приказ всем остальным… Но зачем тогда вообще было приставлять охрану к Кире? Вот оно как…

Хэйсити вспомнил слышанные когда-то от Хёбу слова: «Может быть, придется вам умереть собачьей смертью…» Между теми словами и сегодняшним вопросом определенно была какая-то связь. Уловив эту связь, Хэйсити внезапно остолбенел от догадки: уж не задумал ли командор дать ронинам отомстить и покончить с Кирой? С человеком, который доводится родным отцом господину?!