Александр Лебеденко - Первая министерская

• Название: Первая министерская
• Автор: Александр Лебеденко
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1967

В повести «Первая министерская» писатель вспоминает дореволюционные годы, отрочество и юность того поколения, лучшие представители которого в 1917 году (а иные и до того) связали свою судьбу с судьбой трудового народа, с Октябрьской революцией. Убедительно и достоверно даны юноши, только еще начинающие понимать, что так жить нельзя, вступающие в первые столкновения с властями.

---

Впрочем гимназисты-восьмиклассники уже успели охладеть к политике. На носу было получение аттестатов зрелости, и семейная успокоительная агитация делала свое дело.

— Поедем в Киев, — говорили и думали эти неудавшиеся якобинцы, — и тогда будет видно, может быть, пустимся в политику во все тяжкие. Осталось потерпеть немного.

Шестой класс раскололся. Часть, во главе с Якубовичем, Берштейном, Ливановым и Андреем, установила регулярные сношения с восьмым классом и даже посещала тайные собрания старших на квартирах; другая, во главе с Матвеевым и Салтаном, подчинялась всем указаниям гимназического и черносотенного лидера Карпова.

Победа Котельникова над Козявкой поставила группу Ливанова и Андрея на первое место в классе. Товарищи Козявки обходили теперь победителей и в классе и на гимназическом дворе.

Пропасть между двумя лагерями углублялась с каждым днем. Уже трудно было оставаться нейтральным. Заставили высказаться даже Молекулу-Киреева.

Молекула усиленно доказывал агитаторам, что мама запретила ему заниматься политикой, но товарищи подняли маменькиного сынка на смех, и Молекула в конце концов решил отдаться под чье-нибудь покровительство.

— Я за того, за кого Васька Котельников, — внезапно сообразил он. И сейчас же продемонстрировал свою преданность избранному вождю тем, что прильнул к широкому Васькиному плечу маленькой прилизанной головкой.

— Вот балда! — смутился Котельников. — Да разве ты знаешь, за кого я?

— Я знаю, — по-детски улыбнулся Молекула. — Ты за правду! Ты хороший. — И он посмотрел Ваське в глаза так, как маленькие девочки с бантами в волосах смотрят в спокойные щели золотых глаз породистой ангорской кошки.

В разговорах друзья охотно именовали себя революционерами, но о партиях говорить избегали. Даже у восьмиклассников настоящей ясности по этому вопросу не было. Немногие считали себя убежденными социал-демократами, да два-три человека с таинственным видом шептали товарищам, что они-де, в сущности говоря, социалисты-революционеры.

Как-то среди отсутствовавших в классе оказалось имя Тымиша, «завзятого украинца и бандуриста».

— Он что, болен? — перекинув взгляд через ободки очков, спросил Горянский.

— На бандуре играет. В городе знаменитый лирник объявился, — сострил кто-то на Камчатке.

— Остроты спрячьте про себя на завтрак! — почему-то обозлился Горянский.

— А учительские остроты и на завтрак не годятся! — ответил тот же басок с Камчатки.

— Кто говорит дерзости? — поднялся на кафедре во весь рост Горянский.

Желающих подвергнуться наставничьему гневу не оказалось.

— Мальчишеский поступок! — резюмировал педагог. — Сказать — сказал, а сознаться страшно.

На четвертом уроке Андрей, Ливанов и Котельников получили записку от Тымиша.

«Прохаю товарищив буты у мене у семий годыни в вечери. Цикава потребнисть. Дило нещоденне.

Тымиш».

Тымиш встретил товарищей с таинственным видом.

— Бачете, хлопци! Я маю вас прохаты пийти до видподмоги мыни у одному политычному дилу. Але перше я прохаю вас дати гонорове слово, шо никто ничего ни узнае про нашу раду и про наше дило.

Гимназисты были заинтересованы вконец.

— Ну, ясно, ясно! Гонорове слово и все, что хочешь! Клятва на евангелии и коране!

— Клянемся аллахом и рукавами архиерейской жилетки!

Но Тымиш заломался.

— Если балаган, то я не скажу ничего. Дело не такое.

Пришлось пойти на уступки и в абсолютном молчании выслушать подробный рассказ Тымиша о «нещоденном диле».

Один из видных лидеров украинского движения К., известный далеко за пределами Киевщины, был арестован в Харькове, посажен в тюрьму и бежал при помощи товарищей. Ему предстояло пробраться через австрийскую границу в Галицию. За ним охотилась вся царская полиция и охранка. На железных дорогах, ведущих к Радзивилову и Волочиску, жандармы и шпики были снабжены фотографическими карточками К. во всех видах.

