Евгений Федоров - Проклятие

• Название: Проклятие
• Автор: Евгений Федоров
• Издательство: АНО “НЕЗАВИСИМАЯ РЕДАКЦИЯ ЖУРНАЛА “КОНТИНЕНТ””
• Жанр: Современная проза
• Год: 1999

Публикуя в № 95 повесть Евгения Федорова “Кухня”, мы уже писали об одной из характерных особенностей его прозы — о том, что герои его кочуют из одной повести в другую. Так и в повести “Проклятие”, предлагаемой ниже вниманию читателя, он, в частности, опять встретится с героями “Кухни” — вернее, с некоторым обобщенным, суммарным портретом этой своеобразной и сплоченной компании недавних зеков, принимающих участие в драматическом сюжете “Проклятия”. Повесть, таким образом, тоже примыкает в какой-то мере к центральному прозаическому циклу “Бунт” (полный состав цикла и последовательность входящих в него повестей указаны в № 89 “Континента”). Но, как и все остальные повести, как-то примыкающие к циклу “Бунт”, повесть “Проклятие” — произведение, рассчитанное на совершенно самостоятельное читательское восприятие: знакомство с предыдущими повестями Евгения Федорова совершенно не обязательно.

---

И у нас одновременно родилось слово, соскочило, шлепнулось лягушкой:

— Чудовище!

Делаем глаза абсолютно квадратными, как у Малевича. Ну и дела! Аж сердце заболело. Дрянь дела.)

…безобразный апофеоз сумасбродства и русофобии: дерболызг, хам и урод, урод нравственный, достоин остракизма, это похлеще, чем “Прогулки с Пушкиным”; и слышно было до рассвета, как ликовал француз, хлестко прогулялся, просвистел, угодил в угол, в полупустое мусорное ведро.

Сметь! быть всегда на высоте простого подвига. И — смеет (это те мощные паруса, которые его вынесли в Израиль, его благословил сам Феликс Карелин, крестный, к которому Паша прилепился, как к отцу родному, сильнее, отца родного он и за человека не считает), сжег мосты, беспрецедентная, непредсказуемая вседозволенность, когда-то надо сказать простую правду, пусть для них Пушкин икона, плевал с тринадцатого этажа, плевать, нам не до жалких предрассудков.

Свобода!

Стихия, похоть мести, а Небеса не разверзлись, никакого светопреставления, молчат, как всегда в таких и аналогичных случаях, и явно никогда не разверзнутся; Паша уверенно возвел обе руки к бесконечному небу, как когда-то Моисей, прогудел, как ненормальный, то был, разумеется, последний, прощальный гудок локомотива, локомотива истории:

— Россия — гнойник на теле человечества! Не о себе, так о детях думайте!

Итак, определился, разрешился окончательно: свободен!

А славно устроен всяк из нас! Как гармонична, ладна наша психика! Как ловко, хитро подгоняем мы ее к разным разностям обстоятельств жизни. Достоевский назвал человека “подлецом” за его умение приспосабливать, приноравливать психику к обстоятельствам.

