Этьен Жильсон - Избранное: Христианская философия

• Название: Избранное: Христианская философия
• Автор: Этьен Жильсон
• Издательство: Российская политическая энциклопедия
• Жанр: Философия
• Год: 2004
• ISBN: 5-8243-0497-1

Этьен Жильсон (1884–1978) — один из виднейших религиозных философов современного Запада, ведущий представитель неотомизма. Среди обширного творческого наследия Жильсона существенное место занимают исследования по истории европейской философии, в которых скрупулезный анализ творчества мыслителей прошлого сочетается со служением томизму как величайшей философской доктрине христианства и с выяснением вклада св. Фомы в последующее движение европейской мысли. Интеллектуальную и духовную культуру «вечной философии» Жильсон стремится ввести в умственный обиход новейшего времени, демонстрируя ее при анализе животрепещущих вопросов современности. Опираясь на экзистенциальное прочтение томизма, Жильсон акцентирует мысль о свободе выбора, дарованной человеку, и предназначении его как продолжателя дела божественного Творения. В данный том вошли работы: «Учение Декарта о свободе и теология», «Бытие и сущность», «Бог и философия», а также ряд статей последователей и учеников Жильсона, посвященных его разностороннему творчеству.

---

Согласно этому теологу, свобода определяется по отношению к ее необходимым детерминациям. Тот, кто действует, свободен, если при всех необходимых для его действия условиях он может действовать или не действовать, или выполнить одно из двух взаимоисключающих действий, при условии, что он мог бы выполнить и другое[504]. Таким образом, воля блаженного, который зрит Бога в небесах и не может оторваться от этого созерцания, не является свободной. Точно так же, в этой жизни спонтанные действия, совершаемые так внезапно, что воля не успевает остановить их, не свободны. Воля поэтому свободна лишь в тех случаях, когда она могла бы и не совершать действия, которое совершила. Отсюда вытекают два аспекта свободы. Возможность действовать или не действовать получает название свободы в отношении осуществления действия (libertas quoad exercitium actus). Если воля может, кроме того, безразлично остановить свой выбор на одном из взаимоисключающих действий, она называется свободой в отношении спецификации действия[505], она и является полной и совершенной свободой.

На основании подобного понимания свободы Молина изо всех своих сил опровергает учение о благодати, действенной самой по себе. Ведь быть свободным — значит иметь возможность безразличного выбора[506]. Если воля не может решиться на выбор благого без помощи действенной благодати и если с этой помощью она уже не может выбрать ничего другого, значит, свобода нашего выбора разрушена. Если есть решение Бога, то наша воля уже не обладает безразличием к действию или бездействию, такому действию или противоположному, без чего не бывает подлинной свободы[507]. Поэтому нужно отказаться от учения, которое исходит из воли, неспособной выбрать свои собственные решения. Когда воля может желать и не желает, говорят, что она свободна в своем отказе желать; ее нежелание есть вполне реальное действие, которое может составлять грех упущения. Точно так же, всякий раз, когда воля желает, хотя могла бы и не желать, ее действие считается свободным не в силу внутреннего качества недопустимости ее выбора, но потому, что воля могла и не определять себя к совершению выбранного ею действия. Подобное безразличие является необходимым условием для того, чтобы воле можно было приписывать добродетель или порок, заслугу или провинность, воздавать хвалу или порицание, вознаграждение или наказание. С этой точки зрения можно легко выделить то, что в сверхъестественном акте принадлежит божественной благодати, а что — нашей воле. Рассмотренная сама по себе, благодать действует по необходимости природы, а не свободно; поэтому наши действия сверхъестественны в той мере, в какой они произведены благодатью, но они не могут получить от благодати свое качество быть свободными. И наоборот, те же самые действия свободны в той мере, в какой они произведены волей, которая могла бы и отказаться от них; но свое качество сверхъестественных они получают не от воли. Таким образом, в свободном акте сверхъестественное исходит от Бога, а свобода — от нас. Сказать, что наша свобода зависит от дара благодати, значит разрушить ее[508].

Если сама сущность свободы состоит в безразличии действия, то отсюда следует, что свобода присутствует в воле лишь до ее самоопределения — именно в момент самоопределения. Тогда, действительно, свобода безразлична к любому самоопределению и могла бы естественным образом определиться иначе, чем она это сделала. Но как только в какой-то момент ее начинают рассматривать как уже определившую себя к одному из противоположных <образов действия>, то было бы противоречием не рассматривать ее в тот же самый момент как определенную, и, следовательно, она больше не является свободной по отношению к данной детерминации. Поэтому нужно сказать вместе с Аристотелем и Боэцием: «То, что есть, тогда, когда оно есть, не может не быть»[509]: мы перестаем быть свободными именно тогда, когда перестаем быть безразличными.

