Дзиро Осараги - Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах

• Название: Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах
• Автор: Дзиро Осараги
• Издательство: Гиперион
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-89332-122-7 (1-й том), 5-89332-124-3 (2-й том)

This book has been selected by the Japanese Literature Publishing Project (JLPP), which is run by the Japanese Literature Publishing and Promotion Center (J-Lit Center) on behalf of the Agency for Cultural Affairs of Japan

Перед Вами первый перевод на европейский язык знаменитой исторической эпопеи Дзиро Осараги «Ронины из Ако».

Эта книга, написанная почти сто лет назад по мотивам героического предания о сорока семи ронинах, навсегда завоевала сердца японских читателей и стала популярнейшим народным романом. Тиражи бесчисленных изданий «Ронинов из Ако» в общей сложности составили десятки миллионов экземпляров, намного опережая даже такой бестселлер, как «Миямото Мусаси». На основе романа в разное время было создано три художественных фильма, четыре телесериала так называемой «самурайской драмы», радиопостановки, электронные игры, мультфильмы и комиксы. Увлекательность самурайского боевика сочетается в романе с детальной проработкой исторического сюжета, красочностью лирических описаний и рельефностью портретов. Реальные исторические персонажи — сёгун и вельможи двора, прославленные художники, поэты, философы, мастера чайной церемонии и воинских искусств — воскресают под пером Осараги.

Герои эпопеи, ценою жизни мстящие за смерть своего сюзерена, воплощают благородные идеалы самурайского кодекса чести Бусидо: справедливость, гуманность, верность долгу и презрение к смерти.

На русском языке публикуется впервые.

Перевод с японского Александра Долина.

---

Известие принес Гэнгоэмон Кояма, доводившийся Кураноскэ дядей.

— Свершилось?! — побледнев, беззвучно прошептал Сёгэн, как человек, которому объявили смертный приговор.

Его потухший взор был устремлен на взволнованного Гэнгоэмона.

— Да правда ли это?

— Говорят, весть принес Игути от Гэнкэя Тэраи. А тому передал сообщение сам Кураноскэ.

— Такой уж он человек… Я всегда подозревал, что он все-таки пойдет на это, — заметил Гэнгоэмон.

— Да что же? Мы-то все равно тут ни при чем. Но при всем при том… — осекся на полуслове Сёгэн.

Почуяв неодобрение в словах отца, Гэнгоэмон решил поумерить радостное оживление.

— Родичам, конечно, выйдет много неприятностей. Эх, скверные дела! Да мы ведь с самого начал были против, сколько раз говорили…

— Ладно, я пока наведаюсь к Гэнкэю, уточню что можно. Попозже увидимся, — бросил Гэнгоэмон и, немного успокоившись, ушел.

Домашние во главе со старшим сыном и наследником Якуро окружили Сёгэна. Настроение у него окончательно испортилось.

Спохватившись, он послал Якуро вслед за Гэнгоэмоном к Гэнкэю Тэраи. Один за другим явились с визитами всполошившиеся Гэнсиро Синдо и Тароэмон Кавамура.

— Свершилось! — с деланой усмешкой встретил их Сёгэн.

Он счел за лучшее скрыть все свои тревоги за беспечной улыбкой, но Гэнсиро и Тароэмон видели, что Сёгэн сам на себя не похож и веселье его наигранное.

Кавамура присел и сказал, взглянув на Сёгэна:

— Видишь, кто крепче духом оказался, тот и победил!

Сёгэн на сей раз только слабо улыбнулся в ответ. Еще до того как вернулись Гэнгоэмон и Якуро, отправившиеся уточнять подробности, все трое уже не сомневались, что полученное известие — чистая правда. К вечеру почти все ронины из партии ренегатов, остававшиеся в Киото и окрестностях, собрались у Сёгэна. Можно было подумать, что поблизости затевается какой-нибудь праздник. Сёгэн знал, что среди здешних ронинов он занимает самое высокое положение, и с тяжелым сердцем предчувствовал, что теперь все будут одолевать его просьбами.

Спать удалось лечь только после полуночи. Потушив фонарь и очутившись в кромешном мраке, Сёгэн впервые почувствовал облегчение. Однако сон все не шел. Голова была полна каких-то разрозненных ослепительных образов. Заснуть он уже не надеялся — просто лежал, положив голову на подголовник.[210] Смутные образы так и роились в голове, то вспыхивая, то угасая. Внезапно среди них оформился один узнаваемый образ — это был Куробэй Оно. Жирный старикашка в испуге ожесточенно грыз ногти.

Куробэй Оно в то время проживал неподалеку от храма Нинна-дзи. Одинокий дом стоял в безлюдной пади, среди густых зарослей и высоких луговых трав, что, впрочем, вполне подходило Куробэю, который сторонился былых друзей и сотоварищей. После того как ему, с разрешения Кураноскэ, вернули все имущество, злоключения его кончились. Теперь он был сам себе хозяин, и встречаться с Кураноскэ или с кем бы то ни было еще из старых знакомых у него не было особой нужды. Часть денег перепала сыну, Гунэмону. Тот приобрел пай в одной компании, что поставляла работников для управления делами императорского двора, нажил капитал и потихоньку открыл свою контору.

— Что ж, и купцом быть неплохо, — сказал отец.

Сам он, подражая сыну, тоже стал ходить на людях лишь с одним мечом за поясом вместо положенных настоящему самураю двух и был радешенек, что теперь не надо таскать лишнюю тяжесть.

Гунэмон, родившийся в благородной самурайской семье, тем самым отличался в лучшую сторону от своих деловых партнеров, происходивших из купеческого сословия, благодаря чему его хорошо принимали в управлении императорского дворца, и дело его, к полному удовлетворению родителя, процветало. Порой Куробэй сам наведывался в контору и, нацепив очки, просматривал бухгалтерские книги. Поначалу он робел, встречаясь на улице с прежними друзьями и земляками, но постепенно успокоился, поскольку те тоже при встрече отводили взгляд, и теперь, завидев на улице знакомого, он равнодушно проходил мимо, делая вид, что его не узнает. Вероятно, все его за это ненавидели, но ему было безразлично. Он испытывал чувство глубокого облегчения, будто тяжесть свалилась с плеч, и весь мир теперь ему виделся в розовом свете.

Куробэй прикупил довольно большое поле, простиравшееся за его домом в Нинна-дзи, нанял крестьян и занялся выращиванием овощей. Иногда, обходя поле и присматривая за работами, он сам полол сорняки, пачкая руки в грязи. Может быть, потому у него улучшился цвет лица и чувствовал он себя теперь превосходно. Нынешней осенью маленький сад при доме был пышно изукрашен осенними травами и цветами. На праздник любования луной соседи намяли для него в ступке рисовых лепешек-моти. Часть он отослал сыну в контору.

Желтая луна взошла над горой Мацуяма. Если Куробэй и вспоминал о Кураноскэ и иже с ним, эти люди теперь были от него далеки, как звездные миры. Когда Гунэмон вдруг в кои веки заговаривал о них, Куробэй, будто думая о чем-то другом, равнодушно переспрашивал:

— Да? Ну, и что они там?..

В этом сезоне у Гунэмона в конторе было дел невпроворот, и другими заботами Куробэй не желал себе забивать голову.

Солнце пригревало глиняные ограды вдоль улицы Тэрамати. В шагавшем навстречу самурае с капюшоном на голове Куробэй с неприятным удивлением неожиданно узнал Сёгэна Окуно. Точно, это был он. Когда-то они на общих сборах сидели с Окуно рядом. На сей раз пройти мимо, сделав вид, что не узнал — как с другими прежними знакомцами — было просто невозможно. Куробэю вспомнились трудные времена в Ако и все, что пришлось пережить потом. Нехотя он остановился.

Сёгэн подошел ближе. Глаза его под капюшоном светились улыбкой.

— Сколько лет, сколько зим!

— Да я, это, с тех пор-то…

Куробэй в последнее время сильно робел даже при встрече с теми людьми, с которыми, как с Сёгэном, был когда-то близок, и держался приниженно, как простой мещанин.

— Небось, в контору направляетесь? Слышал, слышал про ваше дело. Что ж, неплохо, совсем неплохо! Все, можно сказать, восхищаются — толкуют о том, как, мол, хорошо устроился, — обратился к нему Сёгэн.

Куробэй, униженно сжавшись, с виноватым видом сказал:

— Да так, повезло… Вы же знаете, надо было как-то дальше жить. Мы с сыном в это дело влезли на свой страх и риск — будто прыгнули с помоста храма Киёмидзу.[211] Однако же, стыдно признаться, когда приземлились, оказалось, что не пострадали.

Сёгэн улыбнулся, но улыбка предательски быстро сползла с его лица, которое приняло озабоченное выражение. Куробэй, гадая, не слишком ли он себя перехвалил, тревожно взглянул на собеседника.

— Значит, у вас все неплохо? — промолвил Сёгэн. — Новости знаете? То, что командор добыл-таки голову Киры и возложил на могилу князя?

— Что?!

Куробэй был ошеломлен, чувствуя, будто у него выбили опору из-под ног, и вся жизнь полетела кувырком.

Сёгэн снова растянул губы в бесцветной улыбке.

— Так вы, милейший, ничего не знали? Ну, мне пора.

Куробэй некоторое время в оцепенении провожал взором широкоплечую фигуру Сёгэна, которая медленно удалялась от него. Ему навсегда запомнился этот миг на улице Тэрамати на исходе зимы, этот холодный прозрачный воздух, пронизанный лучами солнца. Черная собачонка увязалась за Сёгэном и теперь трусила за ним следом вдоль глинобитной ограды.

— Гунэмон! Гунэмон! — позвал Куробэй.

Гунэмон оторвался от бухгалтерской книги, в которой он что-то записывал, и удивленно воззрился на отца, который вбежал в комнату, рывком отодвинув сёдзи. Ворвавшийся вслед за ним поток солнечного света слепил глаза, привыкшие к матовому тону бумаги, и Гунэмон различал только темный силуэт отца на пороге.

— Гунэмон! — снова воскликнул запыхавшийся Куробэй. Его беспокойный взгляд перебегал с места на место. Похоже, больше никого, кто мог бы услышать лишнее, в конторе не было.

— Говорят, наш командор все-таки довел дело до конца! Я тут сейчас встретил по дороге Сёгэна Окуно…

Куробэй говорил тихо, но голос его звучал взволнованно — как и можно было ожидать, поскольку речь шла о событии незаурядном.

Гунэмон не сразу сообразил, что отец имеет в виду.

— Ах, вы о том самом деле?..

— Ну да! — кивнул Куробэй, с удивлением видя, что сидящий на татами Гунэмон улыбается.

— Да ведь мы знать не знали, что так оно будет. Вам, отец, полагаю, особо беспокоиться не о чем. Ничего нам не грозит. Я думал, еще что-нибудь стряслось.

— Ох, боюсь, как бы не было у нас из-за этого неприятностей, — сокрушенно заметил Куробэй, чувствуя, что сердце так и колотится в груди. — Что они там натворили, на то была их воля, да только и нас оно может коснуться. Хоть мы вроде бы и ничего дурного не сделали… Тут все зависит от того, как его высочество сёгун посмотрит. Мы, правда, с самого начала с ними размежевались, да только… Эх, все равно скверно!