Именно у города Горбатова К. должен был переправиться через Днепр. Горбатовские украинофилы получили шифрованную телеграмму о том, что К. уже выехал из Лубен на запад. Украинцы решили, что наиболее безопасным будет, если перевезут К. через Днепр гимназисты. Полиция не заподозрит пятнадцатилетних мальчат в том, что они содействуют бегству опасного революционера за границу.

Предложение Тымиша было принято с восторгом. У Еськи была взята самая лучшая быстроходная лодка. Андрей сел на руль, Котельников и Тымиш — на весла, и челн понесся по зеркалу вечерних вод «с быстротой моторного катера», как выразился в приливе горделивых чувств Тымиш.

В Старике у старого явора, известного всем местным любителям поэтических прогулок по днепровским затонам, Тымиш вышел на берег и засвистал условленный мотив.

Гимназисты прислушивались ко всем звукам, какие посылала к ним ночь. А звуков было много: кричал коростель, шумела вода, налетая на широкие колеса ступняков — сукновален, шелестели на ветру гибкие лозы, и, сверкнув серебром на луне, выплескивались, изогнув спины, могучие щуки и сомы.

Тымиш появился через четверть часа вместе с высоким плоскогрудым человеком в широкополой крестьянской шляпе из соломы. Луна вычертила две тени на прибрежном песке, и гимназисты, ни о чем не расспрашивая пришедших, подняли весла.

Причалили к лесным дачам далеко к северу от города.

Здесь Ливанову было поручено одному спустить лодку по течению к Еське, а Андрей, Василий и Тымиш отправились в город лесной дорогой.

Ночью К., побрившись и перекрасив волосы, с тросточкой и двумя плитками шоколада в кармане, вышел по дороге на местечко С., где он должен был сесть на поезд, идущий к галицийской границе.

После этого приключения гимназисты первым делом потребовали у Тымиша сочинения К. Но в брошюрах и рассказах К. «вильна Украина» и украинский народ упорно противопоставлялись Московии, и вся революция носила какой-то, как выразился Якубович, «уездный характер».

Критика гимназистов обозлила Тымиша, он обругал их идиотами и кацапами, отобрал брошюры и заявил, что им лучше всего читать Конан-Дойля.

Глава двадцать третья

Попав в богатый дом репетитором, Васька Котельников долго не мог освоиться с новой обстановкой.

Просыпаясь, он осматривал большую квадратную комнату с коричневой панелью и розовыми, в золотых цветах, обоями. После деревенской избы комната казалась ему музеем, В углу под стеклянным колпаком стояли мраморные часы с грациями. На стенах висели гравюры, писанные маслом старинные портреты, миниатюры в бархатных глубоких рамках, большой, как машина, барометр. По стенам расставлены были столики с инкрустациями, пузатые шкафы-маркетри, стулья со спинками в перламутре. На кроватях — белые, в кружевах, накидки, и по всей комнате — большой ворсистый ковер.

И все это для мальчишки-шестиклассника!

Весь же дом, с его двадцатью двумя комнатами, расположившимися в трех плоскостях — в бельэтаже, в мезонине и в высоком светлом подвале, — наполненный нужными и ненужными вещами, казался Ваське чудесной новой страной, в которую он вступил неподготовленным и которую ему еще предстоит изучить.

Горничная в наколке, в белом, как февральский снег на реке, переднике приходила по утрам будить гимназистов и казалась Ваське барышней, которая ради веселого спектакля переоделась служанкой.

Женька вставал с постели и принимался безбожно разбрасывать вещи. Ночная рубаха летела на мраморные часы с грациями, вчерашние носки повисали на венецианской люстре. Он с шумом раскрывал окна. Прикрытый только полотенцем, сонными глазами глядел на улицу и совершенно голый бежал в ванную.

В большом доме часто бывало безлюдно. Шепотом переговаривались часы в разных комнатах. Уличный шум отдавался в переполненных коврами и мягкими вещами гостиных тусклыми, как бы подземными звуками. В угловом кабинете сухо кашлял и пощелкивал на счетах хозяин — толстяк с отвислой нижней челюстью. Даже звон кухонной посуды доходил из подвала измененным до неузнаваемости, — скорей всего, это возок с дребеденью не спеша проезжал мимо по мягким пыльным улицам.

Вечерами, если хозяева уходили в гости, Василий оставался один. Прислуга окончательно забиралась в глубину своих скудных, по сравнению с барским простором дома, подвальных комнатенок. Темный от множества навешанных на окна богатых тряпок дом погружался в тишину. Угловатый уличный фонарь находил в этом бархатном мраке только фарфор на стенах, полированную поверхность рояля или стекло. Тусклые, как бы подводные, звезды серебрились там и тут, и Василий, не смея зажечь свет, боясь разбить какую-нибудь ценную безделушку, ходил сомнамбулой из комнаты в комнату. Вслед за ним, мерцая зеленовато-золотыми глазами, двигался любимый хозяйский кот Паша.