Александр Лебеденко - Первая министерская

• Название: Первая министерская
• Автор: Александр Лебеденко
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1967

В повести «Первая министерская» писатель вспоминает дореволюционные годы, отрочество и юность того поколения, лучшие представители которого в 1917 году (а иные и до того) связали свою судьбу с судьбой трудового народа, с Октябрьской революцией. Убедительно и достоверно даны юноши, только еще начинающие понимать, что так жить нельзя, вступающие в первые столкновения с властями.

---

А когда стало ясно, что на московских баррикадах победителями остались семеновцы и казаки, а не революционная Россия, когда Питер, рабочий Питер, вздрогнул, но не поднялся одновременно с Москвой, директор уверенным голосом прочел на молитве постановление педагогического совета о роспуске восьмого класса и о том, что после рождественских каникул только особая отборочная комиссия будет допускать бывших восьмиклассников к выпускным экзаменам.

Ясно было, что главарям гимназической революции не видать казенной школы и аттестата как своих ушей.

Зато вместо одного традиционного раза в год танцы в гимназии устраивались каждый месяц. Готовились к вечерам долго и энергично. Украшали стены привезенными из леса молодыми елками, мастерили сусальные ленты, похожие на кандалы, разучивали песни, декламировали Апухтина и Надсона, музицировали. Духовой оркестр обзавелся новыми инструментами, организовался струнный, и молодежь безудержно принялась флиртовать и водить котильоны. Говорили о живописи, музыке, поэзии…

Директор зевсоподобно рокотал на уроках латыни, ходил опять по-генеральски и едва заметными кивками головы отвечал на почтительные приветствия учащихся.

Педеля забегали по квартирам, а у классных наставников опять завелись забытые было кондуиты.

В гимназии начались перемены.

Еще в августе уехал из гимназии Водовоз. Он получил назначение директором одной из гимназий в царстве Польском. Ваулин, преподаватель естествознания, сочувствовавший Союзу русского народа, получил назначение в одну из киевских гимназий. Наконец, Горянский — математик, равнодушный ко всему в мире, кроме женщин, писавший на уроках доказательства теорем по записной книжке, — к рождеству был назначен инспектором гимназии в одном из городов на австрийской границе.

В январе пронесся слух, что в округе считают гимназию образцовой. Она стойко выдержала искушения революционного года, и теперь директор получит орден, а педагоги также не будут забыты начальством.

Еще до отъезда Водовоза приехал новый инспектор, маленький курчавый человечек с лицом обезьяны и кривыми ногами. Он попал в инспектора гимназии из преподавателей кадетского корпуса.

— Это неспроста! Введет кадетскую муштру! — говорили гимназисты.

Свою инспекторскую деятельность Леонид Александрович начал с волос, ногтей, костюмов и мундирных подкладок. Ногти должны быть острижены до корней, волосы — под барабан, костюмы — только серые, отнюдь не щегольская черная диагональ, а белые франтовские подкладки были сняты по специальному приказу в двадцать четыре часа.

Началась глухая борьба между инспектором и старшеклассниками.

Каждый день утром на молитве Марков читал нотации всей гимназии, зло высмеивая то тех, то других непокорных.

Марков шепелявил, вместо «с» говорил «ш», не свинец, а «швинец», не сапоги, а «шапоги», размахивал по-обезьяньи длинными руками и гримасничал смятым, безволосым личиком. Гимназисты потешались над новым инспектором. На молитвах задние ряды недовольно рокотали, и гул шел по залу, когда инспектор особенно круто заворачивал в своих стремлениях навязать гимназической вольнице однообразие военных рядов.

— К чему свелась наша революция? — иронически качал головой Ливанов. — Волосы — на сантиметр длиннее или короче. Тут и революция, тут и контрреволюция!

— Да, — размышлял вслух Андрей. — Хоть бери да вальс учись танцевать. Хореография поощряется!

Новый инспектор занял со своим многочисленным семейством дом у гимназической церкви, который до него занимали семьи трех педагогов. Старший сын его кончил юнкерское. Младший был переведен из кадетского корпуса в гимназию. Две красавицы дочери стали центром внимания всего города.

С тремя мушкетерами Швинец, как прозвали Маркова, с самого начала находился в неприязненных отношениях.

Это было еще в августе. Швинец был страстный охотник. В субботу после вечерни он отправлялся на полтавский берег с двустволкой и возвращался домой только утром в понедельник. Но однажды он порезал ногу осокой и решил вернуться домой. Спускаясь по Днепру, он заметил на золотистой отмели купающихся. Под кустами лоз лежало форменное платье, и большие серебряные пуговицы светились на солнце, как осколки разбитого зеркала.

«Гимназисты!» — сообразил Швинец и направил лодку к берегу.

— Здравствуйте, Леонид Александрович! — весело приветствовал его Андрей. — Как хорошо купаться! — И он перекувырнулся в воде, показав розовые мальчишечьи пятки.

— Здравствуйте, Леонид Александрович! — хором закричали из воды Ливанов, Ашанин и Тымиш.

Солнце бросало косые вечерние лучи. Вода была как зеркало. Молодые голоса звучали приветливо и звонко, к тому же был воскресный день. Швинец решил повести себя либерально.

— Здравствуйте, здравствуйте, друзья! Купаетесь?

— Купаемся! — закричали гимназисты и стали нырять взапуски.

Швинец подъехал к берегу, выпрыгнул на песок, совсем не начальственным жестом расправился и, глядя в небо, изрек:

— А пожалуй, и я искупаюсь!

— Вода еще теплая, Леонид Александрович! — кричали ребята. — Нырять будем!

— Нырять?! Едва ли кто-нибудь из вас со мной поспорит…

Тымиш что-то шепнул Андрею.

— А вот у нас Тымиш — чемпион. Он, как сом с большим усом, не ныряет, а живет в воде.

Швинец разделся, быстро пробежал по песку и с разбегу бросился в воду. Тело у него было жилистое, смуглое, волосатое. Казалось, кувыркается в воде большая обезьяна. Нырял он прекрасно, далеко заплывая под водою.

Гимназисты смотрели с удивлением, как легко и свободно чувствует себя в воде всегда чопорный и натянутый педагог.

— Дывись, на Днипри людына як людына, а у класси, як пес, — сказал Тымиш.

Швинец вынырнул, фыркнул и предложил:

— Ну что ж, Тымиш, нырнем, кто дольше?

— Костров — арбитр, — предложил Ливанов.

Андрей вылез на берег, вынул часы и скомандовал:

— Раз, два, три!

Швинец и Тымиш нырнули одновременно. Не успела вода успокоиться на месте, где скрылись состязающиеся, как красная, прыщавая физиономия Тымиша с лукавым видом показалась над поверхностью. Он задыхался от смеха и крепко зажимал пальцами конец носа. Как только вода над Швинцом заколыхалась, Тымиш опять сел на дно.

Швинец, просидевший под водой добрых полторы минуты, с изумлением осматривался кругом, не видя соперника. Прошло десять-пятнадцать секунд — тогда показался и Тымиш. Он делал вид, что задыхается и безумно устал.

— Ну и ну! — сказал Швинец.

— Д-да! — поддержал его, едва скрывая улыбку, Андрей.

Ашанин и Ливанов предпочли нырнуть в воду, чтобы не выдать товарища смехом.

— Ну, еще! — предложил Швинец.

— Реванш? — без должного уважения произнес Тымиш.

— Ну что ж, реванш, — совсем серьезно ответил Швинец.

Повторилась та же история. На этот раз Тымиш вторично нырнул заблаговременно и терпеливо просидел под водой около минуты.

Швинец от изумления даже подошел к тому месту, где нырял Тымиш, и посмотрел под воду — там ли он?

Андрей лежал на берегу, зарывшись лицом в песок, и только колени его ходили.

— Ой, не могу! — раздался вдруг крик и дикий хохот из воды. Это бежал к берегу, весь дрожа от сотрясающего его смеха, Ливанов.

Ашанин смеялся мелким, захлебывающимся хохотком, спрятавшись за лодку.

Тогда не выдержал и Андрей. Он вскочил и побежал в кусты. Из воды, и из кустов, и из-за лодки несся теперь дружный смех ребят.

Швинец стоял по пояс в воде, смотрел то на Тымиша, то на Ашанина и недоумевал. Было ясно — смеются над ним. Он осмотрел свое волосатое тело. Может быть, оно им показалось некрасивым… Он пошел на берег, быстро оделся и уехал.

Друзья продолжали хохотать до боли в затылке, разбежавшись в разные стороны для того, чтобы не подзадоривать друг друга.

Один Тымиш хранил спокойный и довольный вид победителя.

Став инспектором, Швинец всегда в первую очередь обрушивался на Тымиша и мушкетеров, никогда не верил их оправданиям и наказания назначал самые строгие и часто несправедливые.

Однажды Ливанов шепнул Андрею на уроке французского, что отец его неожиданно получил от архиерея золотой наперсный крест.

— Ужели неожиданно, друже? — скептически осклабился Андрей. — Может, уже давно гадалось?

— Андрюшка, ты словно хочешь попрекнуть меня отцовскими подвигами, — с горечью сказал Ливанов. — Это ты напрасно!

— Да нет, не лезь в бутылку. Это я так… от злости.

— Да, тоскливо как-то. Может быть, это оттого, что мы с тобой как не смыслили ничего, так и не смыслим. И это, наверное, оттого, что мы в революции были только фантазией заинтересованы. Я вот до сих пор не могу сообразить, что лучше — бомбами или брошюрами.

— Вот, брат, если бы повидать Мишку Гайсинского теперь. Вот как заговорят о бомбах, так мне и кажется, что Мишка к этому делу причастен. Я вот почему-то уверен, что он объявится.