Илья Дубинский-Мухадзе - Орджоникидзе

• Название: Орджоникидзе
• Автор: Илья Дубинский-Мухадзе
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1963

Вся жизнь Серго Орджоникидзе, большая, прекрасная и могучая, как песня, - это страницы героической истории партии и социалистической революции.

В глубоком подполье при царизме, в боевых дружинах иранских революционеров и в Шлиссельбургской крепости, в Париже, Праге и в насквозь промерзшей якутской деревушке Покровское, на фронтах гражданской войны, в Рабкрине и БСНХ Серго не знает страха и сомнений. То преследуемый по пятам профессиональный революционер, то могущественный чрезвычайный комиссар огромных территорий, то организатор нового большевистского подполья в тылу у Деникина и в захваченной меньшевиками Грузии, то командарм шестимиллионной армии индустрии, в горе и в радости, всегда он прямой, твердый, смелый Большевик. Из самых близких Ленину.

Книга писателя И. М. Дубинского-Мухадзе, уже известного читателям серии "Жизнь замечательных людей" по книге "Ной Буачидзе", - одна из первых попыток воссоздать образ Серго Орджоникидзе - отважного бойца старой ленинской гвардии.

---

Через два месяца добрались до наружной стены. Приговоренный к смерти террорист Кадейшвили и Серго вытащили первый камень…

Разные слухи впоследствии ходили. Не то часовые услышали шум под землей, не то донес кто-то из уголовников. Было подозрение и на одного социал-федералиста, знакомца Джандиери.

Среди ночи прокурор, начальник тюрьмы, надзиратели начали обыскивать камеры. К счастью, камера Серго была пятой по счету. Всех „землекопов“ успели вернуть. Улеглись как ни в чем не бывало.

Напрасно выходил из себя господин прокурор, брызгал слюной, стучал кулаками. И начальник тюрьмы понапрасну тыкал в лицо заключенным выпиленные половицы. Узники на все лады твердили одно и то же:

— Ничего не знаем.

— Наверное, так было до нас…

Взбешенный прокурор приказал: всех рассадить по одиночкам. Наиболее подозрительных — в карцер! Начальник тюрьмы развел руками.

— Никак невозможно. Нехристи, будь они неладны, поставили тюрьму всего на тридцать арестантов. У меня, вам известно, двести двадцать пять. Каждый день пригоняют новых.

После переполоха Серго попал в одну камеру с Ладо Горгошидзе, Леваном Готошия и двумя другими смертниками — Кадейшвили и пожилым крестьянином абхазцем. Вскоре их обоих повесили во дворе тюрьмы. Много дней не снимали тела.

Нервный, впечатлительный Готошия не выдержал. Едва наступала темнота, его мучили кошмары. Леван бился в судорогах, бесконечно повторял: „Вешают, снова вешают!“

На неделю Готошия перевели в тюремную больницу, после снова втолкнули в камеру. Он становился слишком обременительным для тюремщиков. В таком состоянии его не полагалось отправлять на виселицу или хотя бы на каторгу. Левана Готошия можно было просто застрелить.

Полицейский офицер Якубович щедро угостил водкой солдата первогодка Шалагина. Когда тот как следует опьянел, поставил его часовым во дворе против окна камеры Готошия. Приказал: „Не оплошай, только сумасшедший начнет кричать и трясти решетку, сразу стреляй“. Пуля попала Левану в голову. Через час он скончался.

Снова голодовка. Третья за неполных полгода. Самая долгая и самая мучительная. Восьмой день. Уже не тошнит. Совсем не хочется есть, и по ночам Серго больше не снится богатый имеретинский стол. Только очень трудно пошевелиться. Обязательно надо заставить себя встать, выйти на середину камеры, рассказать что-нибудь веселое. Еще лучше затянуть песню. Голос ослаб — ничего, товарищи услышат. Они любят эти слова, написанные таким же узником, брошенным в карцер… Серго был еще очень мал, когда тот русский человек уже боролся.

Смело, товарищи, в ногу!
Духом окрепнув в борьбе,
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе.

Вышли мы все из народа.
Дети семьи трудовой.
„Братский союз и свобода“ —
Вот наш девиз боевой!

О голодовке узнали на воле. Ражден Чхартишвили использовал родственные связи с влиятельным судовладельцем и экспортером табака Маглакелидзе. Ражден знал, как воздействовать на старика, стремившегося на исходе жизни прослыть благотворителем.

— Понапрасну обвиненный юноша — дворянин… в раннем детстве лишился матери и отца. Сейчас умирает в тюремной камере от голода. Честь ему дороже жизни!

Маглакелидзе и его компаньон Церцвадзе согласились поручиться за Серго имуществом на две тысячи рублей. Прокурор потребовал еще пятьсот рублей наличными. Внесли и их.

Серго отдали на поруки. До суда он обязан был неотлучно находиться в Гореше под присмотром старшины сельского общества.

4

Чувствую себя хорошо, хожу по улицам, прислушиваюсь к говору на немецком языке. Теперь уже сам могу купить хлеб, бумагу, марки и т. п. мелочь. Берлин — город огромный, с красивыми, садами, в которых воздвигнуты памятники здешним всевозможным тиранам, начиная с XII века. Это портит естественный вид здешних садов.

Новый телеграфист станции Елизаветполь Тарасий Орджоникидзе читал и перечитывал открытку с яркими заграничными марками. Впервые за все это беспокойное, хлопотное лето Тарасий широко и облегченно улыбнулся.

— Гора с плеч! Серго за границей. Тут же вздохнул.

— Все-таки Серго слишком рискует. Беспрестанно подставляет голову. И я хорош, фальшивый паспорт ему добыл. Сибирью пахнет. Говорил, за границей долго останется, учиться хочет. Ну, дай бог!

В Берлине Серго делился с Филиппом Махарадзе, одним из организаторов Кавказского союза РСДРП:

— Учиться мне надо. Слишком многого я не знаю. Не читал. Не слышал.

— Постараюсь тебе помочь, — пообещал Филипп Евсеевич. — Похлопочу через немецких социал-демократов. По законам их страны ты можешь получать стипендию, если представишь свидетельство о бедности.

В разгар хлопот, затеянных Махарадзе и его женой Ниной Прокофьевной,[15] в Берлин нагрянул Камо. Из Тифлиса он выехал почти одновременно с Серго, в конце лета 1906 года. По заданию боевой группы при Центральном Комитете РСДРП Камо побывал в Петербурге, Финляндии, Швеции, Германии. Последние недели провел в Льеже, на знаменитых бельгийских оружейных заводах.

Камо очень гордился своей ролью эксперта при председателе комиссии ЦК по закупке оружия Максиме Максимовиче Литвинове, тогда еще не подозревавшем о своем призвании дипломата и оратора. Но перед Серго Камо похвалился совсем другим:

— Имею специально для тебя, генацвале, кавказскую загадку. Один очень бедный имеретин слишком рассердился. Пошел утром в Квирилы в казначейство, что-то там сделал — двести тысяч рублей в руках! Сложил их в казенные кожаные мешки, запечатал казенной печатью с орлами и в самом хорошем виде прислал в Центральный Комитет… Ну, говори, как фамилия этого имеретина?

Серго нетерпеливо попросил:

— Камо — генацвале, скажи лучше сам. Камо расхохотался.

— Как скажу, если не знаю! Максиму Максимовичу известна только его партийная кличка — товарищ Ной.

Серго схватил Камо, закружил по комнате.

— Теперь знаю! Хорошо знаю! Его зовут Самуил Буачидзе. Я с ним учился в Белогорах.

— Ничего, хорошим делам вас научили, — усмехнулся Камо.

— Максим Максимович рассказывал, — продолжал Камо, — положение тогда было самое плохое. В партийной кассе, как в наших карманах, — ни копейки. И вдруг двести тысяч сваливаются с Кавказских гор. Ленин посоветовал, я от него слышал в Финляндии, на все эти кавказские деньги закупить оружие.

— А в Берлин зачем ты снова вернулся? — спросил Серго.

— Где-то я должен тихонько ждать вызова в Болгарию. Там наше оружие и наша яхта. Все вполне легально. Болгарское правительство уверено, что винтовки и все остальное принадлежат македонской военной организации, посылаются в турецкую Армению для повстанцев.

Объяснять не приходилось. Все, что против турецких властей, пользовалось тогда в Софии полным сочувствием и поддержкой. Слишком много зла турки причинили болгарам…

— Так чего же вы ждете? Осенью на Черном море сильные штормы. Разве ты не знаешь? — пожал плечами Серго.

Камо побагровел.

— Мне зачем говоришь? Я не ЦК и не меньшевик бессовестный!

Камо прозрачно намекал на то, что после Стокгольмского — объединительного — съезда делами в ЦК РСДРП вершили меньшевики. От карательных же экспедиций, от чудовищных репрессий страдали-то преимущественно большевики. Против них была направлена вся лютая ярость властей.

Меньшевики, оправившись от первого испуга, решили: нет резона упускать то, что само дается в руки, грех не воспользоваться! Оки шумно, так, чтобы дошло до властей, предали анафеме сторонников вооруженной борьбы и принялись хозяйничать в обезглавленных социал-демократических организациях. И делегатов на съезд соответственно подобрали. От Грузии поехало десять меньшевиков… и один большевик.

Серго еще услышит от Ленина на занятиях партийной школы в Лонжюмо, близ Парижа.

— Запомнился, — говорил Владимир Ильич, — мне еще один, по-видимому довольно крупный факт, связанный с определением состава съезда. Это — протест тифлисских рабочих (числом, кажется, до 200) против полномочий тифлисской делегации, которая была почти сплошь меньшевистская и по численности своей выделялась из ряда вон, доходя, кажется, до 11 человек. Протест этот читался на съезде и, следовательно, должен быть в протоколах.

Серго сразу вспомнил милейшего приобретателя Чичикова из «Мертвых душ». Улыбнулся: до чего же полное сходство! Меньшевики записали в «ревизские сказки», то есть в свои партийные списки, три тысячи чохоносцев и тариэлов мклавадзе.[16]

Одно к одному. И в большом и в малом все не так, как хотелось. От Литвинова никаких вестей. Ни обещанной телеграммы, ни простой открытки. Камо тревожился, ругался, клялся, что все к черту бросит… Женится на белокурой фрейлейн!