Евгений Федоров - Проклятие

• Название: Проклятие
• Автор: Евгений Федоров
• Издательство: АНО “НЕЗАВИСИМАЯ РЕДАКЦИЯ ЖУРНАЛА “КОНТИНЕНТ””
• Жанр: Современная проза
• Год: 1999

Публикуя в № 95 повесть Евгения Федорова “Кухня”, мы уже писали об одной из характерных особенностей его прозы — о том, что герои его кочуют из одной повести в другую. Так и в повести “Проклятие”, предлагаемой ниже вниманию читателя, он, в частности, опять встретится с героями “Кухни” — вернее, с некоторым обобщенным, суммарным портретом этой своеобразной и сплоченной компании недавних зеков, принимающих участие в драматическом сюжете “Проклятия”. Повесть, таким образом, тоже примыкает в какой-то мере к центральному прозаическому циклу “Бунт” (полный состав цикла и последовательность входящих в него повестей указаны в № 89 “Континента”). Но, как и все остальные повести, как-то примыкающие к циклу “Бунт”, повесть “Проклятие” — произведение, рассчитанное на совершенно самостоятельное читательское восприятие: знакомство с предыдущими повестями Евгения Федорова совершенно не обязательно.

---

Полная раскрутка, словесный понос, еще одна эскапада, сказанул, завернул, гонит художественный текст, поэма, перл, совсем сдурел, глаза его занялись злобным пламенем и из ясно голубых сделались темными, почти черными, как бурная ночь, у последней черты; новый, новейший репертуар, продолжается целеустремленная, энергичная, слабину нашу надыбал, выставляет нас на позор, промывка мозгов, смелое слово, волну гонит, девятый вал бурной, опупелой, романтической русофобии, рявкнул, злющий окрик, разбушевался, как ненормальный, истерика, голос изменился, не узнать, свинью режут, подлый, отвратительный визг:

— Пушкина вам жаль? Давно пора выбросить из головы пошлые иллюзии шестидесятников и прочих либеральных остолопов. Чужой нам Пушкин. Здесь — водораздел. Не нужен, забудьте о нем! Послушайте, только не будем притворяться и кривить душой, махать руками, вам дорог Пушкин, вы его любите? Ложь. Мутная еврейская ложь! Вы же прекрасно знаете, что это откровенный, одержимый империалист, махровый, непереносимый русский шовинист! Не наш он, и это, поверьте, уже азбука. Это для них это незабвенный гений, гений из гениев, поэт поэтов, вся Россия пушкинский дом! Пушкин, Пушкин — твердят на каждом шагу, слюну сладкую пускают. А у меня он возбуждает лишь омерзение. Здесь все носятся с Пушкиным, как с писаной торбой. Икона! Сказать правду о Пушкине, всю — равносильно тому, что в икону плюнуть, кощунство. А нам он абсолютно чужой. Пушкин должен быть преодолен, остраннен, отстранен. Полюбуйтесь! Красуйся град Петров и стой неколебимо, как Россия. Каков протобестия! Такова, увы и ах, реальность, правда без прикрас, без глянца. От вас узнал я плен Варшавы, / Вы стали вестницею славы / И вдохновеньем для меня! Иль нам с Европой спорить ново? / Иль русского царя уже бессильно слово? Смирись, Кавказ, идет Ермолов! Или победу над врагом Россия снова торжествует. Хорош, а? Так с кем вы, евреи? С кем вы, мастера культуры? С империализмом? С блефом? С Пушкиным? Давно пора низвергнуть и похоронить всех национальных идолов!

