Пауль Борн - Смертник Восточного фронта. 1945. Агония III Рейха

• Название: Смертник Восточного фронта. 1945. Агония III Рейха
• Автор: Пауль Борн
• Издательство: Яуза-пресс
• Жанр: О войне
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9955-0095-7

В конце Второй мировой Гитлер поставил под ружье фактически все мужское население Германии, от подростков до стариков, — необученные, плохо вооруженные, смертельно испуганные, они были брошены на убой, под гусеницы советских танков. Одним из таких Todeskandidaten (смертников), призванных в Фольксштурм в последние месяцы войны, стал 43-летний фермер из Восточной Пруссии Пауль Борн. Он никогда не был правоверным нацистом, но ему пришлось с оружием в руках защищать гитлеровский режим, пройдя через все круги фронтового ада и мучительную Todeskampf (агонию) Третьего Рейха.

3 января 1945 года его часть попала под сокрушительный удар Красной Армии и была смята, разгромлена и уничтожена за считаные дни. Кровавый кошмар безнадежных боев и беспорядочных отступлений, советский плен и послевоенное «хождение по мукам», ад польских лагерей и побег на Запад — в своей горькой книге Борн откровенно рассказал о падении Третьего Рейха и той чудовищной цене, которую немецкий народ заплатил за причастность к преступлениям нацистского режима.

---

Мой бывший начальник, который узнал о моем прибытии от моих сотоварищей, значительно сократил срок моего пребывания в карантине, который обычно составлял 3 недели. Он явился за мной уже на третий день и забрал к себе в каптерку. Мне пришли 2 посылки из США. Мне удалось убедить поляка выдать мне посылки, с условием, что я разделю с ним содержимое. Несмотря на это, я был очень рад, особенно когда обнаружил в одной из них два шерстяных свитера. Их пришлось сдать в комнату хранения, и позже они бесследно исчезли оттуда.

Затем последовали 7 месяцев ожидания (а точнее, 7 месяцев тяжкого труда), снова истощившие меня до предела. Плохой сон — атаки клопов были невыносимы, скудная еда и непомерно большие рабочие нормы в сочетании с изматывающими душу опасениями, что начальник не включил меня в список готовящихся к возможному освобождению, — все это со временем подточило силы. На меня накатывали странные приступы слабости и головокружения, сопровождавшиеся сильным потоотделением, чего никогда не было со мной прежде. Кроме того, руки и ноги отекали.

Однажды, это уже было в мае 1948 года, в бараках проходил обычный осмотр. То есть нас среди ночи подняли и выстроили снаружи в одном нижнем белье. Вся процедура занимает около 4 часов, вполне достаточно для того, чтобы ищейки обыскали все подряд, без разбора. Тогда я и подхватил простуду, от которой никак не мог избавиться. Возможно, именно в ту ночь я и посадил сердце.

— К сожалению, мы ничем не сможем вам помочь. Положитесь на свой железный организм, и будем надеяться, с вашими легкими все будет в порядке.

Этим и ограничивались рекомендации врачей за все последующие недели простуды, когда я и пальцем пошевелить не мог — мое тело вдруг отказывалось подчиняться мне.

Тем не менее мне нужно было работать. Иначе мне сократят паек, а это неминуемая смерть. Недовыполнение нормы работы влекло за собой немедленную отмену пайка I, но, с другой стороны, справляясь со своей работой, я мог навлечь на себя риск быть вычеркнутым из списка готовящихся к отправке — кто отпустит такого хорошего работника?

Но пришло время, и несколько дней подряд собирали подходящих для транспорта заключенных. Меня перевели в специально отведенные для этой категории заключенных бараки одним из последних. Прошло еще несколько недель напряженного ожидания, пока однажды ночью не начали оформлять все необходимые бумаги. На следующую ночь мы наконец стали готовиться к отбытию. Нас разбили на группы и в последний раз обыскали. Сначала женщин, а потом уже и нас.

Вновь мы испытали на себе бесчеловечность поляков; они прощались с нами в своей обычной манере. Нас злобно толкали, пинали, даже женщин, а наши жалкие пожитки раздирали на части, разбрасывали по полу, обшаривали каждую складку одежды, которую потом грубо с нас срывали, проверяя, нет ли на нас второй рубашки или второй пары штанов, каких-либо украшений или листков бумаги. Обувь буквально выворачивали наизнанку и придирчиво осматривали, а когда, наконец, обыск был закончен, жертва могла собрать с пола остатки разбросанных вещей и, получив еще один пинок, покинуть комнату, освобождая место для следующего заключенного.

Но никто не жаловался. Никто не проливал слез по пропавшему одеялу, носкам или носовому платку, который так бережно хранил все это время. У многих после обыска вообще ничего не осталось. Невзирая на происходящее, лица людей светились счастьем. Похоже, мы действительно попадем домой.

Никому из нас до конца дней своих не забыть этих зверей в человечьем обличье, одетых в форму с национальной польской эмблемой. Они вполне могли облегчить себе жизнь и отправить нас на свободу в чем мать родила. Стоило только отдать соответствующий приказ — и мы бы ушли из этого ада голыми.

