Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

• Название: Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3
• Автор: Макар Троичанин
• Жанр: Современная проза

---

И тогда началась оргия. Девки скинули платья, под которыми ничего больше не было, грубо стащили с единственного партнёра халат, повалили на кровать и принялись напару жадно обнимать, чмокать, хватать за что попало и притворно отталкивать его руки, возбуждая и без того взбудораженного Андрея Даниловича. Первой поддалась худенькая, но у них ничего толком не получилось потому, что сверхнапряжённый Андрей Данилович быстро кончил. Лежавшая в это время рядом и поглаживающая его двигавшееся тело блондинка перетянула разгорячённого и ослабевшего неудачника к себе и, продолжая умелые манипуляции руками, быстро восстановила и силы, и желание партнёра на двоих, и у них, судя по вскрикам толстушки, было так, как надо. Воодушевлённый успехом Андрей Данилович, чуть отдышавшись, чтобы доказать случайность первого срыва, немедля овладел брюнеткой, и та своей страстностью и активностью понравилась больше.

После душа втроём, где немки, хохоча и захлёбываясь водой, то и дело хватали его за член, а он их за волосатую промежность, прикончили оставшийся шнапс, и, освежённые и взбодрившиеся шлюхи, называя его «руссише охзен», стали показывать разные соблазнительные позы и движения, разрешая восторженному ученику попробовать во всех понемногу, раздразнивая снова, и он, забыв всякий стыд и вспомнив, что принадлежит к числу «подающих надежды», сам придумывал нечто невообразимое, и всё – со смехом, пока окончательно не выдохся и перестал реагировать на любые предложения. Силы были явно не равны – баб двое, и обе, судя по всему, с большим опытом.

Смирившись с бессилием «русского быка», они усадили его к спинке кровати – и вообще весь вечер не давали почему-то сойти с неё, превратив пружинящее ложе в минисцену эротической оргии – и показали любовь лесбиянок, пока он, увидев женский парный онанизм, не возбудился увиденным ещё раз и не отобрал худенькую у блондинки. Лёжа на ней и в последнем усилии стараясь удовлетворить и себя, и её, «охзен», случайно обернувшись, увидел, как толстушка рылась в его одежде и вещах, раскрыв чемодан и портфель, но брюнетка отвлекла его внимание, ухватив за голову и часто целуя в ослепшие глаза так, что он забыл, что видел.

Больше Андрей Данилович ничего не помнил, провалившись в тяжёлый беспокойный сон. Но иногда и сейчас, спустя годы, с тайным удовольствием вспоминает тот вечер, хотя он и перевернул всю его жизнь.

Когда утром его разбудила громкая команда:

- Вставайте! – было такое впечатление, что и не спал.

С трудом расщепил слипшиеся почти намертво веки и сквозь щели опухших от пьянства глаз увидел над собой, лежащим голеньким и беззащитным, вечернего совратителя, одетого всё в тот же офицерский серый костюм. Естественным побуждением было спрятаться под одеяло, что он и сделал, путаясь в скомканном измятом покрывале, натянул защиту до глаз и удовлетворённо затих, послав всех и всё к чертям собачьим: серого фрица, его блядей, своих начальников и даже отъезд восвояси. Пока не выспится, он не тронется с места.

И снова:

- Вставайте: время!

Кому время, а ему – нет! Но к горлу вдруг подступила такая тошнота, что подающий надежды алкаш и развратник без промедления перекатился на противоположный от цербера край многострадальной кровати и почти убежал в сортир, с облегчением припав к унитазу, плюхнувшись перед ним на колени. Его долго и нещадно выворачивало, пока весь не покрылся холодным потом, и больше извергаться стало нечему, кроме жёлто-сизой слизи. Кое-как поднявшись на ослабевшие ноги, бесшабашный гуляка смыл отвратительно вонявшую сивушной кислятиной желудочную гадость и долго с жадностью глотал холодную воду из-под крана. Из зеркала на всё это непотребство смотрел мерзкий двойник с опухшей бледной рожей и всклокоченными волосами, при взгляде на которого Андрея Даниловича снова чуть не вырвало. Отдышавшись, он постоял, держась за стену и туго соображая, как бы снова забраться в постель, но, поняв, в конце концов, что не удастся, поплёлся в душ, надеясь на его лечебные свойства. После прохладного душа и впрямь полегчало, хотя отяжелевшая голова по-прежнему раскалывалась, а полегчавшее тело качалось на подгибающихся ногах. Он с отвращением посмотрел на отражённый в зеркале неуёмный сморщенный член и, стыдливо прикрыв ладошкой, вышел к терпеливо ожидавшему деловому партнёру. Тот сидел на стуле у загаженного стола, держа спину очень прямо, и тихонько постукивал кончиками пальцев по краю столешницы. Вчерашней любезности как не бывало: истукан молча наблюдал за неловким антистриптизом русского визави, даже не соизволив отвернуться. Невысохшие и съёжившиеся трусы никак не напяливались, прилипая к заднице, непослушные ноги не хотели попадать в штанины, то и дело заставляя терять равновесие и топтать и без того мятые брюки обеими ногами, майка куда-то запропастилась, рубаху пришлось надевать дважды, так как оказалась вывернутой, а тоже влажные дырявые носки налезали по сантиметру, окончательно обессилив хозяина, покрывшегося теперь горячим потом. Снова подступила тянущая тошнота, и он обречённо и привычно побрёл в сортир, мысленно поблагодарив немцев за предусмотрительность, и выблевал всю выпитую воду вместе с остатками закисшей слизи. Заметно полегчало, но голова по-прежнему раскалывалась так, что хотелось оторвать и выбросить. Андрей Данилович не раз слышал, что на опохмелку для выздоровления хорошо принять полстакана или хотя бы рюмашечку вчерашнего пойла, и в смущении не по этикету попросил:

- Нельзя ли чуть-чуть шнапса?

Немец, никак не среагировав на умоляющий стон погибающего, бессердечно и невидяще смотрел прямо в лицо «руссише швайн», ещё недавно бывшего «руссише охзен», и, выждав, когда тот причешется, резко встал и лающе приказал:

- Пойдём!

И пошёл первым, чётко, по-военному, печатая шаг, не соизволив при выходе пропустить гостя вперёд. Советская делегация, чтобы больше увидеть, часто разделялась по одному-двум участникам, и Андрей Данилович, полагая, что это тот случай, не возражал, проклиная про себя руководителя за раннюю экскурсию, да ещё в день отъезда. Гид промаршировал, не оглядываясь, по этажу и спустился по лестнице в подвальное помещение, вызвав у экскурсанта некоторую тревогу и недоумение, но голова так болела, что тратить на вопросы оставшиеся здоровые извилины не хотелось, и он безропотно последовал за немцем, предполагая, что покажут какую-нибудь секретную лабораторию.

Пришли, однако, в мини-кинотеатр, где были всего два коротких ряда кресел и синевато-белый прямоугольник экрана.

- Прошу, - предложил немец русскому, указав на первый ряд, и тот облегчённо сел, не уверенный, что сможет что-нибудь уяснить из демонстрируемых чертежей и снимков. Но когда сзади, заставив вздрогнуть, застрекотал киноаппарат, и на экране появилась вчерашняя весёлая троица, расслабленность пропала, он мгновенно протрезвел, вжался как можно глубже в кресло, обильно потел и с двойственным чувством нестерпимого стыда и чувственного удовольствия наблюдал за тем, как проводит свободное время в заграничной командировке подающий надежды советский инженер.

Когда короткометражный порнографический фильм закончился, и вспыхнул яркий свет, высветив красное мокрое лицо кинозвезды, продюсер повернулся к нему и спросил, ожидая одобрения:

- Ну как?

Эротоман с трудом отлип от спинки кресла и, запинаясь, хрипло выдохнул:

- Уж-жасно!

- Да-а, - подтвердил второй зритель, - то, что вы делали – ужасно!

- Я имел в виду то, что вы сделали, - выделил «вы» силой звука и паузой герой шедевра, безнадёжно трепыхаясь на крючке в усилиях сохранить хотя бы минимальное чувство попранного им самим собственного достоинства и независимости.

Немец не стал вступать в пустые и бесполезные пререкания по оценке этичности того и другого.

- Я рад вашей положительной оценке, - сказал он, - но перейдём непосредственно к нашей конкретной ситуации. А она, по моему глубокому убеждению, такова: у вас есть три реальных выхода. Первый, самый практичный и умный: вы выполняете задание германской разведки, а мы уничтожаем фильм. Второй, бесполезный и глупый: вы идёте в русскую контрразведку и рассказываете о своих грехах и нашей беседе, что закончится, уверяю вас, как минимум, пожизненной каторгой. И, наконец, третий, для неуравновешенных неврастеников: вы прямо здесь и сейчас застрелитесь.

Вербовщик положил на сиденье рядом с обомлевшим от безысходности Андреем Даниловичем пистолет.

- Даю вам пять минут на размышление.

Размышлять, собственно говоря, было не о чем. Он влип, и влип намертво. Свои, конечно, не простят заграничного загула с бабами, дискредитирующего советских людей и советский строй, и, если не пожизненно, то десятку лагерей наверняка влепят. Умирать так или гнить за колючей проволокой молодому, подающему надежды, инженеру не хотелось, и было несправедливо. На суде позорная история озвучится и навсегда запачкает жирным пятном личное дело. Жена уйдёт, дочь забудет, друзья разбегутся. Кому потом будет нужен морально неустойчивый бывший зэк? Прощай надежды на собственный проект, на работу в республиканском центре, на материальное благополучие, известность и славу, жизнь закончится, не начавшись.