П Хмелинский - Навстречу смерчу

• Название: Навстречу смерчу
• Автор: П Хмелинский
• Жанр: История

---

{6}Знамя. 1988. No 5. С. 79-80.

{7} Молдавия литературная. 1989. No 10. С. 69.

{8}См.: Кузнецов Н. Г. Накануне. С. 303.

{9}См.: Военно-исторический журнал. 1990. No 2. С. 22.

{10}Знамя. 1988. No 5. С. 79.

{11}См.: Новая и новейшая история. 1989. No 4. С. 35.

{12}Правда. 1939. 1ноября.

{13}Там же.

{14}Литературная газета. 1939. 1 декабря.

{15}На самом деле Сталин говорил той осенью в узком кругу: "Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга". См.: Известия ЦК КПСС. 1989. No 12. С. 207.

{16} Большевик. 1939. No 20. С. 21.

{17}Большевик. 1940. No 8. С. 2.

{18} Новая и новейшая история. 1989. No 4. С. 37.

Навстречу смерчу: последние месяцы

В мае 1940 года грянула новая потрясающая неожиданность: вопреки всем прогнозам, вермахт молниеносно и легко разгромил Францию. Мало того что Сталин оказался слабее, чем сам думал,- Гитлер оказался сильнее, чем ожидалось, да еще усилился за счет новых завоеваний. Н. С. Хрущев свидетельствует: "Я... был у Сталина, когда мы узнали о капитуляции Франции. Отпустив пару отборных русских ругательств, он сказал, что теперь Гитлер уверен, что свернет нам шею" {1}. Эта "высочайшая" брань прозвучала ровно за год до вторжения немецко-фашистских войск в нашу страну. На протяжении этих двенадцати месяцев множество людей пожертвовало жизнью, чтобы предупредить Сталина о надвигавшемся урагане, а он сознавал угрозу и предвидел будущее и без сигналов со стороны.

7 ноября 1940 года. Празднество на Красной площади описывает писатель Константин Федин: "Был один момент в параде, поднявший душевное настроение на громадную высоту. Когда начал бить на Спасской башне установленный час, Сталин поднялся на трибуну ленинского мавзолея. Тогда параду был дан приказ "смирно", и раздалась музыка. Это был Бетховен... апофеоз великой Девятой симфонии Бетховена исполнял оркестр, необъятный по числу инструментов и слитый воедино. Голоса повелительной меди поднялись к Кремлю, и это был действительно апофеоз воли, силы и самой жизни... Наша военная мысль достигла большой изощренности, и когда, нарастая от волны к волне, по площади двинулись фантастичные, но необычайно послушные человеку машины, стало видно, каким разнообразием средств обороны обладает теперь Советский Союз. Пролетели тучи быстроходных скорострелов. Прошли дальнобойные орудия, для передвижения которых нужны целые поезда усовершенствованных тяжелых самовозов. То мчались легкие, наглухо замкнутые броневики. То площадь словно засевалась малыми танками. То грузно выплывал сухопутный флот тяжелых танков... То, что необычайным предвидением Сталина мы оказались в опаснейший исторический час могущественной державой, достигнуто творческим трудом всего народа" {2}.

Если не ошибаюсь, никогда раньше на таких праздниках Бетховен на Красной площади не звучал. Это - еще один сигнал Берлину, и их будет все больше и больше по мере приближения срока нападения.

Спустя пять дней в Берлин отбыла советская делегация во главе с Молотовым. Последовавшие важнейшие переговоры позволили прозондировать намерения Гитлера. Слово А. М. Василевскому: "Что немцы готовились к войне и что она будет, несмотря на пакт, были убеждены все, кто ездил в ноябре сорокового года вместе с Молотовым в Берлин. Я тоже ездил в составе этой делегации, как один из представителей Генерального штаба. После этой поездки, после приемов, разговоров там ни у кого из нас не было ни малейших сомнений в том, что Гитлер держит камень за пазухой. Об этом говорили и самому Молотову. Насколько я понял, он тоже придерживался этой точки зрения". Не приходится сомневаться, что до сведения Сталина этот вывод тоже довели. И если Сталин правильно истолковывал значение (для СССР) разгрома Франции, то он не мог вдруг ослепнуть после того, как Молотов привез самые тревожные вести из Берлина. А предупреждения разного рода продолжали поступать на протяжении зимы. В прессе Новый год отмечен, как всегда, стихами:

Мы в Сорок Первом свежие пласты

Земных богатств лопатами затронем,

И, может, станет топливом простым

Уран, растормошенный циклотром...

Наш каждый год - победа и борьба

За уголь, за размах металлургии!..

А может быть - к шестнадцати гербам

Еще гербы прибавятся другие...

Тема войны, как видим, присутствовала и на этом празднике - правда, в единственно возможном тогда "наступательном" исполнении. А 21 января 1941 года, в годовщину смерти Ленина, на торжественно-траурном заседании в Большом театре новая восходящая звезда нашей политики, молодой секретарь ЦК партии Щербаков выступил с самыми решительными предостережениями: "Мы не можем безучастно смотреть на то, что происходит за советскими рубежами. Международная обстановка сейчас особенно сложна и чревата всякими неожиданностями. В этих условиях необходимо проявить усиленную бдительность... Никто не имеет права самоуспокаиваться..." {3}. При наличии договора о ненападении с Германией сильнее выражений не подберешь. Но на этом заявлении все и затихло: Кремль вдруг первый самоуспокоился и потерял бдительность. Пропаганда начисто позабыла про "всякие неожиданности", которые могут ожидать нас в ближайшем будущем.