Я оказался в самом центре суматохи, полуодетый, с одной из последних групп, готовящихся к отправке. Воспользовавшись ситуацией и полным беспорядком, я избежал обыска, притворившись, что один из тех, кто уже прошел эту процедуру и чьи вещи уже забрали. За оплетенным колючей проволокой забором П[отулица] стояли грузовики, предназначенные для детей, стариков и женщин, которые были не в состоянии идти, а также их багажа. Остальные шли пешком, под надзором охраны на мотоциклах, уверенной в том, что совершают благое дело. Но воры все-таки смогли совершить свой последний грабеж — несколько узлов и коробок, которые должны были быть погружены в один грузовик, под тщательным присмотром погрузили в другие. И те, кого привезли в Н[ейкель] на железнодорожную станцию, тщетно ожидали прибытия оставшегося имущества.

Поезд, в который набилось свыше 1000 человек, катит на запад, командуют парадом русские вместе с поляками. Никто на самом деле не понимает, что происходит — они контролируют друг друга. Теперь до Одры нам три дня пути, ненавистные четырехугольные фуражки куда-то исчезают. Что же касается русских, те особо не выпендриваются. За окнами вагона проплывает печальная картина — когда-то самые плодородные участки земли, теперь бесхозные, запущенные, разоренные и сожженные села и города, руины железнодорожных станций, важные железнодорожные узлы, теперь сократившиеся до одноколеек. Тут не одному поколению предстоит работать засучив рукава, чтобы стереть эти следы разрушения.

Кажется, мы следуем в Э[рфурт], в Тюрингию. Здесь всех, кто находится в поезде, делят на две группы и развозят по карантинным лагерям. Я попал в В[еймар] и вытерпел 12 положенных для карантина дней лишь потому, что нужно было получить официальные документы и еще исследовать окружающую местность. Я решился бежать сразу после того, как мы пересекли Одру. Совершенно ясно, что до этого момента возможности совершить побег не было. Здесь же она появилась, и упускать ее было нельзя.

Как «специалиста» меня отправили на государственную экспериментальную ферму в округе Г[ота], и, помимо медицинской справки о прохождении карантина, мне выдали сопроводительные документы для меня и целой группы других людей, направляющихся в тот же округ. Русская администрация лагеря даже выдала мне 100 восточногерманских марок.

Затем я на какое-то время затаился и провел несколько дней, изучая охрану границы. Я окончательно решил, что не хочу рисковать, — если меня поймают, то я окажусь где-нибудь в Сибири. Недалеко от границы находится маленькая железнодорожная станция В[аха], перевозящие работников железной дороги поезда проходят через нее с интервалом в несколько часов. Эта станция притягивает меня как магнит, особенно потому, что на открытых участках местности русские пограничники сидят на деревьях и осматривают округ через бинокли. Железнодорожную станцию охраняют русские и восточногерманская железнодорожная полиция.

Я прошу у одного из офицеров прикурить и заодно интересуюсь у него, был ли он солдатом.

— Да, но это было давно, я уже и забыл.

Я вкратце рассказываю ему, в какой ситуации оказался, и прошу посоветовать мне, как правильно действовать. Он предупреждает, что мне необходимо быть поосторожнее. Через 25 минут на этом месте остановится поезд, нужно как можно быстрее и незаметнее вскочить в вагон — машинист все поймет.

На всякий случай он заводит разговор с дежурным русским солдатом и под каким-то предлогом отсылает его. Очень медленно ползет локомотив. Я проворно карабкаюсь по лестнице и прячусь внутри. Через несколько минут поезд трогается. Машинист и кочегар не захотели взять у меня последние сигареты.

И вот я осторожно спускаюсь с железнодорожной насыпи на дорогу, ведущую в город Ф[илиппсталь], он уже в американской оккупационной зоне. Все! Удалось!

Я не успел пройти по улице, ведущей к железнодорожной станции, и ста метров, как около меня резко затормозила странная машина. Из нее выскочили трое ухоженных, подтянутых светловолосых военных в ладно пригнанной форме. Они сразу поняли, что ко мне нужно обращаться на немецком языке.

— Документы?

— Нет документов.

— Откуда вы идете?

Я кратко объясняю.

— Куда направляетесь?

Я так же быстро отвечаю.

Они быстро по-военному салютуют.

Джип уносит прочь своих дружелюбных пассажиров в касках с белой полосой. Я встретил американских солдат. А потом, вытянувшись на насыпи, расслабился.»1Г

Приложения

Приложение А: заметки об аграрной политике и жизни фермеров во времена Третьего рейха

Как опытный фермер, Пауль Борн естественно упоминает сельское хозяйство и государственную сельскохозяйственную политику, описывая свою жизнь до призыва в вермахт, и, само собой, не дает подробных комментариев. Последующие разъяснения помогут читателю лучше понять первую часть воспоминаний Борна, которая имеет отношение к жизни в тылу во времена Третьего рейха.

В 1933 году нацистское правительство создает сельскохозяйственную программу Reichsnдhrstand, автором и вдохновителем которой был Уолтер Дарре. Это была попытка помочь немецким фермерам, особенно мелким фермерским хозяйствам, реорганизовать сельскохозяйственный рынок, отрегулировать производство и установить фиксированные цены на продукцию. Дословный перевод немецкого названия программы, Reichsnдhrstand — «Reich Food Estate», не раскрывает всех целей нацистов. Reichsnдhrstand — всего лишь часть большого процесса, при помощи которого они пытались возвеличить страну и землю, кратко сформулированного во фразе «Blut und Boden» (кровь и земля). Подразумевающая под собой родство людей и земли, отвращение к индустриальной, городской жизни фраза также играет на чувстве «кровного родства» всего немецкого народа. Это, в свою очередь, предполагает недоверие к иностранцам и даже враждебное отношение к ним, особенно к евреям.