Готтлоб Бидерман - В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета. 1941-1945

• Название: В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета. 1941-1945
• Автор: Готтлоб Бидерман
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-9524-1594-6

Это книга очевидца и участника кровопролитных боев на Восточном фронте. Командир противотанкового расчета Готтлоб Бидерман участвовал в боях под Киевом, осаде Севастополя, блокаде Ленинграда, отступлении через Латвию и в последнем сражении за Курляндию. Четыре года на передовой и три года в русском плену… На долю этого человека выпала вся тяжесть войны и горечь поражения Германии.

---

Советы создали систему укреплений всех видов и держали под контролем все поле боя. Защищаемый большими силами, северный сектор береговой крепости за холмами, возвышавшимися над Бельбекской долиной, покрывал огромную территорию к востоку от наших позиций. Всю ночь моросил дождь, но с восходом солнца небо прояснилось.

В 5.00 начался штурм крепости по всему Севастопольскому фронту. Дивизия двинулась вперед основными силами сразу за валом артиллерийского огня и дымовой завесой. Высоты к западу от территории, именуемой высота 319.9, являвшиеся целью первой волны атаки, были взяты. Из-за глубокого эшелонирования вражеских оборонительных позиций дальнейшие участки брались медленно, после подавления упорного сопротивления в отдельных очагах. Несмотря на прекрасные условия для обзора с батарей, атакующим солдатам были видны лишь немногие позиции противника до тех пор, пока они не оказались в смертельной близости от защитников. К радости пехоты, рано опустилась темнота, вынудив штурмовые группы остановиться на ночь после выполнения первой задачи.

18 декабря враг продолжал упорно сопротивляться на позициях, расположенных на рубежах от 217 до 253 и далее на юг. 11-я армия Манштейна продолжала теснить врага, с первым светом дня бросив дивизии в атаку в северном секторе крепости. Примерно в 6.15 враг был выбит со своих оборонительных позиций и Отброшен через ущелья и теснины к югу от Камышлы в направлении высот вдоль рубежей 226–228. К 15.00 почти все цели были достигнуты, и дальнейшее продвижение вперед было остановлено из-за наступления темноты.

В предрассветные часы 19 сентября 132-я пехотная дивизия двинулась вперед с намерением прорвать вражескую оборону и захватить высоты к северо-востоку от Черной и обеспечить безопасность выхода к Северной бухте. Дальнейшее наступление разворачивалось очень медленно по причине сопротивления, становившегося все более упорным. Успешно отражались постоянные контратаки доведенных до отчаяния частей морской пехоты, а наше продвижение тормозилось из-за огня ранее не выявленных минометных батарей и дальнобойных морских орудий, которые обстреливали наши позиции мощным заградительным огнем. Цели, поставленные на тот день, были в конечном счете взяты ранним утром 20 декабря. В правом секторе дивизии 436-м пехотным полком был взят город Камышлы, а после тяжелого боя 438-й пехотный полк захватил высоту 251.

Дивизиям слева от нас по-прежнему мешал густой подлесок и почти непроходимая местность. Наша дивизия совместно с 22-й пехотной дивизией смогла глубоко проникнуть в оборону крепости, штурмовые части оставались нацеленными в направлении Северной бухты.

Враг, зная о наших попытках захватить подходы к гавани, бросал все новые части для обороны рубежей на нашем пути. Наши головные подразделения попали под град атак бомбардировщиков и истребителей, понеся тяжелые потери.

Был канун Рождества 1941 г. Даже в это самое святое, по мнению солдат обеих воюющих сторон, время неумолимый бог войны не устроил праздника-передышки. Мы устроились в воронках и окопах, выкопанных на прежней русской линии обороны. Со склада в тылу грузовики с провиантом доставили каждому солдату особый паек, состоявший из фляги крымского вина и буханки белого хлеба. Они также впервые за много дней привезли почту.

При свете свечи Гинденбурга, съежившись под выцветшей и обветшавшей плащ-палаткой, одеревеневшими и ноющими от холода пальцами я открыл посылку из дому. Она была небольшой, так как разрешенный вес составлял 2 килограмма. Когда я поспешно разорвал мятую обертку и вокруг распространился сладкий запах имбирного хлеба, резко контрастирующий с резким запахом нестираной шерстяной формы, тяжелого кожаного снаряжения, оружейного масла, мною овладела тоска по дому. Мне прислали маленькую свечку на подставке в форме звезды из фольги, кусочек вечнозеленой хвойной ветки из нашего Шварцвальда, небольшую бутылку шварцвальдской вишневой наливки и имбирный хлеб, испеченный моей матерью и упакованный с величайшей заботой для долгого путешествия на восток.

Мороз посеребрил влажную стенку убежища, а мы при дыхании испускали клубы пара, который на мгновение повисал в неподвижном воздухе, перед тем как раствориться во тьме. Тесно прижавшись друг к другу, мы с Вольфом скрючились во влажной пещере, вырубленной в крымской земле, и держали руки поближе к призывному теплу рождественской свечи.

Нас уже больше не беспокоил стрекот русских «максимов» где-то вдали, и мы уже перестали обращать внимание на выстрелы, трещавшие над головой. Наши взгляды из-под ободков стальных шлемов, помятых и изношенных за месяцы постоянного пользования, сейчас были прикованы к пламени свечи. Покрытые пушком щеки Вольфа выдавали его молодость, однако по глазам было видно, что этот молодой человек повзрослел раньше времени. Мы повзрослели вместе, и между нами возникло чувство братства, близости духа и доверия, которого не могут понимать те, кто всю жизнь провел в безопасности.

Вольф вытащил из кармана гармонику и негромко сыграл традиционные песни своей родины: «О, рождественская елка» и «Тихая ночь, святая ночь».

Два солдата из соседнего окопа, услышав гармонику, подползли по промерзшей земле к нашей позиции. Поджав колени, мы тесно сгрудились в укрытии, наши тела излучали слабое, но так нужное друг другу тепло. Дух товарищества, который существовал между нами, понимание, что каждый из нас стремился покинуть это место навсегда, смягчало тоску по дому, которую мы испытывали в эти часы.

Содержимое рождественских посылок было поровну поделено; вино из фляг принесло тепло нашим стиснутым конечностям. Вольф снова сыграл песни на гармонике, и хриплыми голосами мы негромко подпевали в такт музыке.

Снаружи, за пределами лучей нашей свечи, в небо с шипением взлетела ракета, породив на земле жуткие тени, пока медленно плыла над замерзшей почвой. По соседству русский пулемет разорвал тишину, и тут же чуть впереди нашей позиции в ответ прозвучал выстрел из снайперской винтовки. Снова быстро опустилась на рубежи тишина, хотя на земле не было спокойствия.

После полуночи орудийные расчеты, ведомые командирами взводов, собрались в противотанковом рве, который был захвачен вчера нашим пехотным батальоном. С кирками и саперными лопатками мы принялись за работу, расширяя ров, уже не чувствуя холода, пока пробивались сквозь схваченную морозом почву.

Небо вдруг осветилось — примерно в 200 метрах русские послали ввысь ракету. Мы распластались на земле и неподвижно лежали до тех пор, пока ракета, которая, казалось, вечность медленно снижалась к земле, не погасла с яростным шипением.

Мы, покрываясь потом, ползли на солнце, пробившись к своей позиции. Утренний горизонт уже стал светлым, когда последние тяжелые ящики со снарядами оказались на огневой позиции. Мы отдыхали, прислонившись к стенке окопа, завернувшись в плащ-палатки, потяжелевшие на морозе, и в молчании ждали, пока придет приказ выставить караул.

В набирающем силу свете дня Рождества мы разведали свой участок и обнаружили блиндаж возле противотанкового рва. Блиндаж был добротный, построенный из крепких бревен и глубоко закопанный в землю. Враги, хорошо зная о местонахождении этого объекта, который оставили всего лишь несколько часов назад, вскоре обрушили на него огонь. И вновь мы оказались под огнем артиллерии и, как и под прежними бесчисленными обстрелами, покорились необходимости терпеливо переждать град снарядов, падающих на нас.

В углу блиндажа мы нашли небольшую печку, растапливаемую дровами. И занимались выпечкой хлеба до тех пор, пока взрывающиеся снаряды 152-миллиметровой пушки начали подкрадываться ближе к нашей позиции, сотрясая почву и взметая к небу фонтаны грязи и обломков. При каждом взрыве с балок сыпалась земля и песок дождем стекал нам на плечи и шлемы. Инстинктивно мы отошли в дальний угол и прижались к стене. Снарядные осколки и каменные обломки прорывали плащ-палатку, висевшую на входе, и влетали в блиндаж. Артиллерийский обстрел внезапно стих; мы решили, что ливень из снарядов прекратился, но вдруг раздался ужасный грохот. Совершенно неожиданно над блиндажом разорвался огромный снаряд и швырнул нас на землю, отчего мы оцепенели и почти потеряли сознание.

С трудом мы поднялись на ноги, задыхаясь от порохового дыма и тщетно пытаясь пробраться сквозь густой дым, из-за звона в ушах не в состоянии услышать крики наших раненых. Наконец ослепляющая пыль и дым рассеялись настолько, что обнаружилась огромная дыра в потолке, через которую проникал холодный серый свет декабрьского дня. Три толстых бревна были вырваны, как спички, огромным снарядом, и тонны земли, покоившейся до этого на этих бревнах, сейчас грудой лежали перед нами.

Мы начали лихорадочно голыми руками разгребать эту гору грязи, раскапывать плотную глину в попытке освободить наших товарищей. Руками, пораненными камнями и щепками, мы вытащили из-под обломков двоих раненых солдат.