Ирина Карнаухова - Наши собственные

• Название: Наши собственные
• Автор: Ирина Карнаухова
• Жанр: Прочая детская литература

---

- Можно потрогать? - басом спросил Пинька, мелкими шажками подбираясь к ракетнице.

- Потрогать-то можно,- раздумчиво протянул дядя Миша, поглядев на жадные Пинькины руки,- только вот что, ребята, давайте решим так: дежурный с собой на вышку эту штуку не берет,- мало ли что вам со страху показаться может. А ракету можно пустить только в самом-самом крайнем случае. Это очень серьезно, ребята. Вот пусть она лежит здесь. Старшие решат, когда ее пускать в ход. А дежурный на вышке всякую опасность увидит издали.

- А девчонки, конечно, тоже будут дежурить? - спросил Леша.

- А для чего тебе девочки?

- Ну, так нас же мало. Тогда подолгу сидеть придется.

Дядя Миша удивленно поднял брови:

- Может быть, по-твоему, следует и Анну Матвеевну включить в дежурство?

- Молчи, балда! - толкнул Лешу Гера.- Стыдно за тебя.

- Ну, вы пока тут подумайте обо всем, а я пойду к Сереже. Гера! Ты пойдешь со мной.

В маленькой баньке было чисто и уютно. Лиля закрыла весь пол еловыми лапами, простынями завесила стены, круглый столик покрыла белой скатертью, на подоконнике поставила цветы.

Товарищ Сергей лежал обихоженный, чистый.

- Толковая барышня,- сказал дяде Мише доктор, поблескивая веселыми черными глазами.- Не плохо бы и нам такую!

- Ну, ну,- проворчал дядя Миша,- это же еще дети! Пойди отдохни, дочка,- ласково положил он руку на плечо Лиле,- а мы с Герой посидим здесь пока.

Гера, напуганный Лилей, и впрямь боялся пошевельнуться в баньке, боялся нашуметь. Да что-то и дядя Миша смотрел на него неодобрительно. Гера сел на пороге и опустил голову.

- Ну вот что, брат,- сказал дядя Миша неожиданно резко,- выкладывай все начистоту.

- Что? - испуганно приподнялся Гера.

- Я тебе говорю - начистоту выкладывай. Гитлеровец с мотоциклом - твое дело? Выстрел у пруда - твое? Выстрел в Синькове - ты?..

- Ну, я...- сказал Гера, расправляя плечи.

Вы думаете, дядя Миша стал хвалить Геру за геройство, за смелость, за меткий глаз? Ничего подобного! Дядя Миша покраснел от гнева и стукнул кулаком по столу.

- Так как же ты смел? Как же ты, не связавшись с настоящими людьми, посмел в одиночку действовать? Да знаешь ли ты, сколько ты натворил беды? Сколько принес и мог принести вреда? Знаешь ли ты, что враги в этом лесу твоих рук дело?

Гера молчал, ничего не понимая, оглушенный гневом и упреками дяди Миши.

- Мы накапливаем силы. Мы собираем отряд. Мы не имеем еще вооружения, настоящей связи, мы создаем базу в лесу, а ты дурацкими своими действиями наводишь на нас гитлеровцев, привлекаешь их внимание раньше времени. Они уже шумят, как осы в гнезде. Вот-вот начнут прочесывать лес.

- Но... я не хотел... я за Петьку хотел... гадам этим...

- Помолчи! А ты думал о том, что можешь погубить всех ребят своими дурацкими вылазками? Ведь ты чуть не привел фашистов прямо в здравницу после выстрела в часового... А эти сапоги с отметкой, как будто нарочно сделанной, чтобы оставлять следы...- Гневное лицо дяди Миши внезапно помрачнело.- Но это не все,- сказал он глухо.- Ведь из-за тебя убили Мокрину тогда, ночью... Целили в тебя, а погибла она. Это ты знаешь?

- Мокрина?! Что вы говорите?

Дядя Миша вышел из баньки, бросив Гере презрительно:

- Герой!

Нет, нет, Гера не думал, что он герой. Он ненавидел их... Он мстил за маму и Петьку. Правда, он думал, что делает нужное дело... Иногда он, может быть, даже чуточку задавался. Вот тогда, с Лилей... Ну, не герой, но все-таки... А оказалось, что он просто мальчишка, щенок, который мог сорвать большое и настоящее дело. Какой позор! Какой стыд!

Дядя Миша ушел в дом, а Гера остался сидеть на пороге. Лучше бы он лежал вместо Сергея, раненый, на этой койке; лучше бы фашист убил его тогда на дороге; лучше бы в Захарьино его схватили и расстреляли, чем сидеть вот здесь, в темноте, и не сметь вернуться к ребятам,- к ребятам, которые думали, что он настоящий герой; он ведь заметил это и не разубедил их! Да, да, не разубедил... Он и сам иногда думал... А Мокрина... Мокрина...

Гера даже застонал. В это время Лилина рука опустилась ему на плечо.

- Ты можешь идти, Гера,- сказала Лиля тихо.- Теперь уже я останусь здесь.

Гера ничего не ответил. Быстрыми пальцами Лиля провела по его лицу.

- Ты... плачешь?

- Отстань! - рванулся Гера.- Оставь меня в покое! Вот за ним ухаживай, он правильный! Он настоящий герой!

И Гера выскочил из баньки.