Паша полоснул нас, как бритвой, взглядом умалишенного, темперамент, как у шизоидной и достопамятной революционерки бабы Анюты (“мадам революция”), удавленницы. Триумф идеи, бич Божий, Аттила. (“Да поможет мне Бог! Аминь”.) Мощнейший, всесокрушающий, неукротимый, такое в голове не умещается, властный темперамент, несгибаемость, энергетика значимого, событийного, культурного, дымящегося жеста: легкий прищур, показуха, тот еще фрукт, вердикт прост и ясен, не сухостой, нетворческий акт, а знак — прицелился горящим глазом, и очередной томик удачно, красиво, художественно, только так и никак иначе, беспрецедентно и революционно, веселись, как черт, мать честная, курица мясная, утробная истина, страсть великой веры, одухотворенной, кураж и острая инициатива молодого сердца, распни, бдительно-мстительный прицел, реальность (и возможность), в которую не хочется даже верить (не было! забудем! у Борхеса в рассказе “Другая смерть” проводится мысль, что прошлое это лишь память о нем, а память запросто можно деформировать, тасовать, менять), брошен с неподдельной и искренней злобой; раз так нахально, хамски брошен, то и летит, художественный точный расчет, удар по нервам, живописно парит, роскошная, кондиционная метафора, культурный и культовый жест, грандиозное, подавляющее зрелище, то что в семиотике последнее модное время называется — “стратегия”, не ошибся, театр абсурда, эффектный смертельный номер, пиши пропало …

(Пауза, немая, выразительная жанровая сцена, как в финале у незабвенного Гоголя в “Ревизоре”.

Шок, головокружение.

Робкий, неряшливый, нерешительный, вялый, безвольный жест протеста, жест робкого, растерянного, нерешительного возмущения, не способного как-то влиять на нормальное, естественное течение жизненных процессов. Японский городовой! А потому может сложиться превратное и даже прямо ложное впечатление, что мы виляем, используем намеренно обтекаемые выражения, мол, молодо-зелено, зелено-молодо, милый проказник, шалый, интеллектуальная придурь, озорует, хмель романтики, молодости, не очень и не слишком энергично дистанцируемся, петляем, как заяц, что-то недоговариваем, не осуждаем плохой, некрасивый поступок, безвольно созерцаем безобразие, агрессивная русофобия которого услаждает наше тайное ухо, а безобразие явно уникальное, не желаем, хоть ты тресни, видеть в откровенном безобразии некий архетип поведения, в сущности малодушно, мнимо восторженно пасуем перед молодостью, силой и энергией, тем самым отчасти возвращая, восстанавливая чистую совесть Паши, контрабандой оппортунистически и малодушно реабилитируем его, тем паче не вступаем открыто, искренне, откровенно в борьбу с опасными тенденциями, эко, мол, диво, всё лишь слова, слова, слова, даже мастим ему, кадим, да, на словах может и клеймим, возбужденно машем руками, но осуждение наше фальшиво, наигранно, сердца наши радуются и ликуют, приветствуют злобные выбросы, мы охотно толчем воду в ступе, муссируем, даже немного любуемся героем, героем нашего времени (верность времени!), смотрим на него с почтительным благоговением, привносим утомительную амбивалентность в простой, пусть затейливый, занимательный, но по существу абсолютно ясный, прозрачный и легко прогнозируемый сюжет.

Мать честная, курица мясная! Да кто устоит против размашистой, бравурной тирании слов, против такой бешеной энергии, эдакого мощного, дремучий ужас наводящего, нечеловеческого напора? Оробели, страшновато, поджилки конвульсивно трясутся, коленки прыгают, как у покойного Женьки Васяева в кабинете следователя, икота прошибает. Нет, нет, вопиющая понапраслина, и в мыслях ничего такого не имеем, честно, совсем честно, отнюдь не одобряем Пашу. Напротив, глаза бы не глядели. Земля из-под ног уходит. Озноб берет, бьет, еврейские корчи начинаются. Что за наказание. Это уже не лирические стихи, не романтическая ирония, которую в Хулио Хуренито воспел Эренбург, не ложка дегтя, а нечто, что надо опустить, изничтожить, лишить бытия и не помнить, забыть намертво подробности, конкретику этого страшного паскудства хотелось бы вычеркнуть из памяти, нельзя с нами так, употребил грубый штопор, откупорил нас, ураган, наводнение, пожар, общественное бедствие. Хочется укротить и укоротить, закатать в глаз. В крайнем случае — клизму поставить, преогромную (с хорошим винтом)! Рта, в котором полынная горечь, нет мочи открыть, да и не знаем адекватных лингвистических средств для того, чтобы отбить охоту повторять такие и подобные срамные истории, не выработаны еще…