Сигналы о приближении войны поступали к Сталину из самых разных источников с нарастающей частотой. Информация становилась все более красноречивой. Сталин, каждый раз на словах отрицая опасность, с возрастающей резкостью реагировал на все новые тревожные известия. Однако его практические дела убедительно свидетельствуют: он знал и понимал, что война на пороге.

Если рассматривать взаимодействие между Берлином и Москвой с точки зрения дозированного применения "кнута и пряника", можно сказать, что в последние предвоенные месяцы Гитлер если и применял, то только кнут, а Сталин - только пряники.

Он позволил немцам производить в приграничной полосе "розыски могил" германских солдат 1-й мировой войны, т. е. открыто вести наземную разведку. Он выражал готовность распустить Коминтерн. Он запрещал атаковывать немецкие самолеты, вторгавшиеся в воздушное пространство СССР. Дело дошло до того, что 15 мая 1941 года фашистский "юнкере", нарушив границу, долетел до самой Москвы и беспрепятственно приземлился на московском аэродроме. Причем в связи с этим случаем нарком обороны Тимошенко подписал приказ о принятии мер почти через месяц (10 июня). Виновные отделались лишь выговорами и замечаниями {5}. Такой гнилой либерализм в стране, где иной раз расстреливали железнодорожников за опоздание обычного пассажирского поезда! Кроме того, Сталин "не замечал" невыполнения и срыва фашистской Германией поставок по экономическим соглашениям с нашей страной, тогда как советские поставки сырья и продовольствия в Германию продолжались как ни в чем не бывало. В начале апреля Гитлер напал на Югославию именно в тот день, когда был подписан советско-югославский договор о дружбе. Более вызывающей и наглой по отношению к Москве акции невозможно вообразить. Однако Сталин не протестовал. Только что были пролиты реки чернил ради разоблачения тактики "умиротворения" агрессора и "невмешательства" - и вот уже Кремль сам катится по рельсам этой политики.

С приближением срока нападения уступки и сигналы Берлину все учащались. Когда в апреле из Москвы уезжал японский министр иностранных дел Мацуока, на вокзале внезапно появились Сталин и Молотов, что было совершенно необычным жестом любезности. Сталин не забыл подойти и к германскому послу Шуленбургу, продемонстрировав ему свои дружбу и расположение. В день 1 Мая на Мавзолее среди членов Политбюро очутилось лицо, стоявшее несравненно ниже по рангу,-посол СССР в Германии Деканозов. Причем он стоял не где-нибудь с краю, а рядом со Сталиным. Москвичи, проходившие в то солнечное утро мимо Мавзолея в праздничных колоннах, вряд ли заметили что-либо необычное, но немецкие дипломаты не заметить не могли. Получалось, что Деканозов - как бы второй в нашем руководстве человек после Сталина. Намек недвусмысленный. А спустя всего пять дней было объявлено о смешении Молотова с поста председателя Совета Народных Комиссаров и назначении вместо него Сталина. Иностранные наблюдатели единодушно расценили это как сигнал Гитлеру о готовности Сталина вести переговоры лично, сойти с тех позиций, которые отстаивал Молотов осенью, пойти навстречу "коричневому" партнеру.

Нередко утверждается, что Сталин практически совсем не готовился к отпору весной и в начале лета 1941 года. Это не совсем так. Действительно, он не позволял армии приступить к развертыванию или осуществить какие-то другие мероприятия, если существовала хотя бы теоретическая возможность их обнаружения фашистами. Такой подход накладывал абсурдные, недопустимо строгие ограничения на подготовку к войне, ставил ей немыслимо тесные рамки. Но вместе с тем все, что можно было делать, не боясь обнаружения, делалось в максимальных масштабах и с лихорадочной поспешностью. В феврале несколько неожиданно была созвана Всесоюзная партконференция (первая за последние 13 лет), целиком посвященная "нажиму" по партийной линии на руководителей оборонной промышленности и транспорта. А в армии, по свидетельству Г. К. Жукова, происходило следующее: "Много мероприятий было проведено и в авиации, и другого организационного порядка. В марте началось формирование 15 дополнительных механизированных корпусов и масса других мероприятий. Все эти меры явились, конечно, следствием уже нараставшей тревоги... И тут надо, конечно, иметь в виду категорическое требование и категорическую установку Сталина. Он твердо сказал, что, если мы не будем провоцировать немцев на войну - войны не будет, мы ее избежим. У нас есть средства избежать ее. Какие средства, он не говорил... Нам, конечно, труднее было догадываться. Но Сталин такую установку дал, поэтому все, что вы делаете, это должно делаться в величайшей тайне - вы отвечаете за каждый свой шаг" {6}. Таким образом, обилие "пряников" во внешних отношениях с Германией не исключало тайную подготовку "кнута". Просто "пряники" получили, безусловно, приоритет.