Перелетное существо, рвется хлебнуть истинного счастья, воспален вечной непримиримостью к Христу, усердием к иудаизму, смотрит весело, маем-майским, подлинность свободы и бытия, образчик Божий. Интимно и полностью вжился в новый образ (никто диву не дается, не спросит, как же так, абсурд какой-то, припомним, ахнем, что подлинно еврейской, ценной, божественной крови в нем кот наплакал, 1/8, не прожидь, а одно недоразумение даже с точки зрения честного, ортодоксального нацизма, а они всерьез и щепетильно занимались научной генетикой, субъекта с такой ничтожной червоточиной и евреем считать нельзя, на гены не грешите, только уши еврейские, музыкальные, абсолютный слух; о Паше не грех сказать — сухая, полностью отмершая ветвь), надел банальную кипу, добротный иудаизм, трефное, кошерное, насущные хлопоты, аврал, купил два русских самовара, разумеется, о чем речь, пригодятся, расторопен, 11-я, сбивающая с толка, гипнотизирующая, заповедь — не зевай, прыток, как прыток! пробивная энергия, мощный порыв, приспичило, не озираясь по сторонам, вперед и выше, всё сметая на своем славном пути, резкий взлет, одно только слово твердит, мобилен, поднатужился, обратил безотлагательно тыл, преодолел заслоны, да какие заслоны, препоны, всё по плечу нашему энергичному вездепроходцу, авантюристический душок, стальные нервы, пустяки, было бы желание, будет прыть, а она есть и горы сдвигает: вон из России! (то был безбрежный, безоглядный, повальный пик утечки мозгов, и каких мозгов! Апофеоз беспочвенности!) Безоседлость, на цыпочки приподнялся (вершина вставшей волны, ее пенящийся, красивый гребень), вспорхнул с русского, неблагополучного, затхлого, смердящего, заколдованного болота, где люди пятого пункта живут в дикой всеобщей панике, в вечной и последней экзистенциальной тревоге (не надоело? сколько можно?); надеемся, очень надеемся, последний курбет, наш устряк и Голубчик, слава тебе, Господи, в урочный час воспарил орлом, шасть, шасть, убыл от нас, ухилял, честь имеем, Шереметьево-2, провожали густой толпой, унесла наконец нелегкая, отвалил, можно вздохнуть широкой грудью и с облегчением, горячие слезы лить не будем, катись, утомил и замучил нас неиссякаемым, непрекращающимся фонтаном интеллектуальных провокаций и лающего, наступательного горлобесия, дискредитируя жизненно важный инстинкт еврейства, да что он, падла, совсем, падла, спятил, меньше бы триллерствовал и густые, плотные кошмары гнал, без тебя всё знаем, не маленькие, уезжал бы тихо, тихой сапой, без шухера лишнего, по-умному, молчком.

6. Паша в Израиле

Оторвался, свободный и никем не прерванный полет, в заду пропеллер или там современный реактивный двигатель, был таков, отряхнем прах с наших ног, на твердом берегу: восхищен на Святую землю, земля, почва, кровь, корни, историческая родина. Ура! Пустыня внемлет Богу, тишина в душе, никакого пафоса и шумных безобразий в явлениях природы.

Эка славная минута!

Сбылось, не заржавело, желанная весна, мечта, греза, галлюцинация стали реальностью, потенция, возможность переросла в действительность и знак, слово стало плотью, свершилось. Смело всё поставил на кон и сбил банк, унесся на легких, сверкающих, прекрасных крыльях прочь. Так, только так и не иначе. Кончено, получилось, свершилось.

Вот и прискакала счастливая развязка хитросплетений переусложненного рисунка непомерно затянувшейся драмы.

