Михаил Михеев - В мир А Платонова - через его язык (Предположения, факты, истолкования, догадки)

• Название: В мир А Платонова - через его язык (Предположения, факты, истолкования, догадки)
• Автор: Михаил Михеев
• Жанр: Публицистика

---

...Он так грустил по мертвому отцу, что мертвый мог бы быть счастливым. И все люди у гроба тоже заплакали от жалости к мальчику и от того преждевременного сочувствия самим себе, что каждому придется умереть и так же быть оплаканным (Ч).

Здесь Замещение проявляется в той - выдаваемой за реальную зависимости, в которую поставлены, с одной стороны, предполагаемое умершего рыбака с озера Мутево (его и хоронят в могиле без креста, как самоубийцу), а другой стороны, интенсивность внутреннего переживания, т.е. переживания его сыном утраты от смерти отца (P(S); а жалость всех собравшихся на погребении людей к сыну покойного - с дополнительным шагом индукции - намеренно "материально" предстает как рождающаяся из - жалости только к самим себе. Т.е. как бы утверждается общий закон:

L: .

Ниже приведены два отрывка, вскрывающие двойственность понимания платоновскими героями такого объекта, как могила. С одной стороны, могила есть способ сохранения памяти о человеке. С другой стороны, оказывается, что она же - и способ избавиться от навязчивой памяти о человеке, возможность обойтись без нее - причем чем быстрее удается забыть одного, тем дольше может быть сохранен кто-то другой в памяти вместо него:

Копенкин стоял в размышлении над общей могилой буржуазии - без деревьев, без холма и без памяти. Ему смутно казалось, что это сделали для того, чтобы дальняя могила Розы Люксембург имела дерево, холм и вечную память (Ч).

На месте расстрела "буржуев" в Чевенгуре остается только пустой провал земли, где ничего не растет (в сущности, это тот же котлован, что и в будущей повести, которая получит соответствующее название), - а это недопустимо по христианским понятиям. Измышляемое героем объяснение производит операцию Замещения, увязывая в прямо пропорциональной зависимости излишнюю жестокость (по отношению к врагам пролетариата - буржуазии) и особо бережное отношение к пролетарским святыням. (Впрочем, может ли служить это действительным "оправданием" такой жестокости или, напротив, является, ее констатацией и тем самым "осуждением", остается в подтексте.)

В другом, но также связанном с этим эпизоде Сербинов на могиле матери достает из кармана ее фотографию и зарывает в могилу

чтоб не вспоминать и не мучиться о матери (Ч).

Такое описание действия противоречит обычному сочувственному отношению, с которым автор описывает действия героев: может быть, этим он передает специфически раздвоенное сознание Сербинова, способного - одним лишь умом так отстраненно от себя самого представлять ситуацию. Ведь согласно обычной логике:

L: , но, с другой стороны:

не-L .

И вот платоновский парадоксальный синтез этих - тезиса и антитезиса:

L не-L: .

Платоновский герой (Сербинов, что почти то же, что евнух души) одновременно и стремится к тому, чтобы воскресить в себе воспоминание о родном человеке, и пытается стереть из памяти его образ. Но тем самым он просто как бы выворачивает перед читателем содержание своего - если по Фрейду, устроенного амбивалентно - бессознательного. В платоновских героях обычно тщательно скрываемое нами Бессознательное намеренно выведено наружу словно они не хотят, да и не считают нужным его стыдиться (в отличие от того же Фрейда, усматривавшего причины умственных расстройств в противоречиях Сознания с Бессознательным и предлагавшего специальную технику для их "примирения").

В отрывке текста, приводимом ниже, герой "Чевенгура" Александр Дванов, возвращаясь домой из Новохоперска, наблюдает похороны убитого красного командира:

Дванову жалко стало Нехворайко, потому что над ним плакали не мать и отец, а одна музыка, и люди шли вслед без чувства на лице, сами готовые неизбежно умереть в обиходе революции (Ч). То есть, как будто:

L: обычного чувства жалости - при виде умершего - тут недостаточно, оно не естественно само по себе, а должно быть непременно подкреплено тем, что плачут над убитым не мать и отец, как полагалось бы, а - да и те-то не плачут по-настоящему, а плачет как таковая лишь одна музыка (имеется в виду, очевидно, похоронный марш, Вы жертвою пали в борьбе роковой... или мелодия "Интернационала", которую могли играть на похоронах коммуниста).

