Ланьлинский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

• Название: Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
• Автор: Ланьлинский насмешник
• Жанр: Древневосточная литература

Самый загадочный и скандально знаменитый из великих романов средневекового Китая, был написан в XVII веке.

Имя автора не сохранилось, известен только псевдоним – Ланьлинский насмешник. Это первый китайский роман реалистического свойства, считавшийся настолько неприличным, что полная публикация его запрещена в Китае до сих пор.

В отличие от традиционных романов, где описывались мифологические или исторические события, «Цзинь, Пин, Мэй» рассказывается веселой жизни пройдохи-нувориша в окружении его четырех жен и многочисленных наложниц.

---

У Старший стал было откланиваться, но настоятель никак не хотел их отпускать.

Монахи ударили в колокола и гонги, и настоятель побежал за ворота, чтобы встретить знатную особу на достаточном расстоянии от монастыря.

Наконец, на дороге показалась толпа слуг. Они окружали громадный паланкин, как облако плывущий, с востока. Носильщики в промокших насквозь куртках обливались потом.

Настоятель сложил руки на груди и низко поклонился.

– Никак не ожидал я, ничтожный инок, – говорил он, – что вы изволите пожаловать к нам, сударыня. Прошу покорнейше простить, что опоздал, не смог встретить по дороге.

– Извините меня за беспокойство, отец настоятель, – отвечала из-за занавески Чуньмэй.

Тем временем слуги уже были за монастырем на могиле Цзиньлянь, где поставили стол и разложили на нем жертвенную снедь и бумажные деньги.

Наконец-то пожаловала и сама Чуньмэй. Носильщикам она велела миновать храм и нести ее под тополь к могиле Цзиньлянь. Когда Чуньмэй выходила из паланкина, ее с обеих сторон поддерживали слуги. Чуньмэй не спеша приблизилась к могиле и, поставив благовонную палочку, четырежды поклонилась.

– Моя матушка! – начала она. – Сестрица Пан пришла к тебе возжечь связку бумажных денег, чтобы тебе хорошо жилось на небесах. Когда тебе будет трудно, не жалей денег. Если б знала, что ты погибнешь от руки ненавистника, я б сделала все, чтобы и ты вошла в дом начальника. Мы б жили опять вместе. Но я упустила время, и теперь поздно раскаиваться.

Чуньмэй умолкла. Слуги зажгли жертвенные деньги, и она, выйдя вперед, громко зарыдала.

Тому свидетельством романс-плач на мотив «Овечки с горного склона»:

Жгу жертвенные деньги втихомолку.
Споткнулась ты, и туфелек осколки
Рассыпались по каменному полу…
Мой голос безутешно долог…
Наполнит ли загробную дыру?
Ты – жертва красоты в миру.
За обаяние – на бойню,
За смелость помыслов – тропою
Дырявых вен, возмездий братних.
На горле нож – обманом брачным.
Сидели вместе на одних коленях,
Ты – мужнею женою, я – служанкой.
Но умер муж и не рожден наследник,
И нас в товар для сводников разжаловали.
Но скупщик мой – чиновник знатный
Тебе купцом – чужая зависть.
Пожухла молодая завязь…
Молюсь тебе тысячекратно.
Я не успела выкупить из плена
Тебя живой – лишь смрадные останки!
Нет оправданья мне, служанке!
Лишь жертвенного дыма пелена.

Однако не будем больше говорить, как при жертвоприношении оплакивала бывшую хозяйку Чуньмэй.

Вернемся к У Юэнян. Она все еще сидела в покоях настоятеля, в то время как тот, услыхав о прибытии знатной особы, пошел ее встречать и задержался. Юэнян поинтересовалась, в чем дело.

– У младшей госпожи здесь, за обителью, недавно похоронили сестру, – пояснил послушник. – Вот они в день поминовения и пожаловали убрать могилу и принести жертвы.

– Уж не Чуньмэй ли это? – проговорила Мэн Юйлоу.

– Но откуда у нее взялась сестра? – недоумевала Юэнян и опять обратилась к послушнику. – А как фамилия госпожи?

– До замужества Пан, – отвечал послушник. – Они дали отцу настоятелю около пяти лянов на панихиды по покойной сестре.

– Помнится, сам как-то называл ее барышней Пан, – продолжала Юйлоу. – Должно быть, Чуньмэй и есть.

Пока они говорили, появился настоятель и велел послушнику поскорее приготовить чаю.

Немного погодя перед кельей остановился паланкин. Юэнян и Юйлоу следили за ним из-за занавески. Присмотревшись к выходившей из паланкина, они убедились, что это была Чуньмэй. Она заметно пополнела, особенно в лице, и казалась изваянной из нефрита. Ее прическу обильно украшали жемчуг и бирюза.

Высоко вздымались фениксы-шпильки. На ней была ярко-красная вытканная цветами кофта и нежно-голубая широкая юбка, отделанная золотой тесьмой. Мелодичный звон подвесок сопровождал каждый ее шаг. Как она не походила теперь на прежнюю Чуньмэй!

