Ярослава Кузнецова - День цветения

• Название: День цветения
• Автор: Ярослава Кузнецова
• Жанр: Фэнтези

---

Арамел. Не может быть. Зачем? Что Иверена ему сделала? Значит, он тоже лгал мне? Этот его отеческий тон… а на самом деле и меня… при попытке к бегству… Стуро! У него в руках!

— Все, — решительно сказал колдун, — Этот вопрос исчерпан. Возвращаемся назад. Если Иргиаро жив, ему до поры до времени ничего серьезного не грозит. Ульганар и Эрвел не посмеют его даже допрашивать, будут ждать дознавателя. Паучонок… хм… в свете того, что правда об их отношениях с нечистью всплыла, займется моральной обработкой окружения. Чтобы представить Иргиаро как союзника для поимки меня и розыска тебя. Дознаватель не вылезет из своего угла. Ловушка слишком хороша, а он умеет ждать. Арамел же будет использовать парня как ловушку на тебя… Да, именно так, он, скорее всего, убежден, что ты осталась жива, сбежала вынужденно, и, тщетно прождав своего любовника в развалинах, вернешься в Треверргар. Он тебя просчитал. Подумай, если бы не Йерр, так бы и произошло, разве нет?

Я промолчала, кусая губы. Мне его умозаключения не казались слишком убедительными. Как он может с такой легкостью простраивать действия посторонних? Не спорю, наука стратегии существует, но опирается она на информацию и факты. А какие у нас факты, кроме того, что Стуро пропал? Никаких. И исходя из существующего я могу лишь с точностью сказать, что сие будет последней каплей в моих испытаниях. Самое черное искушение — искушение отчаянием.

— Здесь дело во времени, — продолжал колдун, — За сколько Арамел соберет раздерганные нервишки, и сколько он выделит тебе на осознание того, что Иргиаро не вернется. А валялся я тут… — он поглядел на Маукабру. Она перестала вылизываться и тоже уставилась на него, — Четверо суток выходит. Немало. За это время он мог оклематься и отправиться по Гелиодорову душу. Тогда он уже у дознавателя в руках, а Иргиаро, соответственно, жив, как свидетель. Так, так. Время есть. Э!

Он вдруг нахмурился и замолчал. Я стояла над ведром с грязной водой, опустив руки.

— Этот ваш… капеллан. Отец Дилментир, — колдун посмотрел выжидательно.

— Что — отец Дилментир?

— Исповедь. Примет или не примет он исповедь у Арамела? По всем статьям, должен принять, а Арамел должен исповедаться. Тогда плакал наш дознаватель.

— И Арамел займется Ст… Мотыльком?

— Хм… — он отвел глаза, — Слушай, что ты тут стоишь над душой? Сядь куда-нибудь. Сядь сюда.

Я послушно подошла и присела напротив него, на свою постель. Помолчали.

— Капеллан. Расскажи о нем. Что он за человек?

Я пожала плечами.

— Он старенький. Добрый. Тихий. Немного не от мира сего. Выполняет свой долг, в чужие дела не лезет. Как-то его вроде и не заметно… не знаю.

Колдун пошарил в куче одежды, вытянул поясную сумочку, а оттуда достал кисет и трубку. Я рассеянно следила, как он готовит себе курево, ловко действуя примотанной к корпусу левой рукой. Мне не хотелось ни о чем думать. Снизошло отупение — может, от усталости, а может, от непосильного количества необоснованной информации… Даже обида на коварного Арамела начала как-то истаивать и блекнуть. Зачем он убил Иверену? И он ли все-таки ее убил? Не знаю. Кажется, мне уже все равно.

— Это все, что ты о нем можешь сказать? — поинтересовался колдун.

— О ком?

— О капеллане.

— А… да. Зачем тебе капеллан? Он в Треверргаре никогда ничего не решал.

— Капеллан — краеугольный камень, — колдун почесал мундштуком трубки за ухом и вздохнул, — У Арамела будет… вернее, был кризис, и он наверняка просил его исповедать.

— Ну и что?

— На исповеди он сознается.

— Отец Дилментир все равно сохранит все в тайне.

— Но, исповедавшись, Арамел откажется от убийств, понимаешь? И вплотную займется твоим Иргиаро.

От нечего делать. Раз убивать нельзя, займется моим Иргиаро. Я закрыла глаза.

— Черт, не могу простроить этого вашего капеллана. Будет ли он исповедовать человека с помраченным рассудком? Вроде — не должен. А если решит, что тот при смерти? Ну что ты сидишь, как куль?

— Я устала.

Подтянула колени к груди и сунулась в них лбом.

— Отстань от меня. Пожалуйста.

Пауза. Застучала трубка о камень. Колдун выбивал пепел.

— Я сейчас не в форме. Я вытащу твоего Иргиаро. Через два дня.

Слезы благодарности и лобызания сапог. Держи карман.

— Ты сдалась, — сказал он.

Твоими стараниями. У меня нет ни твоих душевных сил, ни твоей ненависти. А любить мне уже почти некого. Ничего не хочу. Хочу исчезнуть. Никогда не быть.