А в доме со спущенными шторами, за запертыми дверьми дядя Миша рассказывал ребятам о том, что делалось на земле. О разбомбленных городах, об угнанных людях, о банде гитлеровцев, топчущих родную землю; о заводах, уезжающих на восток. Но, глядя на побледневшие лица, на слезы, струившиеся по щекам Анны Матвеевны, на опущенную седую голову Василия Игнатьевича, дядя Миша сказал:

- Падать духом нельзя. Борьба только началась, и она окончится нашей победой. Верьте в это, ребята!

Ночью, когда друзья собирались уходить, дядя Миша спросил:

- А где Гера?

- Я здесь,- тихо отозвался из темного угла Гера.

- Бери свое ружье - пойдешь с нами. Боюсь тебя оставлять здесь. Узда тебе нужна, норовистый конь.

Все тихо ахнули. И хотя не понимали, в чем дело, не стали ни расспрашивать, ни возражать. И вот они ушли. Прошли мимо огорода, мимо колодца, мимо баньки, мимо Лили, стоявшей на пороге и напряженно всматривавшейся в темную ночь.

24. Румяная корка

Ночь. Такая темная ночь, какие надвигаются иногда среди лета. В короткие часы между вечерней и утренней зарей вдруг наполняется лес такой чернотой, что не увидишь собственной руки. Плотная тьма стоит вокруг тебя, и нельзя шагнуть ни шагу, и блеклые звезды на небе не дают света. Очень кстати такая ночь для обитателей здравницы и их друзей. Даже дома не увидишь в чернильной этой тьме. Он притаился, затих, плотно закрыл все двери и окна, занавесил все щелочки. В нем не скрипнет половица, не задребезжит дверная ручка, не раздастся громкий голос. И не виден в черноте ночи легкий дымок, поднимающийся из трубы, на которую положены еловые лапы.

Снаружи дом мертвый, брошенный. А внутри кипит напряженная жизнь.

Впервые за долгое время ребята действуют, помогают, трудятся для друзей,- то есть живут.

Маленькие давно уложены в постель. Леша и Пинька тоже спят. Хорри и Костик вдвоем дежурят во дворе, хотя трудно что-нибудь увидеть в этом мраке. Всюду в доме темно. И только в кухне горит коптилка и жарко пылает плита.

Анна Матвеевна и Таня пекут хлебы, Лиля помогает им, а Василий Игнатьевич и Юра больше мешают и путаются под ногами, но самоотверженно не идут спать. Им кажется, что если не спят женщины, то они тем - более не имеют на это права.

Анна Матвеевна стоит у квашни в полной боевой готовности: в белом переднике, в косынке, с засученными по плечо рукавами. А в квашне пузырится, ходит, дышит ноздреватое тесто.

- Вот,- говорит Анна Матвеевна,- видите, как поднимается! Дышит. Нет, еще руки мои старые пригодятся. Как была мастерицей, так и осталась мастерицей. Я, бывало, молодой в деревне как заведу хлебы, так ко мне со всех сторон бабоньки бегут. "Дай заквасочки, Аннушка; лучше твоей на свете нет". И впрямь хлеб у меня пышный, мягкий, рыхлый.

- Да...- говорит Василий Игнатьевич и вежливо кашляет в кулак.

- Да что ж это вы кашляете? - вдруг распалилась Анна Матвеевна.- Да разве ж это можно при квашне кашлять? Тесто - вещь деликатная, сейчас осядет. Шли бы вы лучше отсюда, Василий Игнатьевич, и ты, Юра, иди. Мужчинам при этом деле совсем быть не к чему.

Юра так горд, что его назвали мужчиной, и, по правде сказать, так уж хочет спать, что с удовольствием готов уйти. А Василий Игнатьевич, сжав губы, балансируя руками, осторожно, на носках, движется к двери, боясь заскрипеть половицей, стукнуть каблуком, как будто в кухне не тесто в квашне, а десяток грудных ребят,- разбудишь - и начнут кричать во все горло, Анна Матвеевна еще машет на него рукой и шипит:

- Да тише вы, тише!

Плита горит ровным огнем: дрова отобраны все самые лучшие,- не заискрят, не затрещат. В кухне уютно, тепло, пахнет дымом и пирогами.

- Ну, Танечка, давай, давай,- сказала Анна Матвеевна и вывалила тесто на большую доску.- В квашне нам все не замесить, а мы тут по частям. Вот это тебе, а это мне.

Анна Матвеевна и Таня начинают месить тесто. Как ловко расправляется с ним старушка! Она тычет в него кулаками, разминает большими пальцами, посыпает мукой и растягивает, снова забирает в большой шар, снова мнет и колотит. Таня пристально следит за ее движениями и повторяет их.

- Я так делаю, Анна Матвеевна?

- Так, так, голуба; но у тебя ведь так ладно, как у меня, никогда не выйдет.

А Лиля служит подсобницей, выполняет приказания.

- Дай воды, подсыпь муки, присмотри за печкой.

Лиля делает все покорно и старательно.

И вот на столе лежат четыре круглых серовато-бурых шара. Анна Матвеевна осторожно перекладывает их на лист, сглаживает сверху мокрой рукой... Потом она опускается на колени и начинает колдовать. Она засовывает в духовку руку, нюхает теплый воздух, выходящий оттуда, брызжет зачем-то в духовку водой и, наконец, удовлетворенно говорит: