Пабло Туссет - Лучшее, что может случиться с круассаном

• Название: Лучшее, что может случиться с круассаном
• Автор: Пабло Туссет
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-94278-557-0

Эта загадочная история, приключившаяся с тридцатилетним лоботрясом, сыном богатых родителей, прожигающим жизнь в пьянстве и в то же время с увлечением занимающимся современной метафизикой, – первый роман молодого испанского писателя Пабло Туссета (р. 1965).

Фильмы Луиса Бунюэля и фантасмагоричные полотна Сальвадора Дали – вот какие ассоциации вызывают образы, возникающие на страницах романа, где Интернет прекрасно уживается со средневековыми английскими трактатами, а весьма откровенные описания сексуальных утех соседствуют с метафизическими философствованиями и картинами современной Барселоны.

---

Только когда дело дошло до десерта, маменька удалилась на кухню сварить кофе – единственное, что она всегда упрямо делает и подает сама, – и я остался наедине с папенькой.

Start:[9]

– Ладно, хоть объясни.

– Что ты хочешь, чтобы я объяснил?

– Ну, что на тебя пытались наехать специально.

– Не пытались, а просто так и сделали.

Пауза. На моем лице – выражение легкого недоверия; на папенькином – папенькино.

– А зачем кому-то на тебя наезжать?

– Не знаю. Знаю только, что они могли бы убить меня, если бы захотели. Но они не захотели.

Я предпринял маневр с целью сбора информации.

– Сколько человек было в машине?

– Двое.

– Ты кого-нибудь узнал?

– Пабло, сынок, не валяй дурака. Ты что же, думаешь, что если бы я кого-нибудь узнал, то уже чего-нибудь не предпринял?

– А какая была машина?

– Даже не знаю. Маленькая и красная.

– Номер?

– У меня не было времени рассматривать номер.

– Ты заявил куда следует?

– А что ты хочешь, чтобы я заявлял? Что меня сбила маленькая красная машина? В больнице составили отчет для полиции, и все.

На какой-то момент я почти почувствовал себя Карвальо.

– Свидетели есть?

– Какие-то каменщики. Они обедали в баре на Нумансии и прибежали, когда услышали, как я кричу и бью по капоту, но машины уже и след простыл. В любом случае не думаю, что они захотели бы впутываться в это дело как свидетели. Они оказали мне первую помощь, остановили такси и предложили поехать со мной, но я сказал, что не нужно.

– Как ты думаешь, чего хотели те, кто ехал в машине, – обокрасть тебя?

– Не знаю. Обокрасть? Вряд ли.

– Или это была парочка чокнутых, которые развлекаются, сбивая пешеходов?

– Да не похоже.

– А на кого они были похожи?

– Лет тридцати-сорока, одеты обычно… Пожалуй, их можно было принять за служащих из офиса. Думаю, это были наемные убийцы, тихо сделали свою работу и уехали.

– Скажи честно, папа: у тебя есть враги?

– У меня? Да нет у меня никаких врагов…

– Тогда в чем дело?

– Не знаю.

Game over, insert coins.[10] С этой точки мне было его уже не сдвинуть, и все же надо было разрешить главный вопрос. А именно:

– Папа, может, все же скажешь, зачем ты мне все это рассказал?

Глубочайшая пауза.

– Затем, что хотел, чтобы ты знал, – ответил он, повязывая салфетку.

– А охранник внизу как-то с этим связан?

– Я нанял его вчера вечером.

Вероника и чудовища

Я проснулся после сна без сновидений в пять вечера. Так досадно не видеть снов. Я привык вспоминать сны после каждого пробуждения, как человек, который привык гадить каждое утро: если однажды он встает и ему не удается погадить, значит, что-то не так. К тому же вспоминать сны оказывается очень полезно. Я не имею в виду сорок принципов Зигмунда Фрейда, я имею в виду сон в роли оракула: эта его ипостась доступна только тем, кто понимает, что просвещенный разум набит эзотеризмами, и, возможно, в нем кроется самая причудливая из всех религий.

Радио. Кофе. Косячок. Самое подходящее расположение духа, чтобы вернуться к почте Метафизического клуба. Также благоприятный момент, чтобы уделить внимание «Сентенциям» Джона, которые обычно получаются у него самыми сверхнасыщенными, какие только могут быть. Но главное есть главное, и первым делом надо было разрешить вопрос с бабками, в противном случае не будет мне ни косячков, ни пива, ни масла для круассанов.

Я набрал домашний номер The First, чтобы подготовить почву и не тратить усилий впустую. К телефону подошел один из моих Обожаемых Племянников, причем именно самый обожаемый – тот, который, не выдержав моего буравящего взгляда, начинает называть меня «дядя Пабло». Кажется, это старший, по крайней мере, более грузный. И еще кажется, что это девочка, но в последнем я не очень уверен, так как он весь в мать.

– Папа дома, милочка?

– А кто говорит?

– Пабло. Пабло Миральес.

Я услышал, как он кричит: «Мама, это дядя Пабло, он хочет поговорить с папой. Наверное, он пьяный, потому что он меня не узнал».

Трубку взяла мама, моя Обожаемая Невестка.

– Пабло?

– Да, слушаю.

Мы поменялись ролями. Звонил я – спрашивала она. Голос у нее был напряженный.