Судите сами. Всмотритесь! Вчувствуйтесь! Вслушайтесь в эти специфические хамские интонации, с каким вкусом и удовольствием наводит, напускает панику! Ощутите и почувствуйте сполна тяжелый кнут идеи. Разве надо объяснять, почему поведение противного юнца, едрит его, дурака, мать, бабушку и прапрабабушку налево и в перекиси марганца, оставляет крайне неприятный, гадкий осадок? Серой, быстрой мышкой мелькнула мысль, да чего он в своих грязных калошах лезет в наши души, теребит, пистон страстный, горячий нам ставит, молокосос, подавили порядочную икоту, страсть как смущены, озадачены вздорным, агрессивным сумасбродством, вредным и опасным, не слезает с нас, задал нам этот Паша, как говорят немцы, феферу и уебунгу; так или иначе (заверяем!), нас отнюдь не радует, что юнец со справкой и белым билетом, переучившийся гипертоник, зараза, страдающий запорами, моча ему в голову крепко саданула, сын невменяемой, шальной психопатки, Медеи и самоубийцы, внук сумасшедшей в точном смысле слова старухи, свирепой революционерки, троцкистки, общественной чумы, самоубийцы, в роду их, в крови демоническое начало, воля к самоубийству, самоуничтожению, к небытию, и он выдает себя за эдакого мессию, да какой он мессия, недоносок, родился величиной с ложку на седьмом месяце, не с истиной он, всё словно бы так, похоже, сплошняком и навалом пошлая приблизительность, рядом, мимо, ложь оглушительная, в вычурной фанаберии нос воротит, вопиюще бестактно перегнул палку, взрывно, революционно нетерпим в своих паранойных порывах и завихрениях, отлучен от совести, порядком забылся, а подобное осмысленное окаянство, хамство, дерзкий, обнаженно и откровенно фудаменталистский пафос, крутой вираж в досадную грязную подлянку (ему-то что, а нам, засвеченным, без вины виноватым, расхлебывать, послан нам на погибель, нам держать ответ, свинья-свиньей, наплевательское, скотское, грязное свинство, да это бесстыдное свинство того гляди обернется боком, начнутся порядочно серьезные неприятности, о масштабе которых страшно и подумать, бенц, сказано, не напрасно, вспомним русскую, очень русскую, пословицу, как аукнется, так и откликнется) — сей феномен породит, даже наверняка, как пить дать, в отношении евреев излишнюю и зловещую подозрительность, к чему взывать к Небесам о помощи, помощь не придет, раз сами виноваты, заносит, крепко увлеклись, теряем всякую разумную меру, порождаем, воспроизводим опасную, мистическую ситуацию: ведь со времен незабвенной, прекрасной Есфири, прославленной в Книге, сама в голову лезет картина Рембрандта: “Артаксеркс, Аман и Есфирь”, какая Есфирь, невежество, гораздо раньше! наш народ вызывает изначальную неприязнь и иррациональную, беспричинную ненависть у абсолютно всех племен, населяющих необъятную вселенную (мы при этом энергично, шумно и всеми возможными способами пытаемся доказать, что этой ненависти нет никаких реальных оснований — Ницше, Достоевский), и эту ненависть не следует специально усугублять, обнажая и разоблачая еврейское подполье, давать ей разумную, рациональную, как дважды два, основу. Не только не хватает самого элементарного такта и самой элементарной культуры, вообще сплошная безумная подлянка, какой такт? такта не ночевало! Как это не интеллигентно! Что ты — дурак, гипертоник или с роду так? Откуда лезет столько шизофрении и ее злой, разрушительной энергии? Заткнись! Да за такое можно и Гитлера схлопотать. И — поделом, поделом. Жди реквиема, дышите глубже, словишь реквием, икнется, да поздно будет. Остановись, мазурик, знай край! Намылился, не тяни кота за хвост, уезжай тихо, уматывай, катись и не выдумывай оправдывающую идеологию, не надо нам идеологического накала и фанфаронства, с тобой никто не спорит, не держит за фалды лапсердака. Прежде всего и во-первых, надо помнить и о тех, кто не собирается отчаливать, рвать когти, не надо обобщать, не надо! чушь, никто в тайных глубинах души, как глубоко ни копай, не считает, что рано или поздно все уедем из этой проклятой страны, не сами — так дети!..