Наталия Нарочницкая - Партитура Второй мировой. Кто и когда начал войну

• Название: Партитура Второй мировой. Кто и когда начал войну
• Автор: Наталия Нарочницкая
• Издательство: Вече
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9533-4298-8

Настоящий сборник, который открывает предисловие министра иностранных дел РФ С. В. Лаврова, содержит статьи известных историков, политических и общественных деятелей, экспертов-международников и дипломатов-практиков, посвященные предыстории Второй мировой войны. Обстоятельная и свободная от идеологических клише оценка событий, происходивших в мире в 1930-1940-х годах, и сегодня не утратила своей актуальности. Западной историографии трудно признать тот факт, что только жертвенная борьба СССР против обрушенной на него гитлеровской машины и совокупной мощи порабощенной Европы привела к Победе и дала возможность развиваться сегодняшней демократии.

Авторы сборника дают широкий геополитический контекст событий и процессов, предшествовавших войне, анализируют их подоплеку и ту скрытую дипломатическую и политическую борьбу вокруг них, которая приоткрывается 70 лет спустя на основании недавно рассекреченных и ставших доступными для исследователей материалов. В приложении к сборнику содержатся документы из Архива внешней политики МИД РФ, многие из которых публикуются впервые.

Представленные в книге статьи и документы, несомненно, интересны не только для специалистов по отечественной истории и истории международных отношений, но и для широкого круга читателей, неравнодушных к судьбе России.

---

Вот как характеризуются моральный климат той эпохи и исторические уроки его установления современными латышскими историками в монументальном труде «История Латвии 20-го века», выпущенном в 2003 г. под эгидой университетского Института истории Латвии: «После 15 мая 1934 г. латыши действительно чувствовали себя хозяевами, определяющими положение в своем государстве. Возросшее самосознание помогло латышскому народу выдержать долгие годы войны и оккупации. Правда, некоторые аспекты в национальной политике К. Улманиса можно критиковать, но нельзя отрицать, что латыши в то время значительно консолидировались»[339].

На практике это вылилось в создание системы «камер» как органов надзора за объединениями торговцев, промышленников, ремесленников, сельхозпроизводителей и представителей «свободных профессий» (а также за восстановленным подобием рабочих профсоюзов), монополизацию производства и торговли в руках «надежных» латышей, принудительную национализацию, выдавливание с рынка представителей «нетитульных» национальностей, вплоть до запрета для них на занятие определенными видами деятельности.

В экономической сфере меры по «латышизации» серьезно затронули латвийских евреев — у многих из них отнимались разрешения на работу адвокатами и врачами, им больше не могли принадлежать лесопилки и деревообрабатывающие предприятия, реквизировались текстильные фабрики и т. п. Подбадривала эти начинания правительства Улманиса и нацистская пропаганда. Кроме того, с ноября 1935 г., когда в ходе латвийско-германских торговых переговоров официальная Рига поддалась давлению и сняла вопрос об участии в торговых делах латвийских евреев, находящихся в Третьем рейхе, нацисты строго следили за исключением «неарийцев» из двустороннего товарооборота и финансовых сделок. Иностранные еврейские компании также постепенно выдавливались из Латвии. Как отмечал глава МИД ЛР В. Мунтерс в беседе с германским послом в Риге У. фон Котце в мае 1939 г., «именно этот тихий антисемитизм дает хорошие результаты, которые народ, в общем, понимает и с которыми соглашается»[340]. При этом открытая антисемитская пропаганда в улманисовской Латвии все же была запрещена.

В отношении ряда предпринимателей из числа балтийских немцев (также не в последнюю очередь в популистских целях) чинился произвол, но с оглядкой на Берлин[341]. Подлинная трагедия для этой общины наступит в октябре-декабре 1939 г., при насильственной «репатриации» в оккупированные Гитлером польские земли.

Русские в Латвии не имели заметного представительства в крупном предпринимательстве, однако они почувствовали на себе, например, запрет использования русского языка в самоуправлениях. Сворачивалась относительно либеральная система образования для нацменьшинств, в том числе русских и белорусов, многие из которых теперь принудительно зачислялись в латыши, особенно в приграничных с Советским Союзом волостях. Под каток официозного национализма попали и латгальцы (Восточная Латвия), язык которых не признавался равноправным диалектом латышского.

Вместе с тем, брутальная риторика «вождя» не сопрягалась с кровавыми расправами — он предпочитал создавать для недовольных невыносимые условия существования, практиковал аресты, тюремное заключение и высылку из страны оппозиционеров, следил с помощью агентов Политуправления полиции за их активностью в эмиграции, лишал подданства. В частности, гражданство ЛР было отнято даже у бывшего министра иностранных дел (1926–1928), депутата сейма четырех созывов и посла во Франции (1933–1934) Ф. Циеленса, остро критиковавшего «вождя» в зарубежных изданиях. В период диктатуры Улманиса официально не был приведен в исполнение ни один смертный приговор политического характера, хотя некоторые левые активисты получили тяжкие травмы или погибли при загадочных обстоятельствах.