– Мне надо с тобой поговорить, – сказала она почти без тени превосходства, с каким обращалась ко мне в тех немногих случаях, когда мы разговаривали.

– Черт побери, кругом сплошные чудеса творятся.

– Почему ты так говоришь?

– Да просто так. Что случилось?

– Пока ничего серьезного. Но ты должен поскорей к нам приехать. Мне нужно кое-что тебе рассказать.

– Я и так собирался зайти, надо повидать Себастьяна. Он не может подойти?

– Нет, не может. – Она запнулась. – Его нет дома.

– Но в конторе мне сказали, что он лежит и у него жар… Он что, решил пойти на работу вечером?

– Нет. Приезжай, и я тебе все объясню, сейчас я не могу никуда выйти. Я сама бы к тебе приехала, но не могу.

Восчувствовав весь драматизм положения, я понял, что нечто необычное происходит в нарастающем темпе и без перспектив на улучшение. Я обменялся с Lady First в общей сложности тридцатью семью словами с того далекого дня, когда она вышла замуж за моего Неподражаемого Братца, и вдруг теперь она просит, чтобы я приехал к ней ради каких-то признаний. Странно, очень странно; однако все было возможно с тех пор, как The First начал бросаться деньгами, стал говорить «пожалуйста» и перестал появляться в конторе, прикрываясь мнимой болезнью. У меня мелькнула мысль, что, может быть, дело в какой-нибудь интрижке. Все совпадало вплоть до одновременного исчезновения The First и его секретарши. Все совпадало, кроме меня. Какое отношение я имел ко всем этим супружеским конфликтам своего братца? Однако я заметил, что начинаю испытывать своего рода любопытство, безусловно болезненное.

– Отлично, сейчас зайду.

– Слушай, если встретишься с родителями, ничего им про это не говори. Если спросят, отвечай, что Себастьян болен. Всего пару дней, ладно? И когда кто-нибудь еще спросит – тоже.

Просьба прозвучала почти в приказном тоне.

– Ты просишь меня врать?

– Послушай, Пабло, давай начистоту. Мы с тобой никогда особо не ладили, так что, если я поступаюсь своим достоинством и прошу оказать мне любезность, у меня есть на то серьезные основания.

Такая откровенность – вот уж чего никогда не замечал за Lady First. Но просьба действовать осмотрительно подкрепляла мою версию о том, что речь идет об измене. И, признаюсь, подобная возможность меня пленила: The First, выступающий как главное действующее лицо скандала на сексуальной почве, тайная связь с секретаршей, какой позор; или еще лучше: роман с молодым мулатом, ударником поп-группы, недавно прибывшей из Гаваны; или уж совсем круто: The First, замешанный в дело о зоофилии и некрофильской секте, фото которой появляется на первых страницах всех газет Галактики: ночное сборище на кладбище Монт-жуик, достопочтенные горожане, одетые как drag-queens,[11] в туфлях на толстенных платформах, и Он – накрашенный, с подведенными глазами, с гримасой отвращения целующий в зад козу… В то же время я не слишком-то обольщался. В конечном счете даже связь с секретаршей была под большим вопросом. Она производила впечатление девушки благоразумной и не только служила украшением конторы, но, полагаю, испытывала слабость к иностранной валюте. Прежде чем лечь в постель с моим братом, она наверняка постаралась бы найти достойную работу или по меньшей мере какое-нибудь достойное место, где можно было бы заниматься проституцией в рамках приличий.

Но это ладно, потому что довольно скоро мысли мои вернулись к недополученным тридцати пяти штукам. Нанести второй подряд визит вежливости моим Досточтимым Родителям и рассеянно обронить, чтобы они подбросили мне десять тысяч – уплатить за парковку в Голубой зоне, – такое не могло не пробудить подозрительности в папеньке, который упорно подозревает корыстные интересы за моими самыми прочувствованными проявлениями сыновней любви. Кроме того, у меня нет машины, и, вполне возможно, папенька узрел бы в этом небольшую нестыковку. Какие еще оставались альтернативы? Вытянуть деньги из Lady First было бы так же очаровательно, как сорвать первый, благоуханный плод: в конце концов, она тоже была членом семьи, и пора бы уж ей начать относиться к семье уважительно. Или, к примеру, я мог тайком проскользнуть в комнату одного из моих Обожаемых Племянников и пошарить в его копилке, правда, при этом подвергая себя риску, что вот-вот раздастся рев охранных сирен, так как они, несомненно, уже постигли наиболее примитивные методы защиты частной собственности.

В конце концов я оделся и направился к The First.

Мой Неподражаемый Брат еще не достиг папенькиного статуса, так что ему пришлось удовольствоваться надстройкой на улице Нумансия (что, конечно, ниже психологической планки Диагонали) в ожидании оставшейся части отцовского наследства, которая позволит ему обзавестись зимней резиденцией там, где его левая нога захочет. Но и без того он сумел оттяпать себе сто пятьдесят квадратных метров надстройки, где поместилось и джакузи, и совершенно необходимый музыкальный инструмент. Разумеется, пока это пианино, а не рояль, и места занимает немного. Маленькое неудобство состоит в том, что Дебюсси лучше звучит на рояле, но мой Неподражаемый Брат – человек терпеливый и знает, что всему свое время: пианино с «BMW» и роялю с «ягуаром-соверен».