Можно не сомневаться, что Декарт изучал в молодости это учение о свободе и даже признавал его в течение какого-то времени. Обучаясь в иезуитском коллеже как раз тогда, когда споры <вокруг понимания свободы> достигли максимального накала, изучая философию сразу после того, как его наставники одержали в них победу[510], Декарт, разумеется, узнал в Ла Флеш учение «средней науки» и подразумеваемое ею понимание человеческой свободы. Ведь этот вопрос был слишком важен для членов Общества Иисуса, чтобы профессора философии не попытались включать элементы молинизма в свое преподавание. Авторы «Conimbricenses» не колебались в этом отношении; молинизм занимает место, и самое значительное место, в их курсе физики в связи с отношением к Богу, рассматриваемому как первая причина, людей, рассматриваемых как вторичные причины. Там подвергается рассмотрению «известное» воззрение св. Фомы на физическое побуждение (premotion physique)[16*], которое подкрепляется некоторыми авторитетами и поясняется томистским сравнением Бога, приноравливающего нашу волю к своему действию, с дровосеком, который опирается бедром на дерево. Авторы «Conimbricenses», как и можно было ожидать, осуждают это учение на основании тех же самых доводов, которые выдвигал Молина, к чьим трудам комментатор и отсылает читателей для получения более подробных объяснений[511]. Впрочем, даже если бы Декарт не познакомился с этим учением в курсе философии, он должен был бы, без сомнения, узнать его из курсов религии и основ теологии, которые ему также преподавали, ибо данная проблема была классической и конечно же обсуждалась, особенно в ту эпоху, когда борьба с протестантской ересью была ожесточенной и резкой. Ему, несомненно, излагали в духе Молины ответ на вопрос: как сочетаются божественное провидение и человеческая свобода и что, собственно, такое предопределение? Влияние этого учения на его мысль было не слишком глубоким, потому что в «Четвертом размышлении» Декарт от него отказался. Ведь он испытал другое влияние, которое быстро стерло первое: Оратории, посредством кардинала де Берюлля и первых отцов только что созданного им ордена.

В самом деле, в 1630 г. Оратория вступила в бой. Появилась книга Жибьёфа «De libertate», и тем самым новая конгрегация открыто встала на сторону противников молинизма. Ведь в этой работе Жибьёф представлял идеи самого де Берюлля, которого Декарт избрал своим духовным наставником. Кардинал особенно упрекал сторонников «средней науки», что они изобрели свое учение, чтобы льстить человеческому разуму, возвышать природу и делать ей уступки[512]: не одобряя ни этот дух, ни это учение, он поручил Жибьёфу от его имени[513] вступить в спор и систематизировать многочисленные замечания, рассеянные в сочинениях самого кардинала[514].

«Иисус Христос, — говорил де Берюлль, — отдал все ради благодати. Св. Августин отдал все благодати»[515]. Следуя их примеру, он стремился делать минимальнейшие уступки человеческой природе. Он обращается к плотиновской теории двойного движения, чтобы заставить нас понять, в чем состоит движение благодати, притягивающее нас к Богу. В момент творения Бог творит наши тела своими руками, тогда как наши души Он творит глубиной своего духа; ибо в тот самый миг, когда мы таким образом вышли из Него самого, «он запечатлел в нас инстинкт возвращения к Нему». Тем самым он творит нас двояко, по природе и по благодати, так как этот инстинкт возвратного движения есть не что иное, как сама благодать. Поэтому для сотворенного существа отдаться благодати — это не насильственное движение, но естественное и «соответствующее его происхождению»[516].

Следуя движению, возвращающему нас в руки Бога, мы становимся свободными. Именно через зависимость от Бога мы обретаем подлинную свободу. Творение подлежит тройной зависимости. Поскольку оно произведено Богом и зависит от Него, оно должно постоянно смотреть на Него как на своего владыку. Испорченные первородным грехом, дети Адама становятся рабами греха и дьявола. Они могут избавиться от этой второй зависимости только с помощью третьей — зависимости от благодати. Однако мы сами должны подчиниться ей свободным выбором нашей воли. По своей воле мы можем стать рабами дьявола или Иисуса Христа, «и долг наш состоит в том, чтобы приложить все свои силы к тому, чтобы связать себя с Ним; самое лучшее и наиболее святое использование нашей свободы состоит в том, чтобы отдать ее в руки Божии, ибо чем более мы будет принадлежать Ему, тем более мы будем свободны»[517].

Зависимость от благодати не только делает нас свободными, но и позволяет нам некоторым образом стать причастными самой природе Бога, которая посредством своей благодати принимает всех в себя и свое единство[518]. С помощью благодати мы возвышаемся над человеческой природой до божественной природы[519]. В самом деле, мы должны признать в Иисусе две эманации, одна из которых вытекает из другой. Первой Иисус эманирует из своего Отца; второй из Иисуса эманирует благодать, и природа первой эманации позволяет нам понять, чем является вторая. В самом деле, подобно тому как Сын и Святой Дух живут в лоне Отца и пребывают лишь в отношениях с Тем, Кто составляет их принцип и исток, так и всякая «сотворенная святость», т. е. все люди в той мере, в какой они получают благодать, живут и пребывают в Иисусе Христе как в своем принципе. Благодать есть «совершенное воспроизведение, живой портрет и формальная причастность божественному»[520]. Вот почему мы должны занять по отношению к Богу блаженное состояние зависимости, которое только и может гарантировать нам спасение. Де Берюлль не преминул показать нам пример и частенько предавал себя в руки Божии в благочестивом порыве[521]. Его экзальтация и самозабвение перед даром благодати не знают осторожных ограничений молинизма. Он совершенно не заботится о том, чтобы сохранить за человеческой свободой хоть какую-то независимость; наоборот, для него самое главное — жить и действовать только в Боге, направляться Им и принадлежать Ему целиком.