Таким образом жалость у Дванова возникает опять-таки в виде некой компенсации, - за некую обиду или как сожаление - оттого что никто в похоронной процессии не испытывает действительной жалости к убитому, а все (опять-таки компенсаторно) уверены, что сами неизбежно должны завтра точно так же умереть! - Очевидно не даром поется: ...И как один умрем в борьбе за это...

Здесь снова возникает так характерная для платоновской причинности странная рефлексивность, замкнутость: повествователь нагружает свои рассуждения столь сложно закрученными причинными зависимостями, что для восстановления их в полном объеме читатель должен многократно подставлять себя то на место одного, то другого действующего лица - чтобы найти ту "логику", с точки зрения которой все может, наконец-то, показаться естественным. (Это движение следует считать совпадающим с принципами известного "герменевтического круга". Оно приобретает характер некоей потенциально бесконечной рекурсии.)

& Преобразование тема-рематической структуры

Ниже снова характерный для Платонова пример навязывания причинных связей тем явлениям, которые в них обычно не нуждаются. Однако внутри него для правильного понимания требуется еще некоторым особым образом перераспределить "данное" и "новое". Так, в восприятии Сербинова:

в могилах на кладбище лежали покойные люди, которые жили потому, что верили в вечную память и сожаление о себе после смерти, но о них забыли - кладбище было безлюдно, кресты замещали тех живых, которые должны приходить сюда, помнить и жалеть (Ч).

Здесь ситуация представлена так, будто покойные - это люди, которые

а) спокойно лежа в могилах - уже после своей смерти (?-как бы сделав свое дело)>;

аа) .

Как мы знаем, согласно точке зрения платоновского, так сказать, повествователя-супер-материалиста, человек живет только в силу "объективных условий" (как то: питание, труд, добывание "прибавочной стоимости", осознание своего места в общественном производстве и т.п.). Но употребление причинного союза даже исходя из такой точки зрения все равно слишком сильно перегибает действительное положение вещей. Зачем автору нужен этот перегиб? Возможно для того, чтобы осуществить следующее перенесение: на место формально выставленного здесь события-причины, т.е. предиката жили из текста: ...жили, потому что верили... в сознание читателя как бы вовлекается (или "просится", да и ненароком попадает, вставляется, впечатывается) слово-сосед из той же фразы - т.е. прилагательное в именной группе покойные люди с одновременным синтаксическим преобразованием: вместо второстепенной позиции определения оно само делается сказуемым, предикатом, т.е. ремой предложения. Таким образом, главный логический центр переносится на основе созвучия покойные - :

б) [умершие были покойны \\ удовлетворены \\ успокоены] (тема) - тем (из-за того), что (рема).

Еще пример, эксплуатирующий ту же странную идею 'жить потому что':

Оказывается, Симон жил оттого, что чувствовал жалость матери к себе и хранил ее покой своей целостью на свете. [Но после ее смерти для него] жить стало необязательно, раз ни в ком из живущих не было по отношению к Симону смертельной необходимости. И Сербинов пришел к Софье Александровне, чтобы побыть с ней - мать его тоже была женщиной (Ч). Получается, как будто, что

L: [человек вообще живет] - в силу того \\ или даже только потому, что \\ оттого, что чувствует, что ,

или же, в более общем виде:

LL: смертельной необходимости [т.е. рискуя своей смертью причинить непоправимое зло другим людям],

(Это логично соотнести с рассмотренным выше примером про крестьян из "Котлована", считающих возможным жить - только потому, что у них имеются заготовленные заранее, на будущее гробы.)

Возмещение - как и лежащее в основе его Замещение, или, еще более общо, метаморфозу (Бочаров) - вообще следует признать одним из основных приемов "работы" Платонова с причинностью. В результате в тексте фиксируется не объективная, а намеренно искаженная, субъективная мотивировка события. В метафизике Платонова как бы существуют особые идеальные законы. Они действуют, так сказать, более "чисто" и как бы полностью изолированно от всего остального - что мешает им осуществиться в действительности. Но ведь никакой закон не господствуют безраздельно в природе - он всегда в чем-то ограничивается другими, "тормозящими" и как бы "компенсирующими" его действие (или ограничивающими область его применения) законами[120]. Кстати, кажется, именно благодаря этой самой "диалектике" или такому "зазору" между реальностью и воображаемым, человек имеет дополнительную возможность, выбирая, что ему ближе (полезнее, выгоднее), склонять "чашу весов" (бога, судьбы или просто "устройства природы") либо в ту, либо в другую сторону и достигать таким образом своих целей. Иначе можно называть это умение всякий раз выбирать для себя полезное - здравым смыслом, прагматизмом, ценностным подходом. Герои Платонова как бы начисто лишены такой "малодушной" для них способности.