Джурица Лабович - Грозные годы

• Название: Грозные годы
• Автор: Джурица Лабович
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1983

В сборник вошли роман «Игманский марш» Д. Лабовича и рассказы М. Гончина и М. Реновчевича Невена, посвященные теме антифашистской борьбы в Югославии в годы второй мировой войны. Перед читателем предстают бойцы и командиры народно-освободительной армии, наделенные благородными чертами бесстрашия, готовности к самопожертвованию, верности долгу. Одновременно авторы клеймят позором немецких и итальянских фашистов с их человеконенавистнической идеологией, варварством и жестокостью.

Книга предназначена для массового читателя.

---

Атлетически сложенный, Четкович двигался с необычайной легкостью. У него были черные прямые волосы и густые рыжеватые усы, и выглядел он старше, чем был на самом деле...

— Товарищи пролетарцы! — снова услышал Гаврош голос Тито. — Сегодняшний день, как сказал комиссар товарищ Фича, явится знаменательной датой в истории нашей народно-освободительной армии...

Показав на знамя, которое держал боец, стоявший недалеко от Гавроша, Тито сказал:

— Несите с честью наше знамя!

Послышалась команда: «Вольно», и вскоре на площади зазвучали песни, закружились хороводы.

Гаврош поцеловался с Четковичем, торопливо сообщил ему, что еще ничего не знает об отце и брате, и пошел вместе с Шилей обходить остальные роты и группы бойцов, И каждого он опрашивал, не слыхал ли кто о его близких. После долгих безуспешных расспросов он встретил знакомых партизан, которые и сообщили ему, что отец его действительно ушел из Земуна, но что с ним стало потом, они не знали. О Горчине они рассказали, что он вступил в белградский батальон, который в ближайшие дни должен влиться в Первую пролетарскую бригаду.

— Кажется, я своими расспросами уже взбудоражил всех, — заметил Гаврош.

— Да, я тоже думаю, что пора их прекратить, — согласился Шиля.

— Не прекратить, — устало вздохнул Гаврош, — а хотя бы не терзать каждого встречного. В конце концов, если бы мои действительно были в Рудо, то они сами скорее нашли бы меня, чем я их.

— Мы и так уже достаточно узнали. Я временно прекратил бы расспросы, хотя бы до встречи с белградским батальоном или другим каким-нибудь недавно сформированным подразделением, — твердо произнес Шиля.

— Эх, Шиля, это ведь я только так говорю, а мои расспросы прекратятся лишь тогда, когда я точно узнаю, что с ними.

— Что касается меня, то, если хочешь, можем пойти по второму разу, — усмехнулся Шиля.

Гаврош остановился, обхватил Шилю за плечи и, глядя ему .прямо в глаза, сказал:

— Успеха, товарищ Шиля, добиваются те, кто настойчив и не отступает после первой неудачи. Имей в виду, что два батальона бригады еще не пришли в Рудо!

Когда они возвращались в здание, где была размещена их рота, на улицах один за другим стали загораться фонари.

4 Совещание немецких генералов на горе Авала

История знает немало имен прославленных генералов. Они, участвуя в битвах и сражениях, во многом предопределяли их исход. Но были и такие, которые еще смолоду «прославились» не выигранными сражениями, а величайшими преступлениями...

На другой день после ухода из Рудо Первой пролетарской бригады к отелю «Авала», что на горе Авала в предместье Белграда, куда недавно переместилось командование Белградского гарнизона вермахта, с раннего утра по засыпанному снегом тракту один за другим стали подъезжать автомобили в сопровождении мотоциклетного эскорта. Надменного вида генералы в длинных шинелях или черных кожаных пальто, выходя из черных «мерседесов», тут же, как роботы, вскидывали в нацистском приветствии руку.

После аперитива, легкой закуски и взаимных комплиментов все собрались вокруг длинного прямоугольного стола, во главе которого сидел генерал Пауль Бадер — четвертый и, наверное, самый жестокий гитлеровский наместник в оккупированной Сербии. Что-то раздражало его в этой порабощенной ими стране: то ли генералы были подобраны не лучшим образом, то ли сербы и другие югославские народы оказались слишком непокорными, не признающими законов оккупации. Самоуверенный, опьяненный славой нацистский фанатик Бадер не только к югославам, но и ко всем остальным народам мира, кроме немцев, относился с высокомерным презрением. У него было мясистое вытянутое лицо и хмурый, неприязненный взгляд, как будто все, кто его окружал, были в чем-то перед ним виноваты. Говорил он резким безапелляционным тоном, характерным для большинства эсэсовцев, выбрасывая из себя короткие фразы. Иногда его тон вдруг смягчался, но уже в следующее мгновение Бадер снова впадал в ярость и переходил на крик. Этот истеричный генерал во многом подражал своему фюреру, полностью усвоив его жестикуляцию и ораторские приемы.