Только поглядите:

Шпильки-фениксы украшают высокую прическу. Низко свисают заморские жемчужины серег-колец. Позолоченных фениксов пара красуется в пучке. Расшитая красная кофта облегает нефритовые плечи и благоуханную грудь. Золотые лотосы ножек выглядывают из-под бирюзовой узорной юбки. Когда идет, нежный звон подвесок раздается, а сядет, повеет ароматом мускуса и орхидей. Как нежна ее белая шея! Сколько чар таят искусно подведенные тонкие брови в обрамлении золотых цветов! Изысканны ее манеры. Чудесного цветка она прелестней, изяществом способна покорить. Душа нежнее орхидеи. Воспитана иль в тереме высоком, или в уединенных покоях девичьих. Будто яшмовая дева вышла из Лилового чертога.[1662] у Млечного Пути, как небожительница-фея на грешную землю спустилась из Дворца цветов[1663]

Настоятель отдернул дверную занавеску и пригласил Чуньмэй в приемную. На возвышении стояло одно-единственное гостевое кресло. Когда Чуньмэй села, они обменялись приветствиями. Послушник внес чай.

– Не предполагал я, ничтожный инок, что вы пожалуете нынче для принесения жертв, сударыня, потому и не встретил вас как полагается, – поднося гостье чашку чаю, говорил Даоцзянь. – Прошу покорно меня простить.

– Причинила я вам с панихидами хлопот, отец настоятель, – отвечала Чуньмэй.

– Что вы, сударыня! – говорил без передышки настоятель. – Какие могут быть разговоры! Ведь вы наша благодетельница! Какие деньги вы пожертвовали нам на свершение служб, сударыня! Я звал восемь монахов. Они целый день читали сутры, отправляли службы и панихиду. Панихида окончилась вечером сожжением жертвенных предметов, после чего я послал троих монахов к вам в город с уведомлением.

Чуньмэй выпила чаю, и послушник убрал чашки. А сидевший рядом настоятель все продолжал беседовать с Чуньмэй, оставив Юэнян и остальных сидеть во внутренней комнате. Близился вечер, но Юэнян было неловко выйти. Она стала волноваться и попросила послушника пригласить настоятеля, чтобы попрощаться и двинуться в путь. Однако настоятель никак не хотел их отпускать.

– Я бы хотел вам кое-что сказать, сударыня, – войдя в гостиную, обратился к Чуньмэй настоятель.

– Я вас слушаю, отец настоятель, – отозвалась Чуньмэй.

– Видите ли, сударыня, у меня в келье остановились прихожанки… Они прибыли полюбоваться обителью и никак не полагали, что пожалуете вы, сударыня. Им уже пора отправляться в обратный путь. Хотелось бы знать ваше драгоценное мнение, сударыня.

– Что же вы не пригласили их сюда, отец настоятель? – удивилась Чуньмэй.

Даоцзянь поспешил пригласить Юэнян, но та никак не решалась выйти.

– Уж поздно, отец настоятель, – говорила Юэнян. – Может, обойтись без встречи? Разрешите нам откланяться.

Настоятелю было неловко. Он принял от Юэнян серебро, но не удостоил ее должного приема, а потому продолжал настаивать на своем. У Юэнян, Мэн Юйлоу и жена У Старшего в конце концов не устояли и вышли в гостиную.

– О, оказывается, это вы, мои матушки, и тетушка У Старшая! – едва завидев вошедших, воскликнула Чуньмэй и предложила супруге У Старшего сесть в кресло, а сама склонилась перед ней, как ветка под тяжестью цветов.

Госпожа У в свою очередь поклоном приветствовала Чуньмэй и сказала:

– Вы меня ставите в неловкое положение, сударыня! Достойна ли я таких почестей! Теперь ведь совсем не то, что было раньше.

– Зачем вы так говорите, дорогая моя тетушка! – заверила ее Чуньмэй. – Я не из тех, кто пренебрегает старшими. Уважать старших требуют правила приличия.

Отвесив ей низкий поклон, Чуньмэй чинно склонилась перед Юэнян и Юйлоу. Те хотели было ответить ей тем же, но она удержала их.

– Не ожидала вас здесь встретить, матушки, – говорила Чуньмэй после четырех поклонов. – А то б давно пригласила. Поговорили бы.

– Не обижайтесь на меня, сестрица! – заговорила Юэнян. – Так и не навестила я вас, как вошли вы в дом воеводы, не выразила почтения.

– Да кто я есть такая, матушка! – воскликнула Чуньмэй. – Могу ли я на вас обижаться! – Она обернулась в сторону кормилицы Жуи и, увидев у нее на руках Сяогэ, добавила. – А сынок-то как вырос, а?

– Жуи, Сяоюй! Подойдите и поклонитесь сестрице! – распорядилась Юэнян.

Кормилица и горничная, улыбаясь, приблизились к Чуньмэй и отвесили ей полупоклоны.

– И сынок мой свидетельствует вам свое почтение, сестрица, – заметила Юэнян.

Чуньмэй вынула из прически пару серебряных с позолотой шпилек и воткнула их в шапочку Сяогэ.

– Поблагодари тетю за подарок, сынок, – обратилась к малышу Юэнян. – Как ты поклонишься, а?

Жуи с Сяогэ на руках отвесила Чуньмэй поклон, чем доставила Юэнян немалую радость.

– Если б не ваше прибытие в монастырь, сестрица, мы б, наверное, так и не встретились, – заметила Юйлоу.