Готтлоб Бидерман - В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета. 1941-1945

• Название: В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета. 1941-1945
• Автор: Готтлоб Бидерман
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-9524-1594-6

Это книга очевидца и участника кровопролитных боев на Восточном фронте. Командир противотанкового расчета Готтлоб Бидерман участвовал в боях под Киевом, осаде Севастополя, блокаде Ленинграда, отступлении через Латвию и в последнем сражении за Курляндию. Четыре года на передовой и три года в русском плену… На долю этого человека выпала вся тяжесть войны и горечь поражения Германии.

---

Мы начали лихорадочно голыми руками разгребать эту гору грязи, раскапывать плотную глину в попытке освободить наших товарищей. Руками, пораненными камнями и щепками, мы вытащили из-под обломков двоих раненых солдат.

Бур был без сознания, по его лицу текла кровь, а у другого было ранение в обе ноги. Он не мог ходить, и мы подозревали, что у него перебиты кости. Он был словоохотлив и хорошо держался, несмотря на сильную боль.

Через несколько минут после того, как Бур пришел в себя, мы перебинтовали его раны. Из шести находившихся в блиндаже только двое получили серьезные ранения. Большинство из нас избежало ран, а возможно, даже смерти, потому что находились в глубине бункера, и нас спасла мощная опорная стена, когда снаряд ударил прямо в центр этого сооружения. Осматривая повреждения, мы остро осознавали, какая судьба ждала бы нас, находись мы прямо под ударом снаряда, где сейчас покоились развороченные бревна и тонны земли.

Труба и печка были полностью уничтожены, а через развороченный потолок стал проникать холод. Мы положили Бура на носилки, чтобы отнести на медицинский пункт. Снаряды продолжали рваться поблизости, а расположенная на железнодорожной линии зенитная батарея русских стала пристреливаться к нашей позиции для ведения огня прямой наводкой. Понятно, что в таких условиях второй раненый солдат отказался покидать это место, предпочитая дождаться вечера, когда его эвакуируют на подвозчике продовольственных пайков. Я с неохотой позволил ему оставаться с нами, пока не появится возможность эвакуировать его в относительной безопасности.

К концу дня обстрел, нарастая, превратился в равномерный, непрерывный огневой вал, а наша позиция попала под огонь стрелкового оружия и гаубиц. Эвакуацию раненого солдата пришлось отложить до следующего утра. Через несколько дней мы узнали, что он умер в госпитале от осложнений из-за развившейся гангрены. Учитывая характер его ранений, я полагаю, смерти можно было избежать, если б ему была оказана немедленная медицинская помощь. Впоследствии я старался как можно быстрее оказать раненому медицинскую помощь, не уступая его личным пожеланиям, которые обычно высказываются под влиянием ужасной боли.

Ночью 26 декабря мой орудийный расчет пересек противотанковый ров и двинулся вперед. На дне траншеи мы обнаружили несколько наших погибших товарищей и прошли мимо них, отводя взгляды. Счет потерь был огромен, и мы пытались сосредоточиться на других вещах, на том, что судьба уготовит для нас через несколько минут или часов.

Мы лежали перед железнодорожной насыпью, которая шла в сторону Мекензиевых высот. Несмотря на интенсивный вражеский огонь из стрелкового оружия, по краям каждого ПТО два человека окапывали и маскировали орудия, покрывая их травой и ветками. Уже два дня нам не доставляли горячей пищи, и мы с Вольфом добровольно согласились работать подносчиками пайков. Незадолго перед наступлением сумерек мы пробрались в тыл по своим следам, идущим от рва, и поднялись на возвышенность, откуда можно было наблюдать за противником. Позади нас, пока мы пробирались по ничейной земле, перебегая от одного укрытия к другому, слышались пулеметные очереди. Наконец мы оказались в безопасности небольшой рощицы. Когда мы бежали к зарослям, зенитная пушка с железной дороги косила верхушки деревьев над нами, и мы инстинктивно ныряли, когда осколки и ветки падали на землю возле нас. Наши сердца колотились от напряжения, когда мы наконец-то добрались до нашего бывшего блиндажа и отыскали водителей-снабженцев, которые выдали нам термосы с едой, подогревавшиеся еще с прошлого дня.

Пока мы тащили пайки, на горизонте появилось несколько штурмовиков «Ил-2», и мы наблюдали, как они атаковали передовые позиции. Они летели низко и быстро, сбрасывая 50-килограммовые осколочные бомбы прямо на расположение нашей роты, потом делали вираж и возвращались для атаки бортовыми пушками и пулеметами.

В перерывах между воздушными налетами мы пробирались вперед в сгущающихся сумерках с термосами за спиной. А когда добрались наконец до своих позиций, командир взвода обер-фельдфебель Вайс, прежде чем вскочить на ноги, несколько секунд смотрел на нас с изумлением.

На нашу позицию сразу после нашего ухода прибыли двое пехотинцев, и осколочная бомба попала прямо в их наспех вырытый окоп. Они умерли мгновенно, и командир взвода по неведению доложил, что Вольф и я погибли в бою.

Солдаты взвода молча отпраздновали наше воскрешение из мертвых тем, что жадно поглотили горячую пищу. Мы пытались не думать о гибели двух земляков — слишком много понесли потерь, чтобы волноваться о том, чего не избежать.

Численность пехотных рот сократилась с восьмидесяти до двадцати человек. Несмотря на эти потери, роты непрерывно бросали в бой на окружающие Севастополь укрепления, им удавалось прорываться сквозь оборонительные линии и в яростных боях захватить многочисленные опорные пункты.

Ведя в течение месяцев борьбу за выживание, каждый пехотинец продемонстрировал замечательную выносливость, когда приходилось жить под открытым небом в самых суровых условиях, имея для поддержания жизни лишь полевые пайки.

Мой взвод ПТО теперь насчитывал лишь два орудия, которые обычно обслуживал расчет из четырех человек на каждое орудие. Еще с двумя солдатами мы с Вольфом начали обучать еще один расчет.

Вечером 27 декабря пехотные полки готовились к новому наступлению. Часть 501-й пехотной дивизии была придана для укрепления левого сектора. 28 декабря в 7.00 наши войска бросились на штурм. Атаке предшествовал массированный артиллерийский обстрел.

Минометчики выпустили в сторону противника множество снарядов nebelwerfer, которые с пронзительным визгом проносились над нами, оставляя за собой сине-белые хвосты перед тем, как взорваться на вражеских позициях. Пленные подтверждали, что советские солдаты очень боялись этих ракет, которые они прозвали «мычащими коровами». Мы же называли скорострельные русские «катюши» «сталинским органом».

Мы припали к земле в своих окопах, готовясь к броску на врага. Медленно текли минуты; солдаты в молчании нервно курили. В мозгу проносились мысли о предстоящем наступлении, женах и детях, матерях и отцах, холодных трупах товарищей, которые видели прошлой ночью. Тщетно мы пытались сосредоточиться на текущем моменте.

Пулеметчики еще раз проверили работу своего оружия и очистили подающие лотки, убедившись, что на сверкающих пулеметных лентах нет грязи и песка, которые могли бы заклинить запорные механизмы оружия. В кожаные пояса и голенища сапог вставили ручные гранаты. Ефрейтор молча перекрестился в молитве, остальные сделали вид, что не заметили.

Пока приближалась решающая минута, командиры отделений старались воодушевить солдат, стараясь убедить их, что своей потрепанной в боях и ослабленной ротой мы можем совершить невозможное. Огневой вал пополз вперед, и цепи атакующих безмолвно устремились туда же.

После тяжелого боя Мекензиевы горы были взяты. Число солдат в роте было меньше, чем когда-либо. Мы установили свое орудие рядом с железнодорожной станцией Мекензиевы Горы, где рядом с каменной стеной для нас нашлось укрытие от непрестанно летевших артиллерийских снарядов, беспорядочно падающих на наш участок. Ночь мы провели скрючившись под подбитым русским танком. К утру снегопад покрыл истерзанную землю белым покрывалом, как будто стараясь скрыть раны войны, только немногие безобразные черные пятна выдавали места свежих воронок. Полная луна освещала окрестности, точно покрытые серебряной глазурью. Перед рассветом мы с Вольфом реквизировали из брошенного дома белую простыню, которой замаскировали бронированный орудийный щит ПТО.

В сером свете утра 29 декабря мы укрылись в небольшом каменном доме с толстыми стенами из природного камня, сквозь которые глядели разбитые оконные рамы. Потом мы узнали, что раньше это было жилище начальника станции Мекензиевы Горы. Было холодно, и мы растопили печку обломками мебели. Вольф отыскал где-то небольшой мешок картошки, которую мы порезали, чтобы поджарить на плите. Аромат картофеля наполнил эту первобытную местность, а тонкое облачко дыма поднялось из нашего жилья в спокойное, молочного цвета утреннее небо.

Враг продолжал вести мощный, но беспорядочный огонь по пристанционной территории все утро, и на чистом белом снегу резким контрастом выделялись черные круги земли, оставленные разорвавшимися снарядами. Возле угла дома взорвалась мина, но нанесла зданию лишь незначительный ущерб.

Мы устало вытянулись на полу, наслаждаясь роскошью нагретой комнаты. Утолив голод горячей картошкой с луком, мы скрутили сигареты из коричнево-золотых листьев крымского табака, которые смягчили на пару помятого медного самовара. Еще мы нарезали табак для трубок и погрузились в дискуссию относительно лучших методов обработки табака для получения максимального аромата. Один утверждал, что лучше всего замочить его в фиговом соке. Другой убежденно доказывал, что лучше всего — кукурузная водка, хотя ни того ни другого у нас не было. Желая положить конец этому глупому спору, Конрад посоветовал использовать конскую мочу, которая имелась в нашей армии в избытке.