Если вы всё это время видите в Паше обезумевшего, наскакивающего бойцовым петухом крикуна, если вас оскорбила и покоробила откровенная, настырная, не так уж, скажем, непредвиденно расцветшая простенькая русофобия и теперь вы распираемы злым духом разоблачительства, не прочь осадить его хорошенько, но не умеете, не знаете, к чему придраться, как больно укусить, — так вот мы, исполняя как бы обязанность адвоката дьявола, охотно пособим вам, есть возможность. Вместе громко и от всей души посмеемся смехом Мефистофеля: так ему и надо, больно боек и умен! Удачлив и шустер! Чересчур много дано ему природой! Посплетничаем всласть, почему не посплетничать: нет ничего более интересного сплетен. С языка соскальзывает компромат, ну не то что прямо компромат, а так, вроде: дети у Паши прелесть, загляденье, ничего не скажешь, дети, отметим ради справедливости, замечательные, а вот баба, злорадствуйте, морда — страшнее войны, ее прозвали “Квазимода в юбке”, ну — мордоворот, мурло, смотреть неприятно, противно, по такой морде всякому хочется прогуляться, бесцветные, зассанные глазки, внушительный, ой, здоров, батюшки! стальной шнобель, как у злющей, агрессивной вороны, карикатурен, по своему стилен, шея, как у жабы, отсутствует, фигура — устрашающая сфера, мощью устрашающая, эко разнесло ее, прямо-таки Йехо звероподобная, боязно и помыслить, такая залезет к тебе в кровать, а бедному Паше приходится каждый день видеть, всегда рядом, ночью под боком, с ума сойдешь, постоянно слышать ее брех — ужас, фефела, хабалка, халда, уйдешь в бега, как сделал в свое время и на своем месте его непутевый отец Юра (всплывают в нашей памяти знаменитые и разнузданные Юрины художества), паранджу бы носила, да дай вам все царства мира и славу их, не позарились бы, не женились бы на этой воинствующей, пошлой дурынде, будь она хоть трижды неразбавленная, стопроцентная еврейка, к тому же эта страхолюда его на семь лет старше, невообразимый и форменный мастодонт, образина длинноносая, глупа, откровенно, агрессивно, рта не закрывает, тараторит пошло надоеда, бурный, стремительный поток пошлости, балаболка пошлая, густой, бабий невыносимый словесный понос; полагали, доберется Паша до Израиля, жена не роскошь, а средство передвижения, даст, как водится, под зад коленкой, катись колбаской, бросит ее, фиктивный брак; ан — нет, имеем дело с прелюбопытнейшим, завораживающим внимание психологическим казусом, перед нами праведник, подвижник, верный, самоотверженный, безукоризненный правильный муж, не начал жизнь с гнусного, каверзного, бессовестного обмана новой прекрасной во всех отношениях родины, и ноуменально, и феноменально верен жене, так вот! диво, а чужая душа потемки, мутна вода; плотный мрак, теряемся, смущены, что-то всегда ускользает от напряженного нашего внимания к альковной, интимной жизни Паши, откуда черпается энергия для подвига самообуздания, должна же быть какая-то логика чувств! Впадаем в недоумение. Не по изъявлению же сердца он ее взял? Не одно же спокойное, надежное благородство? Да на такую нельзя позариться! а чем-то она его окрутила, чем-то держит, почему прикипел, неужели глаз нет? сколько прелестных разлучниц пытаются пробиться к его сердцу, стать подругами великого сына замечательной страны, все бесполезно; впиваемся острым зрением, в замешательстве, сумбур в голове, не находим благочестивого объяснения, не понимаем, чем она его держит, а всё это вместе взятое порождает волну кривотолков, злословий; груди ее, согласны, никто не спорит, чудовищных размеров, гири тяжеленные, символ неиссякаемого безумного плодородия, Изиду с нее интересно лепить, Бирон прозрел в ее образе какое-то всасывающее, поглощающее, пожирающее, зубастое, плотоядное начало, некий вечный символ женственности, назвал ее улыбку “порочной, порнографической, неприличной”, а что, если эта бабец в постели норовиста, бескорыстна, шаловлива, резва, чертовски любит это дело (что искренне и с любовью вершится, то всегда хорошо удается), шебутна, лютует, склонна к военным хитростям и сексуальным изыскам, а это самое оно! ее женский организм вырабатывает особые, гениальные (смерть мужикам!) гормоны, а с лица, чай, все говорят, знать, правда, не воду пить, вообще-то эта порочная морда с оригинальным клювом злобной вороны может озадачить, ночью все кошки серы, — кстати о кошках, у них в хозяйстве роскошный кот, величиной прямо с доброго тигра, не меньше, может и больше, любят кота здесь, очень, называют то и дело наш сладкий зверь, а что если Паша — о! гениальная догадка! всё проще пареной репы — решил во что бы то ни стало не походить на отца, бросившего и в сущности убившего мать, бывает, такое бывает, а еще, может, мы имеем дело со своеобразным фрейдистским, шизоидным феноменом, упражнение в смерти, бабка, мать — самоубийцы, а может, Паша, погружаясь в бездонность и непомерность жены, как бы погружается, бултыхается в могилу? Темен и неконвертируем смысл их интима, без поллитры не разобраться. Хватит, да и бесперспективно, бесцеремонно копаться, рыться, ковыряться в чужой психологии.