В 1936 г., после завершения срока полномочий «номинального» президента А. Квиесиса, Улманис сосредоточил в своих руках всю полноту власти и ключевые посты в государстве. Свои обещания вернуть политическую жизнь страны в конституционное русло — как только «ситуация стабилизируется» — он, конечно, не сдержал: за шесть лет «национальной диктатуры» новая редакция упраздненной Сатверсме (конституции) так и не была выработана, продлевавшееся каждые полгода военное положение в 1938 г. трансформировалось в чрезвычайное положение, которое позволяло столь же жестко подавлять любые протестные проявления.

Политическая верхушка, концентрировавшаяся вокруг Улманиса, была подобрана по принципу личной преданности, а не деловых качеств. При этом она включала в себя персонажей, весьма различных по внешнеполитическим симпатиям, антипатиям и предрассудкам. Военный министр, позднее — вице-премьер Балодис, практически единственный из окружения диктатора, кто отваживался ему что-либо возражать, сохранял антинемецкую подозрительность. Постепенно он был отодвинут с авансцены, проиграв аппаратную схватку за милость «вождя» молодым выдвиженцам — склонному к опасным дипломатическим играм с Берлином Вилхелму Мунтерсу (глава МИД) и Алфреду Берзиньшу, главному вдохновителю и организатору кампании по установлению культа личности Улманиса (товарищ министра внутренних дел, позднее возглавил Министерство общественных дел, курировал военизированную организацию «айзсаргов»). Министр финансов А. Валдманис (1938–1939) периодически выражал прогерманские симпатии и впоследствии сотрудничал с нацистскими оккупантами. Ориентации на укрепление связей как с Великобританией — Францией, так и с Финляндией — Эстонией придерживался назначенный в 1934 г. командующим латвийской армией генерал Кришьянис Беркис; при этом в среде генералитета имелись неприкрытые и более осторожные «друзья Германии» (начальник штаба армии М. Хартманис, О. Данкерс и др.)

Советское руководство в целом было осведомлено о политических раскладках и симпатиях в латвийских верхах, получая характеристики персонажей не только от полпредства в Риге, но и по линии разведки. Так, достоянием ГУГБ НКВД СССР стал доклад чешского посла в Риге П. Берачека в МИД ЧСР от 21 сентября 1938 г. по вопросу об отношении Латвии и других Прибалтийских стран к вероятному советско-германскому конфликту и мировой войне. В нем были проанализированы противоречивые настроения в окружении Улманиса и приведена нелестная характеристика латвийского диктатора, данная французским послом в Риге Ж. Трипье: «Он реагирует на все как немец. Когда он сталкивается с силой, он пресмыкается, когда чувствует себя более уверенным, становится наглее». В этом докладе также был представлен вывод: «Со своей стороны считаю, что окончательное решение Латвии — зависело бы от первоначальных успехов той или иной стороны, но все же предполагаю, что в случае столкновения русских и немецких войск на территории Латвии, латыши, пожалуй, решили бы стать на советскую сторону, учитывая симпатию большинства народа. (…) Что касается президента Улманиса, то он не мог бы противопоставить себя крестьянству и в этом случае, вероятнее всего, пошел бы вместе с армией и аграрниками против немцев. Другое дело, если англо-французская комбинация проявила бы свою военную беспомощность и неподготовленность, а немцы имели бы молниеносные успехи вначале»[342]. Как известно, мрачный прогноз чешского дипломата относительно положения западных союзников в первые годы войны оправдался. Судьба же самой Латвии была решена до начала военных действий нацистской Германии против СССР, поэтому судить о реальных соблазнах для Улманиса встать на сторону немцев можно лишь в вероятностном ключе.

Современники отмечали головокружительную карьеру любимчика будущего «вождя» — В. Мунтерса, уже в 1933 г. практически руководившего внешнеполитическим ведомством. Официально пост министра он занял в 1936 г. Назначение на эту должность молодого «выскочки» немецко-эстонского происхождения, да еще женатого на русской, имевшей «хорошие отношения с советским посольством», вызывало кривотолки в латвийском обществе и едкие замечания острословов, намекавших на «особый» характер его отношений с неженатым Улманисом[343].

Так или иначе, Улманис и Мунтерс сосредоточили в своих руках внешнюю политику Латвии. В общем лавировании между державами (при попытке соблюдать тезис о нейтралитете) наблюдался все больший крен в сторону Третьего рейха. При этом «вождь» и его министр старались привлечь внимание к судьбе Латвии Лондона, Парижа и Вашингтона, сделавших все возможное для появления ее на карте Европы по итогам Первой мировой войны, Гражданской войны и интервенции в пределах бывшей Российской империи. Их также объединяло желание не обострять отношений с Советским Союзом без твердых гарантий поддержки Латвии одной из вышеперечисленных сторон. Так как весомых заверений, предоставляющих Латвии место союзника при сохранении суверенитета, от этих различных сегментов «антисоветского лагеря» не последовало, то Рига оказалась податлива для предложений и требований «идеологически чуждой» Москвы.