Татьяна Янушевич - Мое время

• Название: Мое время
• Автор: Татьяна Янушевич
• Жанр: Русская классическая проза

---

Полки поскрипывают в ночи, будто судорогой их сводит, покажется порой, что норовят они сомкнуть горловину ловушки, где я сижу на дне одна, не зажигая света.

А то вдруг сосуды засияют-зазвенят в какой-нибудь благословенный день, и тогда этот органный ряд возносит потолок сквозь этажи к небу. И мы тут расположились под сводом, внимаем стихам, - он проводит для нас, для Мишкиной студенческой компании, для друзей и соседей литературный вечер.

... А где-то там, за далью дальней

Звенит и твой сосуд хрустальный.

Ты сохранишь ли для меня

Мерцание его огня?..

Где еще в доме его отметины? В кухне по утрам он изобретает себе яичницу со многими компонентами, варит кофе. Меня забавляет, как он ухаживает за собой, однако всегда с готовностью поделиться. Но я объелась яичницы за четверть века. Там, на кухне, мы в полном согласии, прямо музицирование в четыре руки. Уж тут наша лодка скользит без сучка, и вовсе не без задоринки. Быт наш легок, игрив, необременителен, но обязателен, чтобы в любой момент встретить каждого, кто переступит порог. Да, он не нарушил традиций дома, не сбил наше публичное течение жизни. Он не вытеснил ни одну из моих привязанностей. Может, это и есть то самое, что он объяснял потом своему первому сыну, почему уехал из Питера: "Я бы просто пропал. У меня не было среды обитания..." Такая вот попалась Тания со средой обитания...

Он заходит в мою комнату... Всякий раз сердце екнет и собьется с ритма... А тогда я уже в забытьи, так давно болею, что это давно скапливается зоной тени перед прошлым, тем настоящим прошлым, что было на самом деле, и никакой кромки будущего не мерцает впереди... Его рука ложится мне на голову, в неточное место, на висок, щеку, прихватывает ухо, цепляет волосы, приминает ресницы... Ладонь ни теплая, ни холодная, нейтральная, мимоходная, в ней нет определенных чувств, она просто очень нечужая...

Пытаюсь восстановить его лицо в памяти... Как, впрочем, все всегда пытаются это сделать в разлуке, одни могут, другие нет, уж как получается... Иногда его лицо бывает очень красивым. Профиль рисован остро отточенным карандашом одной характерной линией, по которой сразу можно узнать. Поворот головы благороден, взгляд вдумчив, увеличен лупами очков, очки чуть покривились, съехали, - мгновенно ловишь иронию, и губы подтверждают, складываются в длинную вольтеровскую улыбку, от них не ожидаешь мягкости, то-то дивишься, прикоснувшись... Черт побери, это поразительное вдруг случается искажение черт, когда первым с них слетает благородство.

Вообще-то, он, пожалуй, не яркий. Будто бы пригашен некой заданностью "среднего брата". Не освящен первородством, не лорд, зато и не отягощен честью, долгом, ответственностью. И не Иван-дурак, не остался младшим, не вобрал в себя последней родительской страсти, не выпало ему быть "любым, но любимым", пусть лентяем, баловнем или авантюристом, кому обычно судьба и дарит нечаянную удачу.

Средний же - и так, и сяк... Однако я видела его в кругу братьев, они ловили каждое его слово, словечко, словцо. Просто он прошел мимо рук у Создателя, как всякий средний королевич без исторического назначения. Вот и свободен от обязательств. Волен. Не закреплен образом. В нем произвольно поигрывает весь спектр метаморфоз. Герой настоящего момента. Актер. Поэт-пересмешник. А я-то все жду в нем мыслителя... Ведь скоро грянут наши шестидесятилетия, с чем придем? Да и придем ли вместе?..

Сижу в одиночестве, жду... В который уж раз? Без счету. Кажется, светлые промежутки потухли, свернулись, сомкнулись в опустевшем панцире стен. А где-то там, на воле, он бражничает с ней, с другой, веселится. Господи, мне-то что делать? Все скверные анекдоты со мною уже случились. Ничего ведь, пережила и по-прежнему думаю, - видно, такое ниспослано мне испытание. Замужества двуместный крест. Будто бы смиренно жду... А ведь не хочу быть красноглазой Лией, хочу быть Рахилью избранной. Какое уж тут смирение, это "самое мятежное из наших свойств"? Паче гордыни будет.

Я представляю себя на его месте... Вот возникло на пороге существо, в липком пуху, как в греху.. Глаза беззащитны... Вислый нос утыкается в каменные колени монолита... Которая всегда права, ужасающе, удручающе, уничтожающе "абсолютно права". Еще эта высокая жалость к другому, заметь, не к себе... А к другому жалость, она ведь по высшим мерам, она ведь с дальнего прицела на человеческое величие... Удушающее великодушие... Не то, что жалость к себе, ну и пусть близорукая, суетная, обидчивая, вязкая, цвета побежалости сквозь слезы, которые я сижу и лью...

А он придет...

Придет и скажет мне с последней прямотой:

- А, все лишь бредни, шерри-бренди, ангел мой...

Композиция

Из дома, из двора, все еще вполуприпрыжку, выскакиваю на улицу. Привычный взгляд вдоль трамвайной линии, туда, вправо, где в трех кварталах от нас возвышается Оперный театр - опекун моего городского детства. Привычно притронуться взглядом к планетарному полушарию его купола, опереться, свериться, получить благословение... Вроде бы и путь мой заранее предопределен, - всего-то в какой-нибудь магазин, много ли тут у нас обыденных забот? - но каждый раз дух заходится, будто на стартовой метке, будто и не ведаю, что со мною может дальше произойти.... Где бы я ни бывала, в каких дальних чужих краях, а ведь нигде, только здесь я испытываю столь острую готовность к приключениям. На этих хоженных-перехоженных маршрутах мое вообра-жение совершенно свободно.

Когда-то мне попалась книжка о человеке с безграничной памятью. Жил в двадцатые годы такой фено-менальный мнемонист Ш. Он считал, что нет ничего особенного в том, чтобы запомнить текст любого содержания и любой длины, просто мысленно идешь по улицам родного города и расставляешь слова вдоль стен домов, около подъездов, заборов, в окнах магазинов, у памятников, под деревьями, ... Иногда незаметно перемещаешься на улицы другого знакомого города, как во сне.. Ну и, когда нужно воспроизвести текст, повторяешь свой путь, считывая слова, собирая образы. А события оставляешь на месте, - мало ли, в какой момент жизни захочется к ним вернуться. Случаются, конечно, и ошибки, если, например, по небрежности сунул сирень в палисадник, потом же, проходя мимо, не заметил, - может, она сама тут расцвела; или шарик голубой запустил в небо, а шарик улетел...

Здесь, на перекрестках, однажды повстречался мне мальчик из того пряничного домика с сиренью. В детстве с ним не водили дружбы. Отпугивал его кукольный бант под пухлым подбородком, да скрипочка в футляре, слишком замечательная, слишком завидная. И все его бабушка за ручку водила, в то время как мы беспризорно шныряли по округе, воровали у них сирень. Давно уж нет палисадников, и прежние очертания сбиты длинным серым зданием. Откуда ни возьмись, считай, через полвека идет мне навстречу старый мальчик с неизменившимся лицом вундеркинда, так что хочется пристроить ему бант под высокомерный подбородок. Шел, шел и вдруг упал. Вот это да! Хохоток вылетел, конечно, раньше испуга.

- Что с вами?... Дать валидол? У меня всегда с собой...

Он лежал запрокинувшись, и глаза не мигали... Господи, что же делать? Глаза уставились на меня, круглые, какие бывают в детстве, только тронутые перламутром, лысые стариковские глаза.

- Вот это номер! - сказал он и довольно резво вскочил, - простите, пожалуйста, просто споткнулся.

Я стала отряхивать его плащ, - надо же куда-то девать свою суету, он послушно поворачивался.

- А знаете, раньше, давно, здесь был мой дом. Извините, если ошибаюсь, но Вы очень похожи на одну маленькую разбойницу, что воровала у нас сирень... Засмотрелся вот. Позвольте представиться, Сергей...

Жаль, что в Новосибирск он прилетел всего на несколько часов. Мы побродили по Центру города, и я проводила его в Аэропорт. Скрипач. Не знаменит, но вполне успешен. Сейчас живет в Вене. В России бывает с гастролями, удалось завернуть на родину поклониться.

- Смешно поклонился, ничего не скажешь. Спасибо Вам большое, что встретились на пути. У меня здесь никого нет. В общем-то, и воспоминания остались не самые радужные. Рос я одиноким и болезненным юнцом. Семью нашу, весьма разветвленную, со многими талантами, дружную.., ну да что теперь говорить.., истребили под корень. Сами понимаете, сразу попали в зону отчуждения. А уж меня оберегали от всего и вся. Как я завидовал, глядя в окно на вашу чумазую команду, как хотелось бегать с вами, лазить по заборам! Правда, музыкой я не тяготился. Занимался со страстью. Еще читал. Очень мне нравился Марсель Пруст. Знаете, дорогу в сторону вашего "Академического дома" мы с бабушкой называли "в сторону Свана".

Жалко, пожалуй, что в свое время я не рассмотрела сирень как следует, околачиваясь возле палисадника с иными намерениями. Впрочем, чего теперь.., как говорит Сергей.

Надо же, а "в сторону Свана" я тоже играла. Правда, книжку прочитала позднее. Этот ранний ориентир "в сторону...", когда еще путаешь право-лево, задан с такой точностью, что его хочется присвоить. С годами он становится направлением памяти в сторону прожитой жизни. Стоит ли называть то время утраченным? Ведь там оставлены вехи, с которых можно считывать текст снова и снова, попадая в разные измерения.