Илья Дубинский-Мухадзе - Орджоникидзе

• Название: Орджоникидзе
• Автор: Илья Дубинский-Мухадзе
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1963

Вся жизнь Серго Орджоникидзе, большая, прекрасная и могучая, как песня, - это страницы героической истории партии и социалистической революции.

В глубоком подполье при царизме, в боевых дружинах иранских революционеров и в Шлиссельбургской крепости, в Париже, Праге и в насквозь промерзшей якутской деревушке Покровское, на фронтах гражданской войны, в Рабкрине и БСНХ Серго не знает страха и сомнений. То преследуемый по пятам профессиональный революционер, то могущественный чрезвычайный комиссар огромных территорий, то организатор нового большевистского подполья в тылу у Деникина и в захваченной меньшевиками Грузии, то командарм шестимиллионной армии индустрии, в горе и в радости, всегда он прямой, твердый, смелый Большевик. Из самых близких Ленину.

Книга писателя И. М. Дубинского-Мухадзе, уже известного читателям серии "Жизнь замечательных людей" по книге "Ной Буачидзе", - одна из первых попыток воссоздать образ Серго Орджоникидзе - отважного бойца старой ленинской гвардии.

---

— Стой, ни с места!

Защелкали затворы. Прибывший накануне Лабинский полк мог представить первую реляцию. В герои дня попадал младший урядник пятой сотни Евлампий Бойков. Он всех отхлестал нагайкой и приволок в казарму. В казармах снова били нагайками, прикладами, выкручивали руки…

Завертелась государственная машина.

Помощник начальника Кутаисского губернского жандармского управления ротмистр Ушинский вызвал из тюрьмы к себе в кабинет Серго и десять арестованных дружинников. Тотчас же появился князь Джандиери, теперь в полной генеральской форме.

— Прошу опознать арестованных, — предложил ротмистр князю.

— Они, безусловно, они! — поспешил услужить Джандиери. Подойдя вплотную к Серго, князь вполголоса быстро сказал ему по-грузински: — Дай слово, что ты не скажешь жандарму о моей принадлежности к социал-федералистам. Забудем, что говорили на митинге!

Серго улыбнулся.

— А ты тем временем меня с головой продашь, да?

— Молчи! Я дам выгодные для тебя показания… Отвернулся и весьма непринужденно обратился к ротмистру:

— Прошу прощения! Это имеретинский дворянин Орджоникидзе, он почти не понимает по-русски, так я ему внушал, чтобы он вел себя достойно, показывая правду. Фельдшер Орджоникидзе, — импровизировал князь, — хотя и придерживается революционных взглядов, но не главный агитатор… Оружия я в его руках не видал. В приватном разговоре он доказывал, что правовой порядок уже не существует и каждый волен действовать по своему усмотрению. Возмутительно, да ведь что спросишь с несовершеннолетнего горячего грузина!

Ротмистр бегло опросил арестованных: — Что вы делали на берегу двадцать четвертого декабря?

Восемь ответили:

— Искали разбойников, укравших корову… Искали корову…

Двое оказались самозабвенными рыболовами. Последний, одиннадцатый по счету, направлялся к родственнику. Увидал толпу, заинтересовался, подошел поближе. Тут его схватили казаки.

Ротмистр больших профессиональных талантов не проявил. Он приказал отвести всех арестованных обратно в тюрьму. А так как тюрьма уже была переполнена, то всех одиннадцать втиснули в одну камеру № 5. Никто им не мешал как следует договориться о деталях, включая кличку и масть несуществовавшей коровы.

Двадцать девятого декабря ротмистр Ушинский записывал показания Серго, якобы с большим трудом подбиравшего русские слова:

„Виновным в участии в сообществе, заведомо поставившем целью своей деятельности ниспровержение существующего в государстве строя и заведомо имевшем в своем распоряжении склад оружия, я себя не признаю.

Я нахожусь в Гудаутах с 26 сентября этого года. 24 декабря я, по окончании занятий в лечебнице, вышел по направлению к центру местечка, где находятся лавки, и там заметил необычайное движение. Из расспросов оказалось, что у жителя Гудаут Ивана Квачантирадзе украли корову. Квачантирадзе хороший человек, обременен большой семьей. Из сочувствия к нему многие отправились искать его корову. Не известный мне по фамилии человек предложил сесть на дроги и ехать вместе с ним на поиски. Вскоре у того человека заболел живот, он по нужде спрыгнул с дрог. Я поехал один за другими подводами. Фамилии дрогаля я также не знаю. Грузины фамилии употребляют очень редко.

Когда мы проехали село Бомборы и спустились к берегу, я слез с дрог и остался на берегу, где и находился около получаса. Приблизительно был третий час пополудни. Затем из лесу ко мне подошел матрос таможни Василий Конджария. Потом еще два человека. Кто такие, не знаю, раньше встречаться не приходилось. Все они сказали, что также разыскивают украденную корову.

Все мы вместе прошли несколько далее в сторону Гагр и заметили около берега фелюгу. А на берегу против нее человек пять или шесть, узнать которых я не мог вследствие дальности расстояния. Также потому, что, увидев нас, они тотчас разбежались, а фелюга отчалила от берега. На том месте, где находились эти люди, мы нашли разбитый ящик, в котором оказались три или четыре винтовки, а кругом были разбросаны пачки патронов. Винтовки эти хотел было взять с собой на таможню матрос Конджария, но другие мои спутники объяснили, что они принадлежат к охране князя Маргания и желают иметь новое оружие. Старые винтовки отдадут управляющему имением князя. Я же положил себе в карман лишь одну пачку патронов без всякой определенной цели.

По дороге, при обратном нашем следовании на дрогах, к нам подошли, это было возле леса, Владимир (Ладо) Горгошидзе, Ахмет Бекир-оглы и еще один человек. Они спросили, не нашли ли мы корову. Я ответил: „Вот что нашли“, показывая пачку патронов. После мы все направились в Бомборы. На дороге пачку патронов взял у меня Горгошидзе.

Не доезжая села, поблизости от берега моря, нас остановили казаки. Их было шесть человек или больше. Они спросили, зачем мы едем. Мы ответили, что разыскивали корову, а на вопрос — откуда у нас ружья? — один из охраны князя Маргания ответил, что ружье принадлежит ему, как милиционеру, а другое — его товарища. Третье ружье унес Конджария, которого в то время с нами уже не было, он пошел в Гудауты по тропе.

Казаки нас оставили в покое, и мы продолжали путь, но вскоре они опять нас настигли и арестовали. При аресте один из казаков ударил меня по лицу, а затем всех нас, в том числе и меня, били нагайками“.

Били нагайками!.. Всего два месяца назад царь милостиво даровал народу „незыблемые основы гражданской свободы“. В манифесте все обстоятельно перечислено: „действительная неприкосновенность. личности, свобода совести, слова, собраний и союзов“.

Написать бы на каждом экземпляре манифеста: „Дзирс Николози!“

Ротмистр пододвинул Серго аккуратно пронумерованные листы.

— Обвиняемый, поставьте свою подпись.

В тюрьме ждала горькая новость. В соседнюю камеру к уголовникам посажен Леван Готошия. Ему грозит смертная казнь за „покушение на жизнь унтер-офицера полицейской стражи Сухумского округа Муркузана Чирикбая“.

…Ротмистра осенила идея. Поехать в Гудауты, спросить у самого Квачантирадзе: а была ли у него корова? Если присягнет, что была, то как выглядела, ее подробные приметы. Отдельного корпуса жандармов ротмистра не проведешь!

Чувячник Иван Квачантирадзе, один из первых пациентов Серго, смиренно и очень обстоятельно описывал его высокоблагородию, какой чудо-коровы он, Иван, лишился.

— Второй такой ни за что не найти, — твердил бедняга.

„Дело несрочное, — решил ротмистр, — пусть посидят. Какую-нибудь статью потихоньку подберем. С революцией, слава богу, покончено…“ Газета „Кавказ“, пользующаяся постоянным покровительством властей, воспроизвела телеграмму царя наместнику: „С чувством полного удовлетворения прочел я ваше последнее донесение о мерах, принятых вами для подавления мятежного движения на Кавказе“.

На допросы больше не звали. Лишали передач, свиданий. Отказывали в прогулках, даже в нарах, на которых можно было бы приткнуть голову; в переполненных камерах люди валялись на полу.

Серго передал записку Левану:

„В наших руках еще остается оружие — голодовка“.

„Нас двоих мало, — ответил Леван, — присоединятся ли другие?“

— Восемь… Девятнадцать… Двадцать семь… Сорок три! — начальник тюрьмы со всем штатом надзирателей обходил камеры, не скрывая интереса, считал, сколько „политических“ отказалось принять пищу.

Голодовка! Такого никогда не бывало в стенах сухумской тюрьмы, хотя она неплохо служила еще турецким пашам…

На четвертый день голодовки начальник округа князь Джандиери рекомендовал полицейскому и тюремному начальству:

— Все в руках всевышнего. Попросите тюремного священника, пусть батюшка объявит узникам, что благодаря заступничеству святой церкви власти готовы явить милость — разрешают прогулку, передачи, свидания. Не всем! Надо быть более гибкими — кому пряник, кому виселица! И время надо уметь выбирать.

Среди тех, кому разрешили свидания, неожиданно оказался Серго. Его навестил Ражден Чхартишвили. Радость двойная. Однокашник и один из немногих, оставшихся на свободе большевиков. Наконец восстанавливается связь с партией.

— Надо ухитриться, Ражден, — настаивает Серго, — передай нам хотя бы пару лобзиков и запасные пилки к ним. Организуем побег смертников, тех, кто уже осужден на виселицу.

Лобзики и пилки Ражден передал, их запекли в пышные домашние пироги. В камере, где сидел Серго, немедля, распилили половицы, начали рыть подземный ход к тюремной стене. Вынутой землей набивали карманы, с тем чтобы потом выбросить в уборной. Работали круглые сутки. Особенно энергично по ночам. Как только очередная смена спускалась, дыру тщательно прикрывали половицами, сверху бросали тюфяк и кто-нибудь ложился.

Через два месяца добрались до наружной стены. Приговоренный к смерти террорист Кадейшвили и Серго вытащили первый камень…