Берлинское начальство да и сам фельдмаршал Лист, чье здоровье после возвращения из Земуна и переезда из Афин в Салоники сильно ухудшилось, возлагали на Бадера, сменившего генерала Франца Бёме, немалые надежды на усмирение «непокорной Сербии», о которой никогда заранее нельзя было сказать, что она готовит и где нанесет следующий удар.

К моменту передачи поста после множества своих письменных докладов генерал Бёме, зная, что его перевод в Зальцбург — дело уже решенное, самоуверенно объявил, что Сербия покорена, что сопротивление ее сломлено и что у Бадера в результате принятых им, Бёме, решительных мер, принесших свои плоды, здесь будет спокойная и безмятежная жизнь. Между тем гестапо, узнав по своим каналам о формировании в Рудо Первой пролетарской бригады, сообщило об этом Гиммлеру.

Генералу Бадеру была хорошо известна судьба его предшественников, и потому сообщение о создании партизанской бригады его изрядно испугало. Несмотря на заверения Бёме о том, что сопротивление югославов сломлено и от него уже не потребуется никаких особых мер, он вдруг почувствовал, что оказался в довольно сложном положении, которое может скомпрометировать его в глазах верхушки вермахта и самого фюрера.

Первым на этом посту был генерал Фёрстер, человек с бычьей шеей и выпученными рыбьими глазами, мастер давать общие оценки. Он был абсолютно убежден в мощи и победе третьего рейха; восстания же в Сербии, Черногории, Боснии, Герцеговине, а потом и во всей Югославии он объяснял исключительно коварством Коминтерна и Советского Союза. Из-за раны, полученной в сороковом году в окрестностях Варшавы, его мозговой речевой центр функционировал недостаточно хорошо и многие слова ему приходилось произносить с большим напряжением. Упрямый и вспыльчивый, Фёрстер не терпел ничьих советов, с ним было совершенно невозможно разговаривать о каких-либо спорных вещах, поскольку он считал, что всегда и во всем прав может быть только он. Известие о новом назначении он встретил со скрытой радостью, пока не узнал, что его переводят не в Берлин, а на Восточный фронт.

На его место был назначен генерал Шредер — старый, матерый нацист, который в своей жизни столько убивал — сначала у себя на родине, а потом в Польше, — что на склоне лет, заигрывая с собственной совестью, стал вдруг изображать из себя человеколюбца. Едва успев вступить на новый пост, он при таинственных обстоятельствах погиб в авиационной катастрофе.

Вскоре на его место прибыл «настоящий генерал» — Дункельман, который, поняв серьезность обстановки, постоянно клянчил у вермахта новые подкрепления «для подавления восстания». Однако в конце августа 1940 года командующий оккупационными войсками на Балканах фельдмаршал Лист, проезжая через Белград, сообщил ему, что никаких подкреплений не будет и что с восстанием в Югославии он должен справиться теми силами, которыми располагает. Дункельман пытался стабилизировать положение и с помощью политических акций. С этой целью было создано «сербское правительство» во главе с Миланом Недичем.

Дункельмана сменил генерал Франц Бёме, до этого командовавший армейским корпусом в Греции, где и приобрел репутацию «стратега несгибаемой воли и железных нервов» и специалиста по оккупированным территориям. Этот смелый и образованный генерал пользовался большим авторитетом в вермахте. Физически сильный и выносливый, он еще в ранней молодости сознательно решил жить и умереть солдатом. Однако Железный крест и генеральский чин, поставив этого человека над другими, сделали его заносчивым, несправедливым и жестоким. Он мог убивать невинных только для того, чтобы получить новый орден, более высокий пост или чин. Заняв место Дункельмана, он должен был объединить под своим началом все силы вермахта в Югославии, с тем чтобы окончательно задушить восстание. Тогда-то Бадер, который прибыл в Югославию в середине мая 1941 года, и оказался у него в подчинении.

Когда они встретились в Белграде, Бёме, будучи слегка навеселе, сказал ему, что он несправедлив во имя справедливости, подозрителен, чтобы искоренить подозрительность, строг только ради того, чтобы его подчиненные не обленились, и закончил, как обычно, заявлением, что он никогда не принадлежал и не будет принадлежать к числу тех, кто занят единственной мыслью: как бы сохранить свою собственную жизнь.

— Не бояться смерти и в то же время любить жизнь — вот мое кредо, — сообщил ему Бадер во время их первой встречи.

— Я бы не сказал, что одно обязательно соседствует с другим, — возразил Бёме. — Если человек одному кланяется, то к другому он должен повернуться спиной, — добавил он, сожалея, что не может подольше задержать Бадера, чтобы составить о нем более полное представление.