Дзиро Осараги - Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах

• Название: Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах
• Автор: Дзиро Осараги
• Издательство: Гиперион
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-89332-122-7 (1-й том), 5-89332-124-3 (2-й том)

This book has been selected by the Japanese Literature Publishing Project (JLPP), which is run by the Japanese Literature Publishing and Promotion Center (J-Lit Center) on behalf of the Agency for Cultural Affairs of Japan

Перед Вами первый перевод на европейский язык знаменитой исторической эпопеи Дзиро Осараги «Ронины из Ако».

Эта книга, написанная почти сто лет назад по мотивам героического предания о сорока семи ронинах, навсегда завоевала сердца японских читателей и стала популярнейшим народным романом. Тиражи бесчисленных изданий «Ронинов из Ако» в общей сложности составили десятки миллионов экземпляров, намного опережая даже такой бестселлер, как «Миямото Мусаси». На основе романа в разное время было создано три художественных фильма, четыре телесериала так называемой «самурайской драмы», радиопостановки, электронные игры, мультфильмы и комиксы. Увлекательность самурайского боевика сочетается в романе с детальной проработкой исторического сюжета, красочностью лирических описаний и рельефностью портретов. Реальные исторические персонажи — сёгун и вельможи двора, прославленные художники, поэты, философы, мастера чайной церемонии и воинских искусств — воскресают под пером Осараги.

Герои эпопеи, ценою жизни мстящие за смерть своего сюзерена, воплощают благородные идеалы самурайского кодекса чести Бусидо: справедливость, гуманность, верность долгу и презрение к смерти.

На русском языке публикуется впервые.

Перевод с японского Александра Долина.

---

Хаято на глазах у Дзиндзюро стал мрачнее тучи. Мещанину Дзиндзюро вольно было смеяться, а самураю в этом случае, наверное, было не до смеха — уж слишком жестокая получается история.

— Народ-то на стороне старшего брата, который убил младшего. Толкуют, что, мол, вот такие люди и нужны. Скоро, мол, у нас такие появятся… А все же того бедолагу жалко — и стыда нахлебался, и умер сам по себе, а к тем сорока семи, с которыми все как с иконами носятся, его уж все равно не причислят.

— Ладно, хватит болтать! Только злишь меня попусту! — вскинулся Хаято, побледнев от гнева.

— Ну-ну, сударь, не кипятитесь! Лучше послушайте, что я вам хорошенького расскажу. Ведь мне, кроме вас, сударь, и поговорить-то не с кем. Я ведь понимаю, сударь, почему вас мои речи так рассердили. Это вы как самурай себя представляете на месте того бедолаги, которого заставили вспороть себе живот.

— Вот еще! С чего ты взял?!

Дзиндзюро насмешливо улыбнулся.

— А я не согласен. Я считаю, что братья эти поступили гнусно. Если уж совсем дураком заделаться, то можно, конечно, просто ради соблюдения приличий, так сказать, из чистой галантности впасть и в такое премилое настроение, чтобы вспороть себе живот…

Между прочим, пока такие придурки-самураи не перевелись, можно не волноваться — в стране будет покой и порядок. Взять хоть этого бедолагу, который себя порешил. Так это ж, можно сказать, его собственное заветное желание осуществилось. Ведь неровен час, он вдруг тоже заодно с теми сорока семью мстителями будет зачислен в «рыцари чести». Да что и говорить, чем не рыцарь чести?! Ну, ладно уж, самураи ломают комедию, но ведь что обидно — народ на этот балаган смотрит и восхищается.

— Что с них взять? Толпа — как птичья стая, галдит себе, — угрюмо ответствовал Хаято.

Похоже, Паук Дзиндзюро и явился только для того, чтобы высказать наболевшее — все, что он думал об этих обывательских толках и пересудах. В его метких и хлестких словах, как всегда, ощущалась скрытая сила. Может быть, оттого, что они слишком давно не общались, Хаято вдруг понял, что эти речи, навязанные Пауком, его просто бесят и слушать их больше невтерпеж. Все в этом человеке вдруг стало ему не мило — его ладная фигура, вечно горящие огоньком глаза, чересчур напористая манера разговора, которую так тяжело выносить. Конечно, все это было в Дзиндзюро и раньше. В какой-то момент ему удалось вызвать ответный жар в холодном сердце Хаято и тем самым увлечь его в весьма нежелательном направлении.

Хаято вдруг почувствовал: что-то изменилось.

Этот голос, в котором звучала скрытая сила, утомлял Хаято, угнетал его, повергал его в состояние странного раздражения и беспокойства. С чего это вдруг Дзиндзюро так разговорился? Откуда такой пыл? Ну, пусть несколько человек будут называть «рыцарями чести», ну, пусть толпа никогда не поумнеет — что с того? Почти не слушая продолжавшего без устали болтать Дзиндзюро, Хаято, чтобы хоть как-то поддержать свое впадающее в апатию и утратившее энергию движения сердце, упорно думал о том, что же послужило причиной такой перемены.

Может быть, как жар покидает стынущие угли, его уже покинула движущая сила, волшебная сила мужественности?

Или тут другое?

Вдруг словно мощный поток ворвался в его сердце и захлестнул его. Перед ним возник образ оставшейся дома Осэн. Однако не потому, что в его жизнь вошла Осэн, исчерпала себя дружба с Дзиндзюро. Думать так означало признаться самому себе в чем-то постыдном — может быть, оттого Хаято пришел в еще большее раздражение. В его узких глазах красивого разреза блеснула холодная усмешка, когда он промолвил:

— Лучше бы он своих братцев сам прикончил.

Сказано это было без малейших эмоций, однако видя, что на крупном лице Дзиндзюро отразилось удивление, Хаято вдруг почувствовал, как его охватывает пламя.

— Да, зарубить и все! Без вопросов!

Какая-то неудержимая сила влекла его. Он еще сам толком не знал, кого надо убить, но необычайное ощущение, которое испытывает человек в тот миг, когда рука сжимает разящий меч, волнами пробежало по мышцам всего его тела. В то же время Дзиндзюро выглядел как человек, стоящий под клинком меча: побледнев, как бумага, он в упор посмотрел на собеседника и, когда лицо Хаято дрогнуло, сказал:

— Дурь это и больше ничего! Жизнь человеческая — она важнее всех этих глупостей!

Сумерки уже тронули заболоченный луг под обрывом. Хаято и Дзиндзюро сидели рядом на корнях дерева и молчали, будто лишившись речи.

Прошло уже некоторое время после того как Осэн задвинула внешние щиты на ночь, когда во дворе послышались шаги Хаято. Она расчесывала волосы при свете фонаря и обернулась на слабый шорох — кто-то шел по двору в соломенных сандалиях. Осэн подняла упавший гребень, снова прислушалась, нахмурила брови. Не слышно было, чтобы дверь открывали снаружи. Но шаги она определенно слышала. Она уже собралась встать и пойти посмотреть, когда шорох послышался вновь. На сей раз шаги доносились с пустыря за домом — они торопливо удалялись! В том, что это был Хаято, сомнений не оставалось — она знала его поступь.

Она открыла окно, выходящее на ту сторону — холодный ветер, плеснувший дождевыми брызгами в лицо, разметал волосы. На улице было темно, но Осэн сумела рассмотреть за поваленным могильным камнем выходящую на дорогу фигуру мужчины, похожую на смутную тень, которая стремительно шла прочь от дома.

— Хаято! — крикнула она.

Ответа не было.

Отчего-то по спине у нее пробежала дрожь.

Решив, что обозналась, Осэн снова закрыла окно и вернулась к туалетному столику. От бумажного абажура светильника попахивало масляной пропиткой. Все же это был не кто иной, как Хаято. Может быть, он что-то забыл в городе и должен был срочно вернуться? Но, если глаза ее не обманули, он будто бы бежал прочь… Может быть, вор соблазнился тем, что в доме так тихо, и решил что никого нет, а когда увидел ее, пустился наутек? Осэн почувствовала, как отчего-то нехорошо становится на душе.

Хаято, словно тень, брел по улицам спящего города. Во мраке слышалось лишь шуршание соломенных сандалий, похожее на шелест палой листвы. Внезапно шуршание прекратилось, и во мгле вешней ночи повисла гнетущая тишина. В сумраке и без того бледное лицо Хаято казалось еще бледнее. Его узкие раскосые глаза, светящиеся холодным огнем, вглядывались в темноту.

— Куда теперь? — спрашивал он самого себя.

Спрашивающий задавал свой вопрос безо всякого азарта. Тот, кого спрашивали, тоже не торопился с ответом. Пребывая в угрюмой нерешительности, Хаято чувствовал, как в глубине души снова вскипает волна странного раздражения. Будто острые блестящие осколки стекла впивались в мозг.

Ему показалось, что за ним кто-то идет. Вдоль улицы тянулась черная глинобитная стена. В низко нависшем весеннем небе чернела кровля храма. С одной стороны улица была тускло подсвечена отсветами из окна сторожки. Свет пугал Хаято. Сейчас он боялся встречаться с людьми — потому чуть раньше, дойдя до своего дома, и повернул обратно.

Он видел в окне лицо и плечи Осэн. Если бы он тогда зашел в дом, то убил бы ее. Это точно. Зарубил бы на месте. Просто зарубил бы. «Хорошо, что вовремя ушел», — отчужденно рассуждал он в какой-то странной полудреме.

«Но почему? Вроде бы я не пьян… Нет, не понимаю. От ходьбы в голове вроде проясняется. Как будто бы полегчало. Точно полегчало».

Бормоча себе под нос, Хаято шел и шел, чувствуя, что ему жалко самого себя. Слезы наворачивались на глаза. Но тут он спохватился, устыдившись своей слабости, и сердце его вновь превратилось в кусок льда. Слезы ушли, а на смену им вскипала, как вал прибоя, изначально гнездившаяся в его душе беспричинная и буйная ярость. Хаято тщетно пытался совладать с собой, и сердце его вело незримую борьбу с демонами.

Хаято не появился и когда Осэн, уложив волосы в прическу, завершила ужин. Было уже поздно. Она постелила футон и легла. Было грустно и тоскливо. В печальном ожидании она забылась тревожным сном. Посреди ночи ее разбудил прозвучавший в тиши скрип колодезного ворота — кто-то плескал водой у колодца.

Осэн встала с постели. Сёдзи раздвинулись, и вошел Хаято. Она поразилась смертельной, куда больше обычного, бледности его лица.

— Припозднился… — тихо сказал Хаято.

— Где был?

— Да так…

Вероятно, ему ужасно хотелось спать. Надев протянутый Осэн ночной халат, он повалился на футон и тут же, словно уставший от игр ребенок, громко захрапел, провалившись в глубокий сон.

Наутро Осэн спросила, не заходил ли он вчера вечером мимоходом во двор. Хаято все отрицал, но Осэн по глазам видела, что он говорит неправду. Поскольку это все равно ничего не меняло, на том расспросы и прекратились. Когда на следующий день она услышала, что на перекрестке Нихонэноки вчера ночью был зарублен какой-то бравый самурай, Осэн и в голову не пришло связать это событие с поздним приходом Хаято…