Андре Шенье - Ямбы

• Название: Ямбы
• Автор: Андре Шенье
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1989

Андре ШЕНЬЕ — Ямбы (Перевод с французского Геннадия Русакова. Вступление А. Д. Михайлова) // Иностранная литература, 1989, № 7, 145–153.

---

В пору народных смут и возмущений поэт может, конечно, и промолчать. Но большой, подлинный поэт именно на этих крутых поворотах истории и становится гражданином. Его выбор редко бывает верен, ибо в обстановке кровавой гражданской войны любой выбор оказывается наихудшим, и в этом состоит трагедия поэта и трагедия его эпохи. И тогда поэт погибает. Так произошло с Андре Шенье. Так написал об этом Пушкин в своей элегии. Уроки истории и уроки поэзии.

А. Д. Михайлов

I

«В его строке — свинец. В его горячих венах
            Неистовая желчь течет».
А я двенадцать лет в долинах сокровенных
            Копил стиха блаженный мед.
Придет моя пора — и я раскрою улей,
            И подтвердит мой каждый слог:
Не мщение, не злость в меня глагол вдохнули.
            Когда-то страстный Архилох,
Обманутый в любви двурушничеством тестя,
            Могучим ямбом прогремел.
Мне ни к чему Ликамб, я не для этой мести
            Строку оттачивать умел.
Я не метал громов из мелочной гордыни.
            Мне лишь отчизна дорога.
А снизойдет к ней мир — и желчь во мне остынет.
            Мой гнев — законности слуга.
Мне против грязных гидр, на страх Питонам черным
            Огнем и сталью потрясать.
Безжалостно давить, давить гадюк тлетворных —
            Чтоб человеку жизнь спасать.

II

Кому ты, Пантеон, распахиваешь своды

            И раскрываешь купола?

Что так слезлив Давид, кому несет в угоду

            Кисть, что божественной слыла?

О небо! О судьба! Поверить ли фортуне?

            О гроб, залитый морем слез!

А как небось Барер стенает на трибуне —

            Аж пафос в клочья, на износ!

Ну, шуму по стране! Набат, сердца пылают,

            Негодованье души жжет.

Вот якобинцы им рыданья посылают.

            Бриссо, который не солжет,

Твердит, что углядел, как в смраде испарений

            Свернулся пеленою мрак:

Клубилась кровь и слизь каких-то испражнений,

            Рожденных мерзостью клоак.

А это к праотцам зловещей, грязной тенью

            Душа Марата отбыла…

Да, женская рука и впрямь во дни цветенья

            Такую жизнь оборвала!

Доволен Кальвадос. Но эшафот в накладе:

            Петле за сталью не поспеть.

Кинжал и Пелетье успел туда ж спровадить…

            С Маратом есть о чем жалеть:

Он, как никто, любил чужую кровь, страданья.

            Скажи «подлец» — в ответ кричат

«Бурдон!» и «Лакруа!»… Достойные созданья…

            Но первым все же был Марат.

Да он и был рожден под виселичной сенью,

            Петли надежда и оплот.

Утешься, эшафот. Ты — Франции спасенье.

            Тебе Гора вот-вот пришлет

Героев на подбор — шеренгой многоликой:

            Лежандр (его кумир — Катон),

Заносчивый Колло — колодников владыка,

            За ними Робеспьер, Дантон,

Тюрьо, потом Шабо — переберешь все святцы:

            Коммуна, суд и трибунал.

Да кто их перечтет? Тебе б до них добраться…

            Ты б поименно их узнал.

С отходной сим святым, достойным сожалений,

            Пришел бы Анахарсис Кло,

А может, Кабанис, другой такой же гений —

            Хотя б Грувель, не то Лакло.

Ну, а по мне, пускай надгробные тирады

            Произнесет добряк Гарат.

Но после ты их всех низвергни в темень ада —

            Долизывать Марату зад.

Да будет им земля легка в могильном мраке,

            Под сенью гробовой доски:

Глядишь, тогда скорей отроют их собаки —

            Растащат трупы на куски!