Колдун зашуршал чем-то на своей подстилке. Заворочался. Тихонько звякнул металл, зашипела Маукабра. Колдун чертыхнулся. Мимо меня с шелестом протекла струя кипятка — Маукабра покинула своего хозяина. Пошуршала у выхода, отодвигая обломок скалы. По макушке мазнул свежий холодный ветерок и все стихло.

Тишина. Журчит вода и вздыхают собаки.

— Печка остынет, — напомнил колдун.

Я послушно встала, доплелась до печки, подбросила дровишек. Жизнь продолжается, Альсарена Треверра. Пока ты еще не в праве сама собой распоряжаться.

Посмотрела на колдуна. Он развалился на подстилке по диагонали, ногами на полу, затылком тоже на полу. Рядом с ним валялись две обнаженные сабли. Сумка с вещами разворошена, вокруг разбросаны какие-то тряпки.

Порезвился наш болящий. А мне что, убирать? Впрочем, все равно. Уберу. Скандала ты от меня не дождешься.

Я начала молча собирать тряпки. Подняла обе сабли, аккуратно отложила их в сторону. Колдун ворочал глазами, но не шевелился.

— Подвинься.

— Не могу. Через полчетверти.

— Что — через полчетверти?

— Подвинусь через полчетверти, — он покатал затылок по торчащим из-под одеяла еловым веткам, — Пока это все.

Издеваемся? Ну-ну.

— Пока это все — что? Не развалится от старости?

— Нет, — буркнул он сердито, — Пока это — все, что я могу сделать.

— Что? Плечо? — я нагнулась, проверила лубок, ощупала пациента, — Эй, да ты что, парализован? Господи, как же это? Осложнение после твоих пилюль?

— После хорошего тычка хвостом в грудинную зону, идиотка, — он напрягся, но смог только еще сильнее закинуть голову и коснуться теменем голых камней пола, — Подтяни меня повыше… дьявол! Убери же сумку, не видишь — мешает!

— Это Маукабра? То есть — Йерр?

— Ну не сам же я… Ладно, хватит. Спасибо. Оставь, говорю. Надорвешься.

Я перевела дыхание. Маукабра. Обездвижила. Своего обожаемого хозяина. Я понимаю — меня, но его? Сумасшедшая зверюга.

— Что это на нее нашло?

Он фыркнул. Я отошла к так называемому "выходу", потолкала скалу-дверь. Монолит. В щели даже палец не просунешь. М-да…

Вернулась к колдуну.

— Что, так и будешь лежать?

— Так и буду.

Он был зол, а мне не хотелось допытываться до причин странной Маукабриной выходки. Пускай сами разбираются.

— Ну что ж, лежи. Укрою тебя, что ли…

— Не надо. Жарко.

— Не надо, так не надо. Если что-то понадобится — позови.

Стуро Иргиаро по прозвищу Мотылек

Растение в небе. Репка. Морковка. Что там еще… не помню… Я — кружащийся на ветру кленовый лист, плоский, мертвый, потерявший окраску от дождей и мороза. Мои братья давно лежат под снежной поверхностью, распадаясь и превращаясь в землю. Я — последний летящий, последний в пальцах ветра, и мне одиноко, и страшновато, и хочется есть, и хочется спать, и я преисполнен уверенности в важности происходящего, но не помню, почему, и еще мне немного смешно…

Вот она. Вот, вот, вот, вот…

Я вижу ее с вечереющего неба. Ее — черную четырехлапую тварь с длинной змеиной шеей и длинным змеиным хвостом. Сверху она похожа на ящерку, путешествующую по снегу и льду. В этом несоответствии есть что-то нелепое и смешное. Ящерица в снегу. Глупо. Любопытно, но не слишком. Я знаю, что должен следить за ней, правда не помню, зачем. Кто-то меня вроде бы об этом попросил. Мне давно это надоело, я весь день наворачиваю бесконечные круги, иногда совсем высоко, иногда спускаюсь пониже. Не знаю, зачем и кому эта тварь нужна. Зверь как зверь, бродит по лесу, охотится, мало ли всяких четверолапых бродит по лесам в поисках пропитания… мне, например, тоже пора пообедать, но, кажется, я обещал сперва что-то сделать… Да, точно, обещал. Поглядеть, где она, эта зимняя ящерица, живет.

Я не то, чтобы слежу за ней, так, поглядываю изредка. Краем глаза. Чтобы не потерять. И все больше и больше хочу есть. Может, спуститься и попробовать, какова на вкус кровушка у этой самой твари? Но уж больно эта тварь велика. Даже не столько велика, сколько… опасна? Несъедобна на вид? Не внушает желания приблизится? И вообще… Что я здесь делаю? Опять забыл.

Пауза в мыслях.

Провал в памяти. Мне чего-то не хватает. Чего-то недостает. В ощущениях. В… в восприятии. Я оглох. Слух наполняет мертвый гул, белый и пустой, как снежная равнина. Медленно и бездумно пересекаю слепые снега. Раздвигаю грудью, разгребаю руками. Крылья бесполезно волокутся следом. Только мешают. С тупым упорством застрявшего в смоле насекомого шевелю лапками. Стоять нельзя — засосет. Нельзя стоять. Это знание тела, а не разума. Наворачиваю круги, полого спускаясь наискосок к ветру, а подо мной по бесцветной сумеречной земле ползет черная смешная ящерка.