Александр Абрамов - «Мир приключений» 1966 (№12)

• Название: «Мир приключений» 1966 (№12)
• Автор: Александр Абрамов
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1966

Альманах "Мир приключений" №12 1966 год

Абрамов А., Абрамов С. Хождение за три мира.

Наумов Я., Яковлев А. Конец полковника Тулбиса.

Акимов И. Надо идти.

Рыкачев Я. Дело Гельмута Шрамма.

Гурфинкель Б. Черный гребень Чолпонбая .

Томан Н. Сильнее страха.

Другаль С. Право выбора .

Голубев Г. Долина, проклятая аллахом.

Кулешов А. Шерлок Холмс с Петровки, 38.

Давыдов Ю. Взыскующие града.

Велтистов Е. Глоток солнца.

---

Она умолкает и лезет в сумочку за платком. Черкесов невольно берет ее под руку. Но как только она начинает снова говорить, осторожно отпускает ее локоть.

В это время Валентина замечает, что какой-то обогнавший их мужчина обернулся и бросил на них внимательный взгляд.

“Наверно, какой-нибудь знакомый или сослуживец Олега Владимировича”, — решает Валентина и продолжает свой рассказ, слегка понизив голос:

— Вы можете спросить: а как же отец? Он что, совсем перестал интересоваться вами? А ему было не легче нашего, может быть даже тяжелее, потому что он был очень порядочным человеком… Да, да — именно порядочным, несмотря на все то, что произошло. Я знала ту женщину, к которой он ушел. Папа был с нею знаком еще до того, как женился на маме. И, по-моему, уже тогда был в нее влюблен, но не пользовался взаимностью. Ну, а потом у нее трагически погибли муж и сын, и она была в таком отчаянии, что чуть не покончила с собой, и спас ее от этого мой папа. Не буду вам рассказывать, как он это сделал, — это длинная история, но он ее действительно спас. Мама это знала и считала даже, что он сделал доброе дело. Но, спасая эту женщину, папа окончательно погиб сам… Однако я, кажется, заболталась и рассказываю уже о том, что вам совсем неинтересно…

— Ну что вы, Валентина Николаевна!

— Папа, видимо, и не переставал никогда любить ту женщину, — продолжает Валентина, — и ему лишь казалось, наверно, что он любил маму — простую, добрую, но ничем не примечательную женщину. Ну, а после всего этого, после почти ежедневных встреч с тою, которую он любил (а длилось это около года), ему стало совсем невмочь… И все-таки он ни за что не ушел бы от нас, и мама никогда бы этого не узнала, если бы не я… Да, именно я. Одна я в нашей семье понимала, что творится с отцом. И я сказала ему: “Уходи, так больше нельзя…” Я была тогда уже на первом курсе института и прекрасно во всем разбиралась. Я понимала, что он жертвует собой из-за нас, детей. Пожалуй, даже главным образом из-за меня. Маму он уже совсем не любил, Михаила тоже, кажется, не очень… И я ему сказала: “Уходи, пока знаю одна только я, как ты мучаешься. И я не могу больше на это смотреть… Мы уже не маленькие и не пропадем, а так тоже больше нельзя”… Он, конечно, не сразу послушался меня. Но я говорила ему это почти каждый день и более убедительно, чем сейчас рассказываю вам.

— И он ушел?

— Да, он ушел, хотя это было ой как нелегко. Даже маму ему было не так-то просто оставить. Ну, а нас тем более… Но это еще не все. Он был членом партии, руководителем крупного предприятия, и такой разрыв с семьей не мог, конечно, оставаться в тайне ни от парткома, ни от начальства. А как ему было объяснить им, почему он ушел? Это ведь я только могла понять, что с ним происходило. И даже не понять, а, скорее, почувствовать. Не знаю, как он там объяснил им, едва ли, однако, стал очень уж “обнажать душу”, не в его это характере. Но от нас в конце концов ушел, и не к ней, а попросил перевести его на работу в другой город. И его перевели, понизив в должности и поручив делать то, к чему не лежала его душа. Нам он посылал почти весь свой оклад, а на что жил сам, я до сих пор понятия не имею. А потом, уже спустя год, к нему приехала она. Может быть, просто из жалости. Михаил считал уход отца настоящей изменой, которую простить нельзя. Ну, а мама погоревала-погоревала и утешилась тем, что обвинила во всем коварную соблазнительницу. Я и не пыталась ее в этом разуверить… — Валентина вдруг умолкает, потом шепчет чуть слышно: — Вам не кажется, что за нами давно уже кто-то наблюдает?

— Кажется. Только вы не подавайте вида, что мы заметили это. Мне нужно разглядеть его получше. Продолжайте свой рассказ.

— Да вот, собственно, уже и все. Мама умерла спустя два года от рака желудка, а мы продолжали жить почти так же, как и раньше.

Теперь, когда Валентина точно знает, что за ними следит кто-то, она уже не может не думать об этом. Снова возникают прежние страхи за брата, и она просит Черкесова:

— А Михаилу вы посоветуйте, пожалуйста, не выходить на улицу. Это ведь очень рискованно. Им ведь ничего не стоит убить его…

— Ну, не думаю, чтобы они решились на это в центре города. К тому же за Михаилом следовали бы наши люди. Мне думается даже, что это было бы ему полезно. Он поверил бы в себя, преодолел бы как-то ощущение своей неполноценности. Но если вы так боитесь за него…

— Честно говоря — очень боюсь! Не верю я, что он преодолеет самого себя…

— А мне думается, что у него есть характер. Вы же сами рассказывали, как он стал учиться после того, как вас постигло такое горе.

— Ну, это он из одной только гордости.

— Не согласен с вами. Он вот уж который год отлично учится. Для этого, уважаемая Валентина Николаевна, нужна воля.

— Может быть… Не знаю… Но мне страшно за него.

Они разговаривают теперь вполголоса, и Черкесов все время бегло поглядывает на упорно идущего то впереди, то позади них человека. Вечером в свете уличных фонарей разглядеть его, однако, нелегко.

Дойдя до площади Восстания, Черкесов говорит Валентине:

— Ну, а теперь вам пора домой, только я вас одну не отпущу. Мы сядем сейчас на такси и поедем в сторону улицы Горького, а уж оттуда к вам. Вот, кстати, такси, и хорошо, что всего одна машина. Этому типу не на чем будет за нами поехать.

— А вам, наверное, и самому нужно за ним понаблюдать?

— К сожалению, сделать это незаметно сейчас уж невозможно. Я хотел было остановить его и проверить документы, но документы у него, наверно, в полном порядке. А если это кто-нибудь из банды Джеймса, то лучше их пока не настораживать. А насчет Михаила мы давайте так договоримся: если он и завтра будет настаивать — не возражайте, ладно?

В РАЙОТДЕЛЕ МИЛИЦИИ

Когда капитан Черкесов приходит на следующий день и свой отдел, майор Платонов сообщает ему:

— Предположение ваше оправдалось, Олег Владимирович, — по голосу, записанному на магнитной ленте, родственники Зиминой опознали Анну. Это действительно ее убила банда Тарзана. А вот заключение экспертов-акустиков. Из него следует, что голос Михаила Ясенева явно вмонтирован в эту ленту.

— Я в этом не сомневался, — с невольным вздохом облегчения произносит Черкесов.

— Не сомневался и я, — замечает Платонов. — Но прежде это было лишь предположением, а теперь акустические приборы подтвердили нашу догадку, и она приобрела силу доказательства.

Радует Черкесова и майор Глебов. Из следственного отдела Тимирязевского района ему сообщили, что они прослушали присланную им магнитную ленту вместе с арестованными участниками нападения на Сорочкина. Опознан один из записанных на ней голосов.

— Голос Тарзана? — догадывается Черкесов.

— Да, хотя им он известен под именем “дяди Жоры”. Описание этого “дяди Жоры” не очень совпадает, однако, с тем портретом, который нарисовал вам Михаил Ясенев. Совпадают только рост, цвет волос и глаз. В возрасте тоже колебания в пределах пяти — семи лет. А лицо у него, по их словам, добродушное, улыбчивое. Они вообще считают его очень добрым и щедрым.

— Еще бы, — усмехается Черкесов. — Он ведь не раз, наверно, поил их и кормил. Да и в кино, конечно, водил на “Великолепную семерку” и другие боевики.

— Да, уж наверное, не без этого, — соглашается Глебов.

— Ну, и что же получается, Федор Васильевич? — лукаво подмигивает ему Черкесов. — Полное противоречие с теорией Ломброзо?

— А если этот “дядя Жора” и “Тарзан” одно и то же лицо, то как же быть с описанием наружности его Ясеневым?

— Ясеневу Джеймс так основательно вбил в голову учение Фрейда, что он зримо видел в образе Тарзана прообраз его первобытного предка. Потому и нарисовал нам звероподобный его портрет. А мальчишек Тарзан угощал, наверно, не только водкой, но и конфетами, потому и представлялся он им таким благообразным, пожалуй, даже сладеньким. Кстати, знаете, кем оказался сфотографированный нашими лейтенантами человек, принятый нами за Тарзана? Очень талантливым инженером-конструктором, безнадежно влюбленным в одну из девушек, живущих в том же доме, что и Ясеневы.

— А я все-таки думаю, — не сдается Глебов, — если подвергнуть Тарзана или этого “дядю Жору” обследованию…

— А я уверен, что “или” тут ни к чему, — перебивает его Черкесов. — Вне всяких сомнений, Тарзан и “дядя Жора” — одно лицо.

— Может быть. Но если подвергнуть его антропологическому освидетельствованию, то Ломброзо окажется в чем-то прав.

— В чем-то — весьма возможно, — соглашается с ним Черкесов. — Однако теория его не станет от этого истиной. Но меня волнует сейчас другой вопрос. Как вы, товарищи, относитесь к свидетельским показаниям? Судя по вашей оценке описаний внешности Тарзана, данных Ясеневым и теми хулиганами, которые напали на Сорочкина, вы далеки от оптимизма.