                                      Гражданин Архилох Мастигофор

III

Я слышал — изменив холодному презренью,
            Разгорячились вы всерьез,
Когда вам «Монитёр» дурацкое творенье
            Глупца Барера преподнес.
Труды педанта вас вконец разволновали,
            А стыд и страх ввели во грех,
И вы его при всех фракийцем обозвали, —
            Мол, перепортил женщин всех.
К тому же говорят… Но я-то полагаю,
            Что честь, краса в глазах молвы
Любым наветам вас всечасно подвергают…
            Однако, сказывают, вы
Хоть шепотом, но все ж по адресу подонка
            К фигурам, истинно мужским,
Добавили «подлец», «сутяжная душонка»
            И пару слов, подобных им.
Вам это не к лицу. Пусть он таков, но все же…
            Не дело черни подражать.
Забудьте их язык. Бесстыдство речи может
            Бесстыдство дела поддержать.

IV

Безвестность подлости казалась им укрытьем…
         ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·
Но колченогий слог карающей эподы
            Их неминуемо найдет.
Ты, Парос — диамант, накрытый синим сводом,
            Слепящий зрак эгейских вод.
В подземной тишине вершит Природа дело,
            Ее работе нет конца.
Зато из недр твоих выходит мрамор белый
            Для кропотливого резца.
А чтобы высший срам запечатлели строчки,
            Есть мрамор-ямб, есть сталь в пере.
Так прокали его, готовь его к отточке!
            Сын Архилоха, встань, Андре!
Не опускай свой лук — он устрашенье сброда.
            Пусть, унаследовав твой стих,
Грядущие века, всесущая природа
            Заголосят при виде их:
— У, свора подлецов! Чудовищ! Прокаженных,
            В пылу резни и грабежей
Привыкших вымещать свой страх на слабых женах,
            Не умертвляющих мужей,
На нежных сыновьях и на отцах несчастных,
            Уже бессильных их спасти,
На братьях, чья вина — в усилиях напрасных
            От братьев муку отвести!
Жизнь и у вас одна… всего одна, вампиры!
            И вы искупите лишь раз
Страдания и прах, рыданья и руины —
            Всё, проклинающее вас!

V

Но вот они живут, а наша скорбь, владыка,
            К тебе в мольбах не прорвалась.
И лишь поэт, о Бог, могучий в ратной силе,
            Пленен, предсмертно одинок,
Приладив на стихи пылающие крылья
            Громов, что ты метнуть не смог,
Откликнулся на зов достоинства и чести,
            Вверяя судьям сатаны
Лжесудей, чьи суды — резня на лобном месте,
            Вина — в отсутствии вины.
Дай мне, владыка, жизнь! Тогда-то эта свора
            Закрутится от стрел моих!
И не укрыться им в безвестности позора:
            Я вижу, я лечу, я их уже настиг.

VI

·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·
На двадцати судах с едва прикрытым днищем —
            Чтоб выбить посреди реки —
Тех пленников везли в цепях, в последнем сраме…
            И всех Луара приняла:
Проконсулу Карье, под винными парами,
            По нраву скорые дела.
Вот этих слизняков, приказчиков разбоя —
            Фукье, Дюма, как на подбор, —
Где, что палач и вор, равны между собою
            Судья, присяжный, прокурор, —
У, как я их хлестал, багровых от разгула,
            Когда, вином воспалены
И похотью томясь, они сидят оснуло,
            Лоснятся, хвастают, пьяны,
Сегодняшней резней и завтрашним разором,
            Перечисленьем подлых дел,
И радуются им, и песни тянут хором!
            А для утехи потных тел —
Лишь руку протянул, лишь губы захотели —
            Красотки вмиг разгонят хмель:
Поверженных забыв, они из их постели
            К убийцам прыгают в постель.
Продажный этот пол слепит приманка славы.
            Он — победителю вприклад.
Все, кто б ни победил, у женщин вечно правы:
            На шее палачей висят,
В ответ на поцелуй губами ищут губы.
            Сегодня наглая рука
Уже не встретит здесь ей недоступных юбок,
            Стальной булавки у соска.
Раскаяние — ад, где ищут искупленья.
            Но тут не каются, а пьют.
Ночами крепко спят, не зная сожаленья,
            И снова кровь наутро льют.
Неужто же воспеть кому-нибудь под силу
            То, чем бахвалится бандит?
Они смердят, скоты: копье, что их пронзило,
            Само, тлетворное